Когда Гермиона вернулась с заседания, письмо от декана Рейвенкло ждало ее в кабинете. Темно-бурая сова уселась на край большого книжного шкафа, лениво моргая и ожидая ответа. Хотя, возможно, птица ждала всего лишь, что ее наградят чем-то съедобным за столь долгий полет и отправят восвояси, но адресат лишь продолжала молча сидеть за столом, уткнувшись в желтоватый листок бумаги, исписанный тонким, аккуратно-вежливым почерком. Тактичные, емкие фразы. Минимум эмоций и максимум информативности.
Она могла бы послать громовещатель, могла бы отправить короткое и такое же емкое письмо, но уже дочери, но Гермиона не знала, что в таких случаях говорят. А что говорят плохие матери, чтобы себя оправдать? Женщина никогда не льстила себе на этот счет: проводя слишком много времени на работе и уделяя ей куда больше времени, нежели стоило бы, Грейнджер никогда не пыталась даже в мыслях себя приблизить к тому уровню образцовой матери, на каком всегда для нее оставалась ее собственная или на каком была без сомнений миссис Уизли. Она любила своих детей - любила больше всего на свете, но это, пожалуй, все, что она могла им дать. По крайней мере, что-то другое давать уже было поздно - ты выросли слишком быстро.
Сова продолжала вопросительно на нее поглядывать, когда Гермиона, перестав изображать застывшую статую, достала лист пергамента и начала писать - не декану, не Роуз, а Рону. Не потому что это было выходом, а потому что это было единственным, в чем она была уверена: Рональд должен был знать. Женщина заканчивала второе предложение, когда рука дрогнула - и крупная капля упала прямо на центр, расплываясь в крупной кляксе. Смятое письмо утонула среди других подобных под столом в урне, а ведьма решительно поднялась из-за стола, чтобы забрать мантию и направиться к двери. У самого выхода женщина остановилась и вернулась к письменному столу, чтобы набросать наспех записку декану, вложить ту в клюв сове и отправить обратно.
Рональду она скажет, но после, когда поймет причину, по которой подобное слово вовсе родилось в голове ее дочери. Гермиона понимала, что он с легкостью найдет тысячу слов, чтобы объяснить Роуз ее ошибку, потому что он находил эти слова прежде, в школьные годы, когда вставал на ее защиту, найдет слова, которые всегда будет сложно найти самой Гермионе. Но это было между ней и дочерью - и это Гермиона знала точно.
На станции "Хогсмид", куда женщина трансгрессировала, ее встретил новый завхоз, чтобы провести к дверям школы - можно подумать, за столько лет она могла забыть дорогу. Она не знала этого человека, и, вероятно, в любой другой раз Гермиона бы с толикой грусти и ностальгии вспомнила бы о старике Филче, но сейчас ее мысли были заняты совершенно другим, а потому весь путь до ворот они провели в вежливом молчании, пока завхоз не вручил гостью в руки декана Рейвенкло. Его женщина лишь вежливо поблагодарила за письмо и извинилась за доставленные хлопоты: минимум учтивости, который от нее в данном случае требовался. Гермиона не намерена была обсуждать случившееся ни с кем, кроме дочери, в стенах этой школы. Как минимум до тех пор, пока не поговорит с Розой. Да и что могла сказать магглорожденная ведьма, герой войны, в оправдание себе и своему ребенку, если этот самый ребенок обзывает других детей "грязнокровками"?
У нее никогда не было иллюзий насчет Роуз. Ее дочь была своевольна, своенравна и тщеславна, любила поступать всегда так, как того хотелось лишь ей, но при этом Гермиона никогда не могла подумать, что она может быть жестока настолько, чтобы упрекнуть кого-то в "грязной" крови. Ей было лишь шестнадцать, и, как бы Гермиона ни пыталась оправдать дочь хотя бы в мыслях детской неосторожностью и глупостью, у нее не получалось. Роуз вовсе не была глупа, и женщина это знала.
Декан факультета вел ее по коридорам в сторону башни Рейвенкло, и тишину нарушал лишь звук шагов, эхом разносившийся по стенам замка, и в нем женщина будто слышала злосчастное слово, словно ее кто-то взял да опустил в Омут, вернув на тридцать лет назад.
- Мисс Уизли сейчас в моем кабинете. Вы можете поговорить в дочерью там, Вам никто не помешает, мисс Грейнджер, - ровным голосом сообщил декан, останавливаясь почти у входа в гостиную орлиного факультета, и рукой указывая на изрезанную металлическими узорами дверь. - Если Вам что-то понадобится, сообщите.
- Благодарю, профессор, - кивнула женщина и, дождавшись, пока преподавательская мантия скроется в пролете винтовой лестницы, толкнула дверь, шагая внутрь и взглядом сию же секунду отыскав рыжие волосы.
Она могла бы накинуться на дочь с упреками, могла бы устроить ей хорошую взбучку, провести целую воспитательную беседу, коих проводила с сотню за все годы, потому что быть строгим родителем из них двоих получалось у нее куда лучше, нежели у Рона. Но ничего из перечисленного Гермиона не планировала. Только сейчас, оказавшись с дочерью лицом к лицу, женщина поняла, что пришла не говорить, а слушать. Но, как говорил один человек, чтобы узнать, нужно лишь спросить. А что делать, если правильный вопрос не идет никак в голову?
- Не хочу спрашивать, что такого сделала эта девушка, кроме того, что, конечно, родилась в семье маглов, чтобы ты ее обозвала подобным образом, - начала спокойно волшебница, - Это твои личные отношения со сверстниками, и я уверена, ты достаточно сознательна, чтобы выстраивать их без моей помощи или без помощи отца.
Она прошла вглубь кабинета и остановилась в нескольких шагах от Розы, облокотившись о старинный письменный стол и воплощая собой сдержанность, в то время как руки при первом же слове начались дрожать, а потому пришлось их упереть о край стола. 
- Но мне хотелось бы понять, когда мы с отцом учили вас подобным словам? Или учили тому, что магловская кровь - грязная? Посмею себе напомнить, что в тебе этой самой грязной крови на четверть.