Октябрь принес в жизнь Бревалаэра запах сырости и ворох сухих листьев в приоткрытое после ворона окно. Да, конечно, ему говорили, что птицы не настолько обучаемы, но Корриган был самым смышленным, уж он-то точно знал, как закрывается изнутри щеколда на окне, да и приделанная, собственно, для этих дурацких птиц. Когда его долго не было, они залетали в каморку, что должна была служить его комнатой, а становилась частенько их прибежищем, сами. Сами находили зерно, и по настроению устраивали кавардак. Договориться с ними было невозможно. Он смирился. Сейчас вот мелькнул в последний раз темной бусиной слишком умный зрачок, а ворчливое карканье и мягких хлопок раскрывающихся крыльев поглотил пережевывающий без остатка ветер, какой-то слишком уж промозглый. Не рано ли? Эти пушистые уебки летали еще целый день низко, походу, к дождю. А пока - нет, только листно-трупная вонь, подкинутая высоко и якобы кропотливо потоком из окна. Дюбуа вздыхает и поправляет волосы, спавшие на лицо. Протирает пальцами переносицу, словно стараясь смыть исчезнувший минут двадцать назад след чернил. От холода неприятно ежится, но даже не пытается пока встать и закрыть окно, даже не застегивает рубашку - блестяще выглаженную, с накрахмаленными рукавами, идеальную, как и весь его вид - и почему-то белую, как на праздник, хотя единственное, что он бы справил с удовольствием - собственные поминки. И когда успел провалиться в эту пропасть уныния? Новый год не несет пока ничего хорошего. Вынес бесцеремонно, как до этого сухие листья, только в обратном направлении, что-то важное. Лица знакомых учеников. Скоро их покинет кто-то еще. За двадцать лет можно смириться, это происходит неизбежно, меняется цикл  жизни, и течет по венам Хогвартса молодая горячая кровь. Скоро, если судьба смиловится, Бревалаэр станет, быть может, свидетелем третьей геройской волны, но пока в Хогвартсе, временно подменяя и сомкнув ряды, доучиваются те, из прежней. С этим можно смириться, оно вселяет надежду, как и горящие восторгом, хотя местами и ужасом, глаза первогодок, первого урожая 2023 года. Вот это - его настоящая работа, его хлеб и масло, его бутылка, его все, но куда лучше просто возможность в итоге подарить кому-то из них крылья, которые самому себе стали уже слишком велики, пронаблюдать их первый полет, а затем и второй, и дальше, судя строго, как себя самого, и чувствуя, как в затвердевшем сердце все-таки что-то плавится из гордости за них и за себя самого, каждый раз, когда они встают на метлу, каждый раз, когда они делают шикарный пируэт в воздухе, когда забивают голы в ворота друг другу, когда кто-то из них оказывается сильнее, а кто-то хитрее, когда в танцах, которые он тоже без малейших мук совести и ощущения лени тоже забрал себе, как хобби, кто-то из них плавно и грациозно делает шаг-шаг-поворот, потому что сама жизнь - это бесконечный полет, это танец... Черт побери, в такие моменты старик Дюбуа ощущает себя живым. Хотя одновременно с этим, зная, что не увидит в школьных коридорах, да даже в этой каморке, одно такое родное лицо, профессор в одинокие минуты подобной этой, когда так хорошо сочетался бы с холодным ветром из окна, которое они обязательно прикроют, запах вишни. Входящий сладким дурманом в эту полутьму, его живая вода, его якорь. Это лето вместе с ненавистной жарой принесло сладостное исступление. Этим летом Бревалаэр опробовал себя в виде любовника, не как того, кто прячется затем в шкафу от ревнивого мужа, надеясь, что туда его не заведет робкая дорожка из запаха виски, нет, куда проще - того, кто действительно любит, кто отдает свою любовь грубой силой и горячими мольбами, кто носит на руках и покрывает поцелуями ступни, кто стыдится себя, не узнает себя, от того почти боясь - и так живет. У Бревалаэра и переехавшего к нему безапелляционно, как у смертельно приговоренного, заключенного в этой любви Фрэнсиса, было чертовски горячее лето - даже с учетом того, что в маггловской квартире, где они обитали, часто работал кондиционер, пока в другой почти такой же уютной обители находился его сын, к которому можно было завалиться вечерком с тортом и бутылкой, захватив с собой Фрэна, или оставив его красить ногти, перебиваясь болтовней с сестрой или друзьями, или что там еще любят делать барышни? Что там еще любит делать Фрэн, Бреваль готов позволить сесть ему на шею и свесить изумительные тонкие ноги, Бреваль готов позволить сесть ему на лицо, Дюбуа готов... Может быть, он бы обнаружил себя счастливым в роли богатого папочки, искупал бы Фэя-Уоллис в золоте, роскоши, позволил бы вить из себя любые веревки, закручивать морским узлом, но его любовь не такая, и шутка ли, наверне, это тоже одна из причин - у Фрэнсиса есть возможности, но он сам себе не позволит перейти эти границы. Глупый, гордый мальчишка. Он сводит с ума одним движением длинных ресниц старого, запутавшегося преподавателя. Бревалаэр не уверен, что сможет даже при сильном желании выпутаться из этого - и понимает, что совершенно не хочет. Потому что он предательски счастлив. Ему почти 41,время уперто толкает в пятый десяток, а он за вдохом делает раскаленный вдох, давясь своим счастьем и глотая его, как терпкое безумно дорогое вино.
...сейчас бы виски. На уютном своем, давно уже не холостяцком диване, чтобы можно было замереть поцелуем на белой щеке, не царапая собственной щетиной - он предельно чист и гладок изнутри и снаружи. И почти больно от мысли, что это произойдет нескоро, что до этого так далеко, еще целых несколько дней, это похоже на настоящую пытку. Гудят в такт ветру под кожей вены. Старый ворон поднимается рывком и в два широких, не знающих пощады шага, доходит до окна и захлопывает ставни так, что они жалобно скрипят, и заедает замок снаружи. Никаких птиц до завтра в каморке, коль стаю оставляет вожак.
Сегодня только вторник, но сил терпеть ни малейших нет, его ломает, как заправского наркомана, и пусть впереди больше часа полета по хмурому небу, и пусть наверняка он попадет под дождь и промокнет до последней дорогущей своей нитки - о, все неблагосклонные к нему кельтские боги, пусть в пути они покарают его за то, что слишком редко в последнее время преподносит им кровавые жертвы, - это все равно будет стоить того, потому что кроме Фрэнсиса и сына этот мир, в принципе, вообще лишен смысла, если оставить преподавательские почести. К ним он вернется обязательно завтра, с новыми силами, получив энергию созидания, но сейчас Дюбуа на исходе, он кончается, и следует за ним сухим шелестом листьев собственная старость и обреченность, и слышится в давно исчезнувшем за окном потоке ветра одно бесконечно подгоняемое - быстрее, бычтрее, домой. Не в этот дом-каморку за вдруг разом опостылевшими стенами - любовь к ним вернется часов через двадцать, она обязательно выкупается, фениксом возвращается вновь, иначе почему он остается здесь сновп и снова уже столько лет, и не в похожий на маленькую тесную, уже слегка забродившую копию пряничного домика в Хогсмиде, а в настоящий дом, который он избрал своим, разделив на двоих вполне законно.
В коридоре, вполне логично в эти часы опустевшим - ученики и преподаватели забились по гостиным и комнатам, как зверьки по уютным норам, до поры разносится лишь одинокий гул шагов. О, захоти кто-нибудь в этот самый миг отобразить антропоморфное воплощение решимости, он бы наверняка обнаружил свою музу в Дюбуа. Весь вид его означает убежденность, и ничего, даже вдруг разродившийся на этом самом месте в этот самый час, не заставит его свернуть со своего пути и не отправмться на эту ночь к Фрэнсису.
Затем в собственный гул вмешивается чей-то еще, более осторожный, почти ласковый - что, кто-то любит эту школу, как и он сам? - и только сейчас Бревалаэр медленно замедляется, чуть не проходя мимо. Поднимает взгляд, одновременно с этим крепче сжимая в руке древко метлы, словно готовый защищаться ею, если что, и смотрит сначала все равно на слегка растрепанный черный хвост, и только затем - на внимательные и умные, как у сказочного лесного зверя, хотя он видел, они могут смотреть и иначе,  глаза практиканта по Травологии.
- О, Чарли. - Произносит сухим и безжизненным тоном чревовещателя, мгновение колеблясь, впрочем, между фамильярностью и почти просительной вежливости, выбирает второе, вымучивая из себя подобие надежды на улыбку: - Вы-то мне и нужны. Я вынужден покинуть Хогвартс до утра, заодно полагаю, что мне придется пропустить утренние тренировки. Не могли бы Вы передать профессору Лонгботтоу, что я буду невыносимо рад поменяться с ним на завтра местами в расписании? Точнее, буду благодарен, если это возьмете на себя Вы. Один урок в полдень, и свободный остаток дня. Я в долгу не останусь. - Улыбнуться наконец получается многообещающе, искренне, но затем вдруг вздрагивают в тщательно сдерживаемой гримасе губы:
- Я умру без него, Чарли. - А затем Дюбуа проносится мимо, будто даже не замедлял шаг, не желая слушать никаких претензий, вопросов или оправданий.
А потом его ждет полет, когда ветер действительно хлещет безжалостными холодными каплями в лицо, и у Дюбуа промокает плащ и течет с волос, когда он наконец спрыгивает с метлы у порога собственного дома, но кто его осудит за то, что спешил к любимому так, что не поставил никаких защитных заклинаний на себя или хотя бы метлу, весь промерз и продрог - ерунда. Неважно, даже если утром он отплатит за это адскими болями в горле.
В коридоре, пока глухо матерясь, Дюбуа пытается справиться с метлой, у его ботинок натекает приличная лужа. С нею он справляется магией, мимолетно думая о том, не потерян ли любимый зонт - метла утром в любом случае не переживёт таких издевательств снова, как и его костюм, пусть и прогреется у камина за ночь. Хорошую ночь, если повезет, но пока вместо любимого его встречают голубые глаза пса - не такие умные, как у питомцев в Хогвартсе, но все равно очень внимательные. Своенравный хаски был утешительным подарком, потому что тогда Дюбуа почему-то в голову прийти не могло, что его вишневая конфетка тоже захочет отправиться на работу, а хозяин и пес всегда во многом похожи, поэтому по утрам, наверрое, оба мучаются, пока выгуливают один другого. Он бы хотел понаблюдать, возможно, даже в выходные... А пока Брев опускает ладонь на теплую морду, ставшую ему тоже родной, и легко улыбается:
- Ну, ну, где наша "мамочка"? Неужели отмокает в ванной? - А затем, стаскивая с себя ставший бесполезным пиджак и рассстегивая манжеты на все той же, пусть теперь и выгляжящей почти веселее рубашке, босиком проходит в ванную.
- Фрэн? Я надеюсь, ты не будешь против, если я внепланово потесню тебя этой ночью? - Если я тебя сегодня ею займу.

Застать Фрэнсиса не размокающего после наверняка долгой прогулки в ванной, а на полу где-то возле, притом наверняка до этого самого мига спавшего, несколько удивительно, хотя уже через мгновение Дюбуа расслабляется - с этим человеком каждый день приносит какие-нибудь сюрпризы, иногда плохие, иногда хорошие, чаще попросту странные и не поддающиеся объяснению, оставляющие в качестве выбора только "смириться" и... "быть счастливым". Бревалаэр выбирает второе, не глядя, жмет на красную - алую, вишневую - кнопку, не глядя, готовый повторять это снова и снова, уже почти без отчаяния осознающий, что у него дрожат колени и плавится от любви, как кусок пластика над костром, сердце - ядовитые капли прожигают заботливо подставленные снизу листы бумаги, парламента его жизни, и должно вонять до такой степени, чтоб невозможно было дышать - но даже это зрелище сопровождается ягодным ароматом. Что ему теперь можно сделать, кроме как не поддаться, если Фрэнсис Фэй проник ему в подкорку, и не выветрится теперь никогда, сколько ни проветривай, держа раскрытыми внутренние окна. Так не было, кажется, даже с Той женщиной - его чувства к ней были юношески прелестными, ощушались чем-то естественным, почти самим собой разумеющимися, и до того, как она прошлась по осколкам его сердца - тогда Брев ведь был уверен, что нарочно, - он попросту не знал, что бывает иначе. Но оно бывает, теперь он знает. И его чувства к Фрэнсису настоены, как хорошее вино, как лучший виски, что ему приходилось распивать в магазине у лучшего друга, и пьянят они так же сильно, если не крепче. Пожизненное похмелье обеспечено - но он только рад. Он согласен на любые мучения и побочные эффекты - только бы не терять Фрэна. Фрэнсис и Кай, его сын, его маленький ледяной принц, о котором Дюбуа всегда помнит и думает, пусть и некогда в ином ключе, есть его нынешний смысл. Тот, ради которого стоит продолжать жить и бороться. И ворон, чьи процессы старения любовь будто бы укротила, замедлив, ощущает себя таким радостным от того, что ах, Мерлин, он наконец может испытать вкус этого "ради", а не "вопреки", этого "Господи, да за что мне такое, почему сил не хватает просто взять и сдохнуть". Он смог ухватить этот билет, навпеоное, последний уже, и вцепился в него так, что белеют ногти, и сводит судорогой руки - не отпустит. Никогда.
Однако стоит бросить на симпатичную тушку на полу еще один, повнимательнее, взгляд, и Бревалаэр понимает - обознался. Перед ним сейчас не Фэй, а Уоллис. Та, что первая проявила инициативу в их отношениях, пускай и сделала это назло, ему и себе, очень жестоко. Та, что подарила ему первый поцелуй, хотя после него не хватило и второго, и третьего, и... Они целовались с Фрэн(ом) до тех пор, пока не начинали болеть рты, этим летом. И все равно Бревалаэру никогда не будет "слишком", и он не скажет "хватит", и остановить их могут только обстоятельства извне, хотя казалось бы, времени впереди - целая жизнь. Но кто знает, через сколько она оборвется, а он с голодом хочет урвать по максимому за все прошедшие годы, прошедшие без любви. Любовь? Дюбуа думает временами, что она нашла в нем, потому что если с ним, мальчишкой-подростком даже не смотря на то, что перешагнул порог совершеннолетия, всё и так ясно - ему просто нужна защита. Кто-то более сильный, умелый, храбрый, и Брев почти завидует и ревнует, что не может взять эту роль на себя, не может закрыть своей пусть и не качковой, но все равно достаточно широкой спиной ото всех без, что только могли бы выпасть на чужом пути. Не может не потому, что не хватает способностей, а потому, что ему попросту не позволяют сделать это. Хотя для него цвела эта конкретная роза, и он хватается за шипы руками. Фрэнсис требует от себя самостоятельности, уверенности, бунтует и требует к себе уважительного отношения от Дюбуа, не понимая, что тот дает ему куда больше...
И сам, конечно, просит кое-что взамен. Не так много - только всю ту любовь, до последней капли, что Фрэн ему может отдать. И ему все равно, брюки или платья, он предпочел бы без ничего, и ему все равно, девушка или юноша - он влюблен далеко не только в тело, хотя и его искренне считает безупречным. Бревалаэру не повезло натолкнуться на тот тип любви, когда, может, не целуешь страстно песок, по которому ступали любимые ноги - здесь нет песка, - но когда въедаются в сердце, мозг и душу, если оная существует, малейшие детали, связанные с человеком, представляющая из себя целую картину совокупность. По отдельности, как разбросанные на полу детальки пазла или лего, они могут и не прельщать, въедаясь в ноги при любой попытке пройти мимо, но в итоге собираются в шедевр, словно были созданы по мотивам Моны Лизы. И Бревалаэр так хотел бы объяснить все это Фрэну, но никаких слов не хватит, никогда, поэтому он только легко наклоняется, приглядываясь с любовью, и глотает вставший вдруг наполненный подозрениями вопрос, потому что еще не время. Потому что Фрэн поднимается, и обнимает его, и в этот конкретный миг хочется сдаться, чтобы мгновение остановилось. Дюбуа такой жалкий, он боится и постоянно этого хочет, а оно постоянно не сбывается, но о, чудо - эти мгновения копятся, они медленно набираются, как капли на плохо закрученном кране, и кто знает, сколько из них прошло мимо, но будь в умывальнике пробка, они могли бы обнаружить, что накапало и продолжает капать на целую жизнь.
Пес заглядывает умными глазами в ванную тоже, чтобы увидеть, как его полноправного хозяина обнимает кто-то, обладающий, должно быть, куда более подавляющей энергией, но бывающий здесь, правда, куда реже. И этот, второй, хозяину не враг. Но хозяин - он, всё-таки, наверное, может быть только один. И Бревалаэр, к своему стыду, ужасно плохо смотрится в этой роли, он даже сердцем своим управлять не может - оно стучит глухо, как в колодце, и рвется навстречу чужому. Словно слишком тесно, не хватает места в грудной клетке, даже расстояние между их телами кажется слишком далеким. Поэтому остается только прислушаться к его гулу, пытаясь разобрать в нём и чужое сердцебиение - с ним в один такт. Дюбуа позволяет себе улыбнуться, так, как никогда не делал этого в школе, той легкой улыбкой влюбленного, которую посвящает только Фрэну, и протягивает ладонь, поправляя чужую прядку - угольную, как и у него самого, - спавшую на лицо с такими пронзительно-голубыми глазами, что захватывает дух. Разве можно влюбиться в определенную часть тела? Просто еще одна деталька мозайки, пронзающая его дух и плоть особенно остро.
- Я тоже скучал... - Выдыхает, как самую важную искренность в своей жизни, и прижимается губами к макушке Фрэна, на всё остальное отвечая не сразу, через пару мгновений, которые хотел бы растянуть на годы, просто вдыхая ставший родным запах. Затем отрывается почти неохотно, и с долью даже суровости - нет-нет, даже самая сильная тоска не превратила бы ворона в менее мрачную размазню, - немного отстраняет от себя Фрэнсиса (Фрэн?), оглядывая, теперь скептически вскидывая брови:
- Значит, нашел работу? Нашла? - Возможно, им стоило больше говорить об этом. Нельзя посадить в золотую клетку не только птицу, но и стайку бабочек - просочатся между прутьями легко-легко, на прощание оставляя лишь след, как от туши. Он, уязвленный, все же даже не рискует и не пытается, даруя мнимое ощущение свободы - мнимое потому, что между ними и так держится связь, что крепче любого ошейника, попробуй отойди на десяток шагов больше, чем позволяет цепь поводка - и стянется, обвиваясь вокруг шеи, смертельной удавкой. Бревалаэр почти завидует псине Фрэна - тот со своим ошейником не навсегда, да и держится посвободнее.
- Может, расскажешь подробнее? - Он опускается на бортик собственной ванны, как гость, так, словно они никуда не спешат, и словно он не приперся к себе же среди уже почти ночи, как какой-то вор. Хотя если подумать, вопросы собственности сейчас стали бы особо щепетильны - Фрэн не знает, что эта квартира уже фактически полноправно его, пусть топорщит крылья, сколько пожелает, Брев всё равно никуда не спешит. Да... Точно, спешка здесь ни к чему, ему хочется насладиться каждым мгновением. Однако долго сидеть с таким видом, словно собрался на вокзал, а не несся на метле через дождь, Дюбуа долго не смог, почти робко кивнув на ванну:
- Например, это можно сделать, раздевшись и приняв ванну...со своим мужем. - Не сдерживает очередной улыбки, почти трепетной и смущенной, вспоминая блестяще провернутую ими аферу этого лета. Официальная пара. У Дюбуа на безымянном пальце правой руки - чёрный перстень. Такой же - носит ли? - у Фрэн. В основном - он даёт волю. Пусть будет кем угодно и как - только рядом. Сыпется ложкой пересушенного дёгтя в это медовое, сходящее с собственных уст:
- Только не лги мне, Фрэн. Я хочу знать от мгновения до мгновения, чем ты живешь без меня, потому что я там живу мыслями о тебе куда больше, чем гордостью за своих учеников, и это...меня почти удручает. - Признается, думая о том, когда же успел до подобного докатиться, и не желая слушать никаких отговорок, стаскивает с себя рубашку, всё равно в нынешнем состоянии пригодную разве что на роль половой тряпки. В неверном освещении поднимается, голый по пояс, и почти демонстративно, зная, что Фрэн всё равно смотрит, проводит ладонью по пряжке ремня почти дразняще, прежде чем расстегнуть его - и снова не довершить действие до конца, потому что он не хочет раздеваться первый, хочет, чтобы это сделал Фрэн, чтобы одежда забрала с них последнюю фальшь, и расставила все точки над i, показав, кто здесь кто... и что это не имеет вообще никакого значения, потому что это - всего лишь два тела, под которыми крепко связаны алым две - есть ли вообще, или это не больше, чем религиозная блажь фанатиков? - души.

Отредактировано Brevalaer Dubois (2018-08-30 17:18:55)

Люди делают выбор. Бревалаэр никогда не задумывался о том, был ли у него выбор. Не тратил времени на осознание и философию, вгрызаясь в первую же возможность зацепиться за жизнь как-нибудь ещё, не думая о том, сам он это себе позволяет, или это судьба милостиво бросает ему под ноги счастливый случай, как подачку жалкому бездомному псу. Но Брев никогда не был бездомным псом. Но зато он был волком, которому дом - весь лес, и пища - обитатели леса. А потом его предали и оторвали хвост, решив использовать его на воротник, и вся земля вокруг дома-леса показалась ему отравленной, потому что по ней ходил охотник, носящий на себе воротник из его хвоста, с блестящим ножом за голенищем сапога, и тогда волк обратился вороном, и домом ему стало целое небо. Пусть равнодушное, но бесконечно красивое, и в небе нет никаких врагов, они приходят всегда снизу. Целятся в него из рогатки или даже из маггловских ружей - ерунда. Взмыть выше, до тех пор, пока они не превратятся в крохотные точки где-то бесконечно далеко внизу...
Но от себя не убежишь, а? И сердце из груди не вытащишь, оно продолжит биться даже в окровавленных ладонях, изливаясь чёрной кровью, продолжить и болеть, даже не по себе самому и утекающей с каждой каплей жизни, а по одному-единственному человеку, который, может быть, даже не осознал ещё власти, что ему дана, и чести, что ему предоставлена. Из - сколько их там, если считать с магглами, семь миллиардов или уже больше? - Фрэнсису Фэю принадлежит один, но принадлежит безвозмездно, душою и телом, но он и сам никогда, наверное, не признается в том, какую силу имеет над ним его возлюбленный, не скажет, что одного его взгляда достаточно, чтобы твердая уверенность в том, что он всё делает правильно, он знает лучше, пошатнулась. Лучше Фрэну не знать, что если он попросит - Брев никуда не уйдет. Не вернется в Хогвартс, останется с ним навсегда - и зачахнет здесь, сгниёт от скуки, как погруженное в трясину дерево, потому что хоть сердце его и отдано Фрэну, есть что-то ещё, вытекающее из жил, что-то более сильное и глубокое, переданное ему с молоком матери и духом предков - чувство долга. Он должен вложить знания как можно большему количеству детей, пока ещё в состоянии, боги дали ему талант делать это правильно, и они ждут от него результата, он обязан дать этим маленьким сорванцам крылья - потому что вместе с ними растут и его собственные. Сотни рук, крепко обхватывающих древко метлы. Сотни ртов, с которых с благодарностью или проклятием - неважно, он примет любую цену - срывается его имя за возможность научиться летать или привитые фобии. Но Фрэнсису он бы отдал даже это - если бы тот захотел взять. Такой ценой. Возможно, будь Бревалаэр не "преподом с мрачным еблом", а каким-нибудь работником ММ, он бы оказался уже давно мертвым внутри, выжатым, как лимон, и не способным на любовь. Но так уж вышло, что сердце его, подпитываемое любовью пусть меньшинства, но всё же студентов, которые ценят своего преподавателя полётов и танцев, используя то, что он даёт, живое. Практически в чужих руках, не собственных.
И Дюбуа хочет сказать что-то ещё, хочет этим поделиться, в этой гребанной ванной, слыша краем уха, как за дверью делает что-то наверняка нехорошее пёс, оставшийся наедине с собой и своими озорными собачьими мыслями, и там кажется что-то падает. Но потом, потом, он словил волну, и хочет рассказать Фрэнсису, признаться ему... Но слова, о которых он, быть может, потом бы пожалел, так и не срываются с губ, гаснут на языке, а затем и в голове тоже, не успевая преобразовываться из образов, потому что его губы оказываются заняты, весь Бревалаэр оказывается так занят, отвечая на поцелуи Фрэна, и его омывает с головы до ног уже другой волной, куда более чувственной и пламенной, и вся философия уступает чему-то пусть и телесному, более низменному, но сейчас - и более глубокому тоже. Рука Фрэна скользит вниз, туда же временно уходят и мозги Бреваля, и он ощущает где-то внутри себя голодное рычание не до конца успевшего зачахнуть волка - плевать на детали, но птица ощутит в полной мере разве что радость полёта, у Дюбуа что-то схожее с полётом если и почувствует, то несколько позже, когда они оба разденутся, и когда их тела сплетутся в...назовём это танцем? Алые нити затянутся туже. Толще канатов и вроде бы тяжелее любых кандалов - но почему же тогда именно с ними Брев ощущает себя так легко?.. Не хватает для того, чтобы прозвучали начальные аккорды, только крохотной детали - они почему-то ещё оба в одежде, и на Фрэнсисе её ещё даже больше, чем на самом Бреве. Непорядок. Но тот умный мальчик, догадывается сам, стягивая с себя кофту, но здесь всплывает новое обстоятельство, которое заставляет уже было потянувшегося к нему Бревалаэра озадаченно замереть - лифчик? Старый ворон не совсем дурак, конечно, он даже может представить себе, зачем Фрэну лифчик, визуализация желаемого образа и создание нужного впечатления, все дела, но почему так смешно-то. Он хочет что-то сказать, подбирает слова, начиная улыбаться, даже издает случайно смешок, тут же делая вид, что это судорожный кашель, но в итоге сдаётся и даже послушно закрывает глаза, тихо млея хотя бы просто от ощущения бесконечно родной ладони на веках. Даёт Фрэнсису пару секунд, не ища способов подглядеть - а затем его сбивает с толку, уводит куда-то в сладкую бездну очередным поцелуем. И Брев отвечает на этот поцелуй жадно и страстно, желая забыться, желая, чтобы это продолжалось, блин, вечно, чувствуя, как готов задрожать от жадности и желания, и понимая, что его телу, уже слишком крепкому, но ещё далеко не очерствевшему, нужно куда больше, чем происходящее сейчас, чтобы его действительно закоротило, и он готов умолять Фрэна, чтобы тот забыл о том, о чём они говорят сейчас, оборвал нити разговора, занявшись куда более крепкими. Но судьба безжалостна, и вот здесь она не оставляет ему выбора и не желает слушать мольбы - Фрэн разрывает поцелуй, отводит взгляд, а Брев куда четче чужих слов слышит собственное сорвавшееся от возбуждения дыхание и звон сердца где-то, кажется, в ушах. И чтобы дошёл смысл того, что Фэй говорит, ему приходится прокрутить это в своей голове. Дюбуа даже машет головой, чтобы встряхнуться, чтобы мозг перетек ему обратно туда и...кхм, впрочем, неважно. Куда важнее то, что он собирается с мыслями, удивленно вскидывая брови. Нет, с тем, что вокруг все уроды, он столкнулся во времена ещё собственной учёбы, пожалуй, этим его не удивить. Но звучит вдруг знакомое со школьной скамьи имя, и вот оно вызывает смешанные эмоции. Мистер Финниган? Шимус? Даром что тот был на два курса старше, им приходилось устроить как-то раз настоящую дуэль, еле разогнали потом пришедшие преподаватели. А спор-то был весь в разнице мифологий! Забавная вещь - детство. Но это было так давно, что само имя чужое кажется посыпанным пылью - а Финниган вот он, значит, живой, даже, ха-ха, в чём-то похож на него? Изумительно сплетаются и расплетаются нити самой судьбы, хотя они, наверняка, цвета белого. Брев слушает дальше, надеясь зацепиться за что-то ещё - и находит же. Голова с прилившей к ней кровью начинает усердно работать, и вопросы генерируются один за другим в совершенно рандомном стиле, а заканчивает Фрэн свою исповедь словами о школе, и Дюбуа вынужден признать - да, кто-то. И этим кем-то суждено стать именно ему. Фрэну больно, и Бревалаэр ощущает это, больно и ему самому - но кто они оба такие, чтобы спорить с судьбой? Нет никакого выбора. Но судьба же тогда и привела Фрэна именно к Шиму, а? Что-то недобро скалится внутри, не получив своего раздолья, но Брев вдруг, неожиданно для самого себя, выдаёт не полные сарказмом так, что аж переливается, шуточки, а обеспокоенно говорит, беря Фрэна за плечи, кажущиеся такими хрупкими, и такими манящими, - боги, не прямо сейчас, ему важно не сбиться! - сжимая их исключительно для привлечения внимания:
- Фрэн, Фрэн... Кто-то тебя там обижает? Слушай, скажи мне. Если это будет сам Финниган, я приду туда, оторву ему яйца, и скормлю их ему на завтрак. - Разглядывает Фрэна, уже не пытаясь найти там кого-то ещё, а просто искренне переживая, давя в себе инстинкт защитника, и что-то животное вроде того, что "это моя добыча", и только Брев имеет право его обижать, к счастью или сожалению. Он, впрочем, старается им не пользоваться. Тянется и целует Фрэна в макушку, тихо вздыхая, и сообщает совершенно буднично: - Этот бальзам, что ты пьёшь. Я не помню, есть ли у него побочки, но когда я вернусь, то поговорю с Чарли или Кэрроу, чтобы подобрали тебе что-то попроще, но с тем же эффектом, хорошо? Я не очень верю покупным штучкам. - Брев вообще не верит ни во что, что связано с медициной, он заливает свои раны, внутренние и наружные, алкоголем, хотя сейчас почти и не пьёт - тяжело и скучно пить без того, кто из собутыльника становится просто приятным собеседником, и с кем рабочий стол хочется накрыть алой скатертью и расставить по каморке свечи... чтобы всё сгорело кху ям, потому что мерзкие птицы, заимевшие привычку залетать к нему в самый не подходящий момент, наверняка сшибут свечи клювами или потоками воздуха. А Бревалаэр тем временем дарит Фрэну ещё один поцелуй, уже настоящий, хотя мысли его всё равно ещё где-то не совсем здесь, что-то ещё волнует мужчину. Он сам легко отстраняется, усмехаясь:
- Так... Чем занимается Финниган? И ты работаешь у него, как Фрэнсис Фэй или... - Бросает красноречивый взгляд на ещё один лишний элемент чужой одежды. Юбка. Но что самое удивительное, пускай Дюбуа и не может понять Фрэнсиса в силу того, что сам не имеет подобных склонностей, чем бы они ни были обоснованы, и из-за этого может вести себя резко, всё равно никогда его не осуждал - только в самом начале, и то, скорее за факт сокрытия. А улыбка между тем ползёт шире - всплывает перед глазами совсем свежий факт обнаружения на Фрэне лифчика. - И что, Финниган...нормально отнесся? Пустил тебя? Извини, но ты не выглядишь, как... - всё-таки в отместку за то, что приходится отвлекаться, делает красноречивую и колючую паузу перед тем, как продолжить. - ...кто-то, способный таскать тяжелое. А если покупатели начинают хамить, я бы на твоём месте подыскал кодекс, и хорошенько бы их им уделал. - Ухмыляется, при этом жалея сам, что не может кое-кому из своих учеников наподдать метлой - уволят же за жестокое обращение с детьми. А с особо буйными головушками так и надо. В одну особо буйную головушку с голубыми-голубыми глазами, синими даже, головушку, которая поджигала ему в своё время дверь, он влюблен. Но Фрэна ему если и хочется отшлепать, то далеко не метлой, и всё равно, так - в виде прелюдии. И он не знает, ненавидеть себя или нет за то, что возбуждение хоть и становится нервным наполовину, никуда не улетучивается. Даже наоборот, скрепляется собственническими мыслями о всяком-разному...и старательно гонятся прочь непонимание и обида за то, что Фрэн вообще понадобилась эта работа - разве Дюбуа не обеспечивает всем, чего может пожелать современная леди? И даже куда большим. Но - ладно, в сторону, они ещё обговорят это, когда... Бревалаэр обнимает Фрэна, прижимая к себе, и целует теперь в шею, прикрывая глаза и тихо дурея от запаха вишни, разливающегося в воздухе - настоящей, а не дешевых подделок, которыми наполняют флаконы с духами. Иллюзия никогда не помогала.
- Если это правда, и ты в порядке... Просто скажи, что любишь меня. И покажи на деле, как сильно. - Предлагает смешливо и бархатно, целуя ещё, даже легко прикусывая нежную кожу, при этом смутно надеясь, что господи, Фрэнсис не лжет о своём состоянии хотя бы наполовину. Господи, или все его кельтские боги, которым остался верен старый ворон, да кто угодно - просто дайте им сил пережить всё это. Дожить хотя бы до ближайших нормальных каникул.

Если взглянуть назад, хотя бы на мгновение, на весь проделанный путь - жалеет ли Бревалаэр о своём прошлом? Хоть о чем-нибудь в нём. И в первые мгновения хочется сказать - да. Да, конечно, еще как жалеет! Будь Дюбуа тогда, в бесконечно далекой собственной молодости, чуть более решительным - он бы никогда не отпустил мать Кая, хотя бы потому, что она уже носила в своем чреве его ребенка, и не уйди она так рано, он бы обязательно догадался... Никогда не отобрал бы у своего сына возможность вырасти в полноценной нормальной семье, счастливым. Он бы отдал Кайсану всё, что имел. Он бы отдал своему сыну и своей - черт, она наверняка бы стала его супругой, тут иначе и быть не может, - жене своё сердце, встал бы ради них на колени перед миром - только бы с ними всё было хорошо. Пожалуйста.
Но спустя первые мгновения приходит еще одно осознание. Он любил Ту женщину. Любил так сильно, что для того, чтобы после неё полюбить хоть кого-то снова, даже при условии их расставания, а затем её гибели, потребовалось почти двадцать лет. Поэтому существовал бы хоть какой-нибудь, самый крошечный процент того, что он бы разлюбил её, будь она с ним рядом сейчас? Не было бы той аварии. Всё было бы хорошо с ней и с Каем. Брев был бы на седьмом небе от счастья. Но был бы он при этом... собой? Именно тем, кто вышел из него сейчас, кто вышел из него сквозь пелену годов, сквозь огонь и ледяную воду, кто закалил сталь до состояния идеального оружия? Оружие его - его сердце. И железные нервы, при работе с учениками в течении двадцати лет либо постигнешь дзен, либо сойдешь с ума, а ум Дюбуа, к сожалению, оставался кристально ясен даже тогда, когда он отчаянно пытался его затуманить алкоголем. Единственные моменты помутнения наступали в нем от близости только одного человека в этой жизни, который живет в его квартире и ждет его дома, да? А мог бы и не ждать! Это мог бы быть кто-то другой, это могла бы быть жена, и сын, и какая-нибудь другая собака, всё могло бы быть идеально, так традиционно, и он был бы счастлив, не зная этой боли, но без боли Бревалаэр не был бы Бревалаэром. И никогда не смог бы влюбиться в Фрэнсиса, и не получил шанс... спасти его или уничтожить? Палка о двух концах. Может, и мальчишке было бы без него куда проще. Никаких дяденек вдвое старше, которые до тебя доебываются, которые что-то от тебя хотят и пытаются научить жизни, которые забрали тебя к себе, желая упрятать от целого мира. Но был бы это тогда тот Фрэнсис Фэй? Или та же Фрэн Уоллис, пусть. Брев надеется, что их влияние друг на друга обоюдно, что он тоже что-то меняет во Фрэне, делая его лучше, потому что Фрэн делает лучше и человечнее его, Фрэн делает его счастливым сквозь пелену горя, и самое забавное - прямо до слёз от смеха, - именно в том, что не познав абсолютное горе, не сможешь разобрать затем привкус счастья. Оно станет обыденностью, ничем незаслуженной. Нескончаемая розовая мечта, сладкая на вкус, как вата - до приторности и тошноты.
Поэтому, наверное, это очень жестоко,  но кто блядь вообще говорил, что Бреваль  Дюбуа - хороший человек? Он вообще не человек, он - стремящийся к старости ворон, хотя крылья ещё упруги достаточно, чтобы поймать ими потоки воздуха и пуститься в полет в любой миг. Лететь Брев отныне желает только в двух направлениях  - к Фрэнсису, и к своему сыну. И пусть Кай простит его, но даже получи Дюбуа эту нереальную возможность вернуться в прошлое и поменять что-то... Он бы не стал. Не воспользовался бы ею, передарив кому-то ещё. Но пусть всё бы пошло своим чередом, пусть каждый из них хлебнул бы боли так, что подавился бы ею, пусть бы текло из глаз, рта и даже ушей - пожалуйста. Но умывшись в итоге в ней, они стали теми, кем стали. Те они, другие, в каком-нибудь другом уголке Вселенной, тоже были бы, может быть, достаточно неплохи - Дюбуа не против познакомиться с ними в каком-нибудь сне. Но нет, нет, он оставил бы всё на своих местах.
Потому что сейчас, в этот момент, даже будучи обеспокоенным, и всё еще несколько возбужденным - сложно не быть, когда рядом находится кто-то настолько прекрасный, - Бревалаэр счастлив. Очень даже. Он смотрит на Фрэна с бесконечной любовью, понимая, что в этот раз точно влюбился раз - и до последнего вздоха. Это так глупо и наивно, он он бы хотел, чтобы этот вздох был синхронным для них обоих. Отпускать Фрэнсиса так страшно хотя бы не надолго, не держи Дюбуа так близко к сердцу семейные идеалы, он бы и не стал возвращаться в школу - но ему надо делать то, для чего он, видимо, был создан. У Бревалаэра преподавательский дар, это попросту аксиома, и не стоит его разбазаривать. Но даже самое маленькое расставание с Фрэном, всего на одну неделю, с выходных по выходные, он мучается, ощущая какой-то частью своего существа это время тюремным сроком. Поэтому и сорвался сегодня к нему, к нему одному готов мчаться быстрее ветра, а на втором месте - сын, да вот пожалуй и всё? Слишком маленький пьедестал.
...но жизнь не была бы жизнью, а сладкой утопией, складывайся в ней всё идеально. Фрэн не понимает будто самого главного, Фрэн зачем-то вставляет меж их откровенно тянущимися друг к другу телами учебник, и несет какую-то чушь, и Брев благодарит небо за то, что он научился понимать, заглядывать в самую суть хоть иногда - он понял, к чему Фрэнсис клонит, еще до того, как тот закончил свою неспокойную речь. Слова, слова, слова... Никогда не видя в них особого смысла, Брев видит, как Фрэн закрывается ими, пытается выстроить башню, сквозь которую его возлюбленный, разумеется, пройдет, раскроет ворота, но для этого вроде как нужно время. Только само тело Фрэнсиса дарует Бревалаэру все нужные ответы - то, за чем Фрэн уследить не может, то, что выше его сил, и лежит в нем куда глубже, а сейчас тянется, прорывается навстречу желанию, общему для них обоих.
Брев откладывает всученную ему книгу на полку в ванной, и хмурится, не произнося, впрочем, ни слова - он знает, как выразительно расскажет  самое главное любимому его собственное тело. Все эти разговоры происходили между ними уже сотни раз, и смысла в них особого по-прежнему нет. Да, Бревалаэр с высоты своего опыта, прожитых лет, со своей сильной любовью к Фрэнсису, и желанием его "комфортить", как сейчас выражается молодежь, не может, тем не менее, понять много тонких, но важных возлюбленному деталей, он попросту из этого вырос, и рос в совершенно другое время. Сейчас подросткам, особенно тем, кто ощущает себя хотя бы наполовину девушками, так необходима самостоятельность, верно? Возможность вырваться. Встать наравне. Только глупенький Фрэн не видит, что он уже стоит с Бревом на одной ступени, а тот по-прежнему кажется выше лишь из-за их действительной, но вполне себе физической разницы в росте. И Бревалаэр не знает, как ему показать это, остается, наверное, только смириться. Он устал от этих разговоров, поэтому, пусть и не может принять чужую позицию - больше не осуждает её словами, готовый поднять руки и сдаться, если Фрэн надавит хотя бы еще немного. Но тот избирает другую тактику - уходит, покидает место недосражения, оставляя Бревалаэра в ванной с недоумевающим, сунувшим в неё нос псом. И Дюбуа наклоняется было, тяжело вздыхая, но не сомневаясь в своей любви к Фрэнсису хотя бы на миг, и гладит Конфету, чешет его за ушами, будто бы действительно догадываясь о дальнейшем, а потому ожидая чего-то. И "что-то" по-настоящему случается, Брев не успевает даже выпрямиться толком Фрэну навстречу, как получает очередной поцелуй, на который отвечает, даже не удивляясь - это все равно бесполезно, и даже его железных нервов не хватит, если постоянно всё анализировать и искать в действиях Фрэнсиса логику. На самом деле, Брев получает куда большее, чем поцелуй, и его ведет, и за глазами словно бы взрываются фейерверки... Фрэн всё обрывает снова, вызывая в Дюбуа почти раздосадованный вздох и ворчливые мысли о том, что как же, блядь, непостоянна молодость. Раздражение прорывается наружу с почти дразнящей, наполненной мягкой иронией, а не грубым сарказмом, улыбкой. Прежде чем ответить, пока его пять минут, данные на решение, медленно утекают, он берет лицо Фрэнсиса в чашу из ладоней, и целует его. Но не целомудренно и не мягко, а глубоко и развязно, со вкусом, наслаждаясь им, как вишневым вином, этим, может, смущая, но отдаваясь целиком и беря своё. А затем одна  рука его уверенно, но не грубо ни в коем случае, лезет под чужую юбку - черт, как же мешает, - и оглаживает внутреннюю сторону бедра. Бревалаэру важно понять, что действительно хотят они оба, потому что он лично хочет безумно. И отстраняется медленно, неохотно, прикусывая Фрэну нижнюю губу напоследок, и спрашивает, не скрывая какой-то дразнящей, пошлой улыбки:
- Мои пять минут еще не истекли?.. - Звучит хрипло, но вовсе не от того, что он, как обычно, не разговаривал слишком долго. И чтобы у Фрэнсиса не осталось сомнений, Брев решает все-таки проговорить вслух: - Фрэн, ну неужели я стал бы преодолевать такое расстояние, чуть не отморозив себе яйца, только для того, чтобы поесть и поспать? Я могу это сделать и в своей каморке. Но я прилетел сюда. Чтобы ты занял меня до рассвета, чтобы мы оба не сомкнули глаз в эту ночь, занимаясь кое-чем куда более интересным, чем сон. И пусть утром мне до выходных улетать обратно, и синяками под моими глазами можно будет пользоваться вместо парашютов - черт, это будет стоить того. Тысячу раз. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Я здесь за этим. - И Бреву неожиданно хорошо от того, что он находит подходящие слова, чтобы выразить свои чувства, то, от чего горит его душа... И тело тоже, чего скрывать. Фрэнсис может почувствовать это, потому что Брев упирается как раз ему в бедро своим... эм... своей стратегически важной и очень твердой частью.