- Вот дерьмо! – ругательство срывается с губ даже раньше, чем задетая неловким движением локтя чашка с громким стуком падает на пол, оставляя тёмно-коричневые разводы кофе на столешнице и джинсах. Продолжая ругаться вполголоса, Медея тянется за палочкой, чтобы устранить беспорядок и отправить джезву на плиту за новой порцией горькой живительной влаги. Расплескавшуюся чашку она варила руками, но делать это снова нет абсолютно никакого желания.
Наперекосяк сегодня идёт всё с самого утра, когда к ней прилетел громовещатель с отчаянным воплем редактора «Еженедельника ловца», умолявшего о личной встрече, и как можно скорее. Вообще-то легко можно было догадаться, что ничего хорошего от таких просьб ждать не стоит, и нужно было просто проигнорировать письмо, но Медея этого почему-то не сделала и отправилась-таки в редакцию. Там выяснилось, что у их штатного фотографа произошла какая-то жуткая неприятность при проявке плёнки (уж лучше бы сказал, что шушуга съела, придурок безответственный), так что пропали все снимки ловца Сенненских соколов, необходимые для сопровождения интервью в свежем номере, уже практически готовом к выпуску в печать. Разумеется, фотограф невероятно занят и не имеет ни малейшей возможности вырваться и переделать снимки, а она ведь отлично справилась в прошлый раз, и в позапрошлый, и вообще на неё всегда можно положиться. Глаза у Медеи во время этого разговора закатываются почти до затылка, но она в итоге соглашается – обещание двойной оплаты делает своё дело.
Разумеется, добраться до нужного ловца вот прямо сегодня, а желательно, прямо сейчас, становится целым квестом. Конечно же, эта звезда мирового масштаба, имя которого Селвин приходится уточнять по справочнику квиддича, жутко устала от внимания прессы и не желает никого видеть. Можем назначить вам через неделю, а если не устраивает – то через месяц. Приходится сдержаться, чтобы не высказать всё, что о ней думает, прямо в смазливое личико предполагаемого агента (хотя у Медеи есть парочка идей, кем девица на самом деле приходится этой тусклой спортивной звёздочке) и потратить время на поиск обходных путей. Адрес выдаёт загонщик всё тех же Соколов, в обмен на обещание устроить ему тоже персональное и, конечно же, выставляющее его в исключительно положительном свете интервью. К этому моменту Селвин уже готова проклясть и всю команду вместе с тренером, и всю редакцию «Ловца», сто раз обещает себе не вестись больше на уговоры помочь, но при этом не отказывается ни от одного из своих слов, не желая уподобляться штатному разгильдяю журнала.
Когда с ловцом наконец удаётся встретиться, причина его необщительности оказывается банальна до безобразности – в обеденное время тот выглядит заспанным и совершенно не проспавшимся, даром что середина недели и спортивного сезона. К счастью, обнаруженное на кухне стимулирующее зелье и пара маскирующих заклинаний, скрывающих красноту глаз и общую потрёпанность звёздочки, позволяют ему продержаться до конца съёмки. Проявляет фотографии Медея под размышления о том, что не зря она прохладно относится к квиддичу.
После столь бурного утра то, что было запланировано на сегодня заранее, тоже идёт не вполне так, как хотелось бы, и она испытывает огромное облегчение, когда с делами, наконец, оказывается покончено. Но тут подводит дракклов кофе, совсем не добавляющий душевного равновесия. Хорошо хоть с новой порцией обходится без приключений, и густой ароматный напиток не только бодрит, но и приносит так нужное сейчас умиротворение. Медея как раз делает последний глоток и левитирует чашку в раковину, когда раздаётся стук в дверь. Селвин в недоумении приподнимает брови, гадая, кто бы это мог быть и размышляя, не стоит ли сразу сообщить незваным гостям, что им тут не рады, но всё-таки поднимается с дивана на котором успела угнездиться с книжкой, и идёт открывать дверь. Стоящая на пороге Фиона заставляет брови взлететь ещё выше от изумления.
- Мам?
О причинах её визита можно только догадываться, но в чём уж точно не приходится сомневаться, так это в том, что он является достойнейшим завершением этого безумного дня.

Первое иррациональное желание – захлопнуть дверь у неё перед носом. Но, пока Медея размышляет, откуда оно вообще взялось и, что куда важнее, будет ли от этого толк, Фиона уже перешагивает порог квартиры, не дожидаясь разрешения войти. Вполне в её духе – исчезать из чьей-нибудь жизни и появляться в ней вновь, без предупреждения и позволения, да ещё и ожидать, что её воспримут как праздник. Вот только время, когда для Медеи приход матери был круче наступившего раньше срока Рождества, давно прошло.
Она равнодушно пожимает плечами – всё равно этикетный вопрос не предполагает ответа, и не имеет никакого значения, против ли она на самом деле. Хотя в это вот «просто захотелось посмотреть, как ты живёшь» верится с трудом – вряд ли Фиона увидит что-то новое, а своё отношение к месту и образу жизни дочери она выразила вполне ясно в свой первый – и единственный – визит. Что-то же объяснять и доказывать, Медея не намерена, она этого делать, в конце концов, не обязана, да и давным-давно поняла всю бесплодность сего действа.
Должно быть, она слишком погрузилась в свои мысли, или, может, слишком устала за этот суматошный день, и поэтому совершенно не успевает отреагировать на подарок и бескомпромиссное вторжение матери в её личное пространство. Это, наверное, особое умение родителей – не видеть границ и, сколько бы лет тебе ни было, заставлять снова чувствовать себя беспомощным ребёнком. Это раздражает. И то, что так и подмывает сотворить какую-нибудь показательную, детскую глупость, только усиливает это чувство.
- Вот как, - хмыкает Медея, перехватывая цепочку из рук застегнувшей её матери и, повернувшись, отвечает на её улыбку кривой усмешкой. Хочется упрямо снять подаренное украшение, но выглядеть это будет совсем уж по-идиотски, так что Селвин просто поправляет цепочку и вытаскивает оказавшиеся под ней пару прядок волос, прежде чем кудри обовьются вокруг тонкой полоски металла так, что их без помощи магии не освободишь. – Спасибо, конечно, но не думаю, что в этом есть необходимость.
На что это вообще намёк? На их последнюю встречу, когда разговор, уже привычно, вышел куда эмоциональнее, чем считается приемлемым в приличном обществе? Ну так, Медея уверена, что дело не в её неспособности держать эмоции под контролем. Она может, просто часто не считает нужным этого делать. Особенно в разговорах с матерью, зачем, если Фиона прекрасно справляется с этим за себя и за ближайшее окружение.
Медея прикасается к висящему на цепочке кулону, проводя по нему пальцем. То ли кажется, то ли камень и вправду слишком тёплый, но больше ничего – и это вполне ожидаемо – не выдаёт в нём каких-то особых магических свойств. Кричащий алый, пожалуй, слишком яркий, и в целом украшение выглядит слишком дорого для её повседневного гардероба, но довольно красиво. Вот только всё ещё непонятно, чем она его вдруг заслужила. Уж явно не тем, что была примерной дочерью. Фионе что-то от неё нужно? Очередное мероприятие, куда нужно явиться всем образцово-показательным семейством? Да нет, как-то слишком. Но и в простое материнское желание порадовать дочь не верится от слова совсем. Миссис Селвин же выглядит вполне беспечно и даже как будто довольно. Держится свободно, словно она не в непритязательной по её меркам квартире, а в поместье, где она хозяйка. Говорит легко и благодушно, будто они из тех семей, где в порядке вещей заглядывать друг к другу в гости на чашечку чая (наверное, стоило что-то предложить?), узнать, как дела и поболтать о какой-нибудь ерунде вроде книг.
- Какой-то маггловский бестселлер, - отвечает Медея, приподняв брови – название на обложке видно довольно чётко, - Довольно банальный и по смыслу, и по слогу, тебе не понравится, - зато прекрасно подходит для вот такого вот вечера, когда всё, чего хочется – это разгрузить мозг.
- Мама… – отказываясь поддерживать светский разговор, Медея складывает руки на груди и прямо смотрит на Фиону. Сегодняшний день, конечно, не занимает верхних позиций по своей дерьмовости, но он был достаточно неприятным, чтобы у неё не было никакого желания участвовать в этой непонятной игре в дочки-матери, - Спасибо за подарок, - она рассеянно теребит кулон, - И не пойми меня неправильно, не то чтобы я была не рада тебя видеть, - об искренности этого заявления, пожалуй, можно поспорить, однако говорит Медея ровно и достаточно уверенно, - Но всё же, что ты здесь делаешь?
Ну да, это, пожалуй, вышло слишком прямо и резче, чем  нужно. Зато должно дать понять, что можно больше не тратить своё и чужое время на общие фразы.

«Так зачем же тогда тратить своё драгоценное время на расспрашивание о подобных пустяках?» - возникает вполне закономерная мысль. Причём, к пустякам явно относится и маггловский бестселлер, и литературные пристрастия дочери.
- Чтобы окончательно деградировать до уровня моих никчёмных друзей и быть способной поддержать с ними разговор, конечно же, - проговаривает Медея с фальшивой улыбкой под стать материнской и скептически наблюдает за тем, как Фиона с удобством располагается на диване, всё с той же уверенностью хозяйки места, положения и всего на свете заодно. Даже не думавшее утихать раздражение только усиливается. И, несмотря на демонстрируемое сожаление и постулируемую чистоту намерений, каждой новой фразой Фиона только ещё больше разжигает злость дочери. Даже если бы специально пыталась потанцевать на всех любимых мозолях сразу, лучше бы не вышло.
Она, конечно, не садится рядышком, чтобы задушевно поболтать с матушкой – от одной только мысли становится смешно. Вместо этого Медея, то ли чтобы переключить внимание на бессмысленные передвижения, то ли чтобы хоть как-то увеличить расстояние с беспардонно вторгшимся в её личное пространство человеком, отходит к кухонной стойке, опираясь на неё руками и хоть на какое-то время прерывая хотя бы зрительный контакт. Взгляд цепляется за заварник с плескающимися на дне остатками чая примерно двухдневной давности. Мысль предложить Фионе что-нибудь едва успевает промелькнуть и тут же исчезает, разбитая очередным, как будто намеренно пытающимся ранить комментарием, который принимать спиной ни капли не легче.
Вот уж точно, сильнее всего задеть способны те, кто и ближе всех. Правда, в их случае близость эта уже давно не по духу, а по крови. Если вообще когда-то было иначе. И ведь сколько раз уже зарекалась обращать внимание на слова матери, сколько убеждала себя, что они ничего не значат, и ей на них наплевать. А вот всё равно – одного брошенного вскользь замечания, не упрёка даже, а лишь намёка на него (переспроси, и получишь в ответ только вздёрнутые брови и «дорогая моя, но я ничего такого не имела в виду, ты сама это придумала, может, стоит задуматься, почему тебя это так беспокоит?») хватает, чтобы внутри всё закипело. Как будто она до сих пор та маленькая глупышка, которая ждёт опять уехавшую из дома маму и винит себя в том, что сделала что-то не так, поэтому она и не задержалась подольше, как обещала в прошлый раз…
Медея резко разворачивается, теперь упираясь спиной в стойку, и «тебе-то откуда знать» отчётливо читается в брошенном на мать взгляде и презрительном фырканье. Но вдолбленные – и вовсе не вольготно расположившейся сейчас на её диване женщиной – законы гостеприимства, которые ей всё-таки знакомы, и банальная вежливость не позволяют так прямо нахамить в ответ, пускай и очень хочется.
- Надеюсь, умница-Леандр сможет уделять сыну достаточно времени и не разочарует его, - ядовито произносит вместо этого, подхватывая тактику непрозрачных намёков. И насмешливо приподнимает брови, услышав предложение матери.
- Серьёзно? Хочешь, чтобы домовик докладывал о моей жизни? – догадаться о причинах такого великодушия со стороны Фионы совсем не сложно, - Спасибо за щедрое предложение, конечно, но не нужно. Уборка – это не такой тяжкий труд, как ты себе представляешь, - и вот это вот неприкрытое, назойливое, опоздавшее лет на двадцать любопытство, вдруг проявленное к ней, кажется подозрительным и становится последней каплей, дробящей терпение на кусочки, -  Что же до моей жизни… Я всё ещё живу непонятно где, занимаюсь непонятно чем и провожу время непонятно с кем, - больше даже не пытаясь прикрыться неискренней улыбкой, отрезает Медея, - Если вдруг захочу стать образцово-показательной наследницей, непременно сообщу тебе первой, обещаю. Но пока этого не предвидится, а выслушивать, что я делаю не так, чаще необходимого как-то не хочется, ты уж извини. Так что не вижу причин для более частых визитов.
Всё равно давно уже поняли, что неправильно она себя ведёт, выглядит, думает, говорит, дышит, и вообще живёт. Так зачем трепать друг другу нервы и рассыпаться в улыбках, искренности которых не поверит и пятилетка. У них обеих явно найдётся масса куда более приятных и полезных занятий.

Ну вот опять, притвориться, что не поняла намёка – или действительно не обратить на него внимания? – и перевести всё в полуоскорбительную насмешку, явно намекающую на твою глупость. Ничего другого Медея от матери и не ожидала, поэтому только фыркает, закатив глаза. Обмен колкостями, едва прикрытыми приличиями – это их типичный стиль общения, причём холодные, как напитки, которые она предпочитает, замечания Фионы непременно достигают своей цели, ещё больше распаляя Медею, а вот её попытки ужалить как будто бы и не действуют. И это заставляет не прекращать, втайне надеясь хоть раз всё-таки пробиться сквозь этот лёд и застывшую маску вежливости.
Сегодня же что-то идёт не так, отклоняясь от давно привычного сценария. И, наверное, ей бы радоваться сейчас, вот только Медея не представляет, чем именно добилась того, что Фиона отбросила свою, казалось навечно приклеенную, этикетную шелуху и вознамерилась высказать всё, что думает о ней, прямо и разом. Да и невозможно радоваться, когда каждое слово метко достигает цели и давит на больное.
Ошеломлённая таким резким напором, Медея попросту не успевает отреагировать вовремя, перебить, отбить нападение. И выслушивает всё до конца, инстинктивно пытаясь отклониться назад, когда Фиона подходит ближе, но позади всё ещё дракклова стойка, так что, хотя мать, разумеется, не пытается задеть как-то иначе, чем словами, это сократившееся расстояние ощущается ловушкой.
Отвечает Медея так, как привыкла – злостью, комок которой всё увеличивался внутри с каждым словом матери, больше не пытаясь её сдерживать или пытаться прикрыть язвительностью и сарказмом.
- Нет, матушка, я не собираюсь брать себя в руки, брать пример с Леандра или вести себя как-то иначе, чтобы сделать приятно тебе, - презрительная гримаса ещё больше заостряет резкие черты, почти уродует миловидное лицо, а в голосе с каждой фразой всё явственнее слышится звенящая злость. Медея и впрямь сейчас кажется себе взбунтовавшимся подростком, и это бесит ещё больше, - Ты заваливаешься ко мне без предупреждения и приглашения, осыпаешь оскорблениями и после этого ещё смеешь мне говорить успокоиться? – Медея плечом отталкивает мать, отходя от неё в сторону, чтобы увеличить-таки это удушающе-крохотное пространство между ними, - Знаешь что? Да иди ты… - она запинается, ошеломлённая то ли тем, что только что сказала, то ли широким выбором вариантов, как закончить фразу. В пень, к нарглу, к дементоровой бабушке, в зад, на хуй… - Отсюда, - пусть она всё ещё озлоблена, выбирает Медея всё-таки самый нейтральный вариант, звучащий откровенно слабо, но не заканчивает на этом, а только всё больше распаляется, - Ты, может, и привыкла, что все бегают вокруг на задних лапках, чтобы тебе угодить, но я этого делать не буду. За послушанием иди вон к домовикам, им хотя бы платят за то, чтобы тебя терпеть. А я не твоя собственность или игрушка, плясать под твою дудку не собираюсь, и в своём доме, да, да, какого бы ты ни была о нём мнения, а это мой дом, и мне здесь прекрасно живётся и дышится без стерильной чистоты. Так вот, выслушивать всякое дерьмо в собственном доме, радостно улыбаться и просить добавки я не намерена. Это моя жизнь, меня она устраивает, ненавижу, когда указывают, как мне её нужно жить, и что-то менять или оправдываться я не собираюсь! А если тебе что-то не нравится, то тебя здесь никто не держит! – под конец Медея откровенно срывается на крик.
Дурацкая побрякушка на шее мерцает алым, то ли изо всех сил пытаясь отработать вложенные в неё усилия, то ли недовольная таким сильным всплеском эмоций. Медея раздражённо дёргает за цепочку, срывает украшение с шеи, порвав пару звеньев, и швыряет амулет на пол, ровно под ноги Фионе.
- И цацку свою забери, нахер мне не сдались твои подарки, после которых думаешь, что можешь делать и говорить, что захочется!
Медея распахивает входную дверь взмахом палочки, чутко реагирующей на состояние хозяйки. Раздаётся громкий стук дерева о стену, но младшая Селвин даже не обращает на него внимания.
- Убирайся, - проговаривает она сквозь зубы, рукой указывая матери на дверь.