Последний глоток был лишним. Или не лишним. Или вовсе не глоток, а два, три, четыре, шесть, восемь. Йохан не считал. Он раз за разом прикладывался к горлышку бутылки, щурясь от крепости напитка, глотая его через силу первые несколько раз, а после привыкая. Уже спокойно пуская в себя отравляющую жидкость, сладкую, ароматную, в момент пьянящую, отдающую вишней и свободой.
Он никогда прежде не пил на работе. Не позволял себе расслабляться, уйти от повседневных проблем. Ни пока стажировался, ни когда работал аврором без выходных дней. И поступление в Хогвартс - не исключение. Другие преподаватели могли позволить себе пропустить стакан-другой хотя бы того же сливочного пива, а кто и пару стопок огенного виски, но только не Хан. Он сохранял трезвость рассудка, вкушая алкогольные напитки лишь на выходных, когда выдавалась возможность улизнуть в Хогсмид и засесть там, в темном углу "кабаньей головы", с кружкой-другой отвратительно сладкой медовухи. Не было ни одного исключения на протяжении семи месяцев, и тут, наконец, ван Рейн совершенно сломался.

Он был уже настолько пьян, что не помнил, где изначально достал вишневую наливку. Перекупил у студентов из старшего курса? Нашел чьи-то запасы? Сберег чей-то рождественский подарок в закромах шкафа? Теперь уже никто не узнает ответ. Потому что Йохан пил, пил и пил, осушив половину бутылки в первые десять минут.
Ему было больно. Странно испытывать такие чувства, странно осознавать, что они берут верх над всеми твоими эмоциями, заставляя тебя поддаться. Когда просто терпеть, сжимая кулаки, становится уже невыносимо.
Они с Финли не виделись уже несколько недель. Нормально не виделись. С того самого злополучного дня в пустых коридорах подземелья, с той непроглядной повязки на глазах и глупого поцелуя. Вернее, глупого ответа на этот поцелуй. Фрейзер начал откровенно избегать друга. И казалось бы - вот оно, счастье, ведь Хан только и ждал момента, когда назойливый практикант исчезнет из его жизни, возвращая все на круги своя. Как бы не так.
Жизнь без Финли казалась внезапно насланным проклятьем. Так много недосказанных историй, из прошлого, из времен студенчества, из семьи. Новости о работе, как никогда актуальные сейчас. Все это теперь давило, ведь ван Рейн привык рассказывать о событиях каждый вечер, и теперь их скапливалось слишком много.

Йохан скучал. Он выкручивался как угодно, лишь бы не признавать очевидный факт, вел бесконечные дискуссии сам с собой одинокими вечерами, но действительность неустанно нагоняла мужчину. И вот теперь, после тридцатого, сорокового, пятидесятого глотка жидкости, обжигавшей горло, он готов был повторять это снова и снова. Он скучал, скучал, скучал, скучал.
Наливки осталось совсем на донышке, когда бутылка с глухим звоном была грубо отставлена в сторону. Хан вскочил на ноги, бросившись прочь из собственной комнаты, где давили стены. Наверх по лестницам, вдоль бесчисленных коридорах, только бы отыскать желаемое.
Финли не было нигде. Не было в его собственной комнате, не было на ужине в большом зале, не было в учительской, в кабинете. Ван Рейн уже было отчаился и собирался вернуться к остаткам алкоголя, когда чуть было не налетел на Фрейзера, заворачивая в очередной коридор. Слишком часто они встречались подобным образом.
- Черта с два, - сквозь зубы бормочет Йохан, отчетливо понимая, что он совершенно не может формулировать мысль. Сложносочиненные предложения проплывают перед глазами, подобно облакам на насыщенно-синем небе, и уходят быстрее, чем мужчина успевает ухватить хотя бы одно. - Ты невозможный, отвратительный, бессовестный, бесчувственный, несносный кретин.

Йохан отчаянно цеплялся за собственные мысли. Только они помогали ему твердо стоять на ногах, только они помогали вовремя реагировать на происходящее. Он думал в миллион раз больше, чем обычно, думал обо всем, что видит, и обо всем, чего видеть не может. Он практически чувствовал, как эти мысли скребутся изнутри по стеночке черепа, желая преобразиться в слова, найти в них выход, стать материальнее.
Финли, к примеру, своим словам выход нашел. И это задевало сильнее, хотелось продолжать называть его идиотом, надменным индюком и бараном, но Хан был не в состоянии даже сформулировать причину. И тогда действовать пришлось быстрее, чем думать, схватиться рукой за чужое плечо, толкая к стене, пользуясь своим преимуществом, выбить из чужой руки трость с запрятанной там - и Йохан знал это наверняка - волшебной палочкой, лишая возможности сопротивляться. Грубый, подлый, невероятно грязный прием, как нельзя соответствующий самому ван Рейну.

- Ты думаешь, что имеешь право когда захочется врываться в мою жизнь, рушить в ней все, пренебрегая моими бесконечными просьбами ее покинуть, - формулировать невероятно сложно, язык заплетается, после каждого третьего слова следует крошечная пауза, свидетельствующая о том, что мозг Хана сейчас работает на пределе своих возможностей. - А потом исчезать из нее так же бесцеремонно, подчиняясь только собственным желаниям, причем именно в тот момент, когда я как раз уже этого не хочу? Гребанный эгоист!
Хотелось его ударить. Чесался кулак, оба кулака. Хотелось причинить этому придурку боль, чтобы он почувствовал и хоть что-то понял. Злость закипает в зельеваре, она ищет выхода. Ван Рейн даже заносит кулак, но промахивается, ударяет им в стену в паре дюймов от чужого лица, словно так и было задумано. От силы удара с костяшек пальцев сдирается кожа, не сильно, не до крови, но предательски больно щиплет.
- Ты вообще думаешь о ком-то, кроме себя? Ты понимаешь, что поступил абсолютно бестактно, ты поцеловал меня, - последние два слова прозвучали громче, чем ожидал мужчина, и поэтому он резко понизил голос почти до неразличимого шепота: - А потом сбежал, избегая меня, ничего не объясняя, оставляя наедине с догадками, и после всего этого ты несчастный? Ты меня посылаешь?

Голова кружилась сильнее. Йохан выпустил из пальцев чужое плечо, уже целенаправленно опираясь о стену. Он хотел сказать еще многое - что искал Фрейзера по всей школе, что ждал его целыми вечерами после злополучного дня у себя в комнате, что надеялся вернуть все на круги своя. Хотел поделиться тем, как невыносимо целыми днями держать все в себе, как невыносимо видеть его самовлюбленную рожу каждый чертов день, где угодно, где они не могут даже общаться. Но вместо этого Хан обессиленно, шумно выдохнул, отступая на шаг и освобождая проход.
- А знаешь что, Фрейзер, катись к черту, да. Я искал тебя столько времени именно затем, чтобы это сказать. Катись. Ты. К черту.
Он прислоняется спиной к стене, рядом, кусает губы, чтобы сдержать себя. Бессмысленность разговора, пустые обвинения, глубинная тоска в купе с конечной стадией опьянения делали свое дело, и сейчас все усилия ван Рейна пошли на то, чтобы не пустить скупую мужскую слезу, от чего пальцы все больнее впивались в собственные локти.

Йохан ван Рейн всегда считал, что знает себя наизусть.
Он знал, какие действия окружающих могут вызвать у него разнообразные эмоции, знал, как реагирует его тело на различные раздражители, знал, что ему нравится и что он категорически не приемлет. Все эти знания со звоном разбивались о Финли - с первого дня, когда слепой практикант появился в его размеренной жизни, Йохан понятия не имел, к чему приведет каждый следующий день общения с ним. Будут ли это долгие разговоры о жизни за чашкой чая или игры в прятки посреди пустого темного коридора? Жизнь подбрасывала все больше и больше сюрпризов, наибольшим из которых стало неожиданное прикосновение холодных и мягких губ.
Йохана передернуло. Он помотал головой, отгоняя назойливое воспоминание, которое весь вечер старался подавить с помощью алкоголя. Выпито было до бесстыдного много. Но даже это не помогало - наоборот, зельевар снова и снова вылавливал настойчивое воспоминание в потоке бессвязных мыслей, и если раньше это вызывало отчетливый порыв отвращения, теперь ван Рейн почти примирился с этим прискорбным фактом собственной биографии.

Примирился бы, если б не Фрейзер. Йохан устало закрыл глаза, чтобы отвлечься от круживших голову вертолетов. Его клонило в сон, одновременно ощущалась лютая слабость и подступающая к горлу тошнота. Несмотря на ужасное физическое состояние, остатками сознания мужчина чувствовал, что не стоит знакомить Финли с его внутренним миром таким постыдным образом, а потому держался, прибегнув к практике глубокого дыхания.
Он вовсе не рассчитывал на помощь. По правде сказать, ван Рейн был абсолютно уверен, что практикант уйдет, снова ускользая сквозь неплотно сжатые пальцы из его жизни. Этого не произошло. Фрейзер заговорил с ним - сбавив тон, оставив в стороне оскорбления. Его слова ровным потоком проносились где-то мимо сознания Хана, из целых фраз мужчина улавливал только какие-то отдельные слова вне контекста, сосредоточенно хмурился, придавая лицу задумчивый вид, который некому даже было оценить.
Затем чужие руки коснулись его, и ван Рейну не оставалось ничего, кроме как подчиниться. Он бормотал под нос что-то не слишком разборчивое, вроде "я не нуждаюсь в твоей помощи" и "нет ничего постыдного в том, каким меня увидят студенты". Конечно же, обе фразы были брошены лишь для вида.

Ван Рейн так и не открыл глаза. Ему не обязательно было видеть, куда они направляются, подсознание и без того подсказывало верный ответ. Финли, не смотря на свою слепоту, ориентировался в школе чуть ли не лучше самого Йохана.
Мужчина пришел в себя только в тот момент, когда почувствовал снизу мягкую перину кровати. Тогда он открыл глаза, различая в темноте только чужой силуэт.
- Не помню, чтобы предлагал тебе покинуть помещение, - бросил Йохан в привычной манере, но его собеседник уже повернулся спиной, а, значит, всерьез собрался уйти. - Стой.
Одно короткое слово заменило длинную тираду, за время которой Фрейзер мог бы выйти за дверь и обойти половину замка. Хан не мог этого допустить - только не сейчас, когда он может удерживать равновесие только в тот момент, когда соблюдает телесный контакт.
Чтобы удержать Фрейзера, мужчина первый поймал его за руку. Это было импульсивно, пожалуй, слишком смело и необычно. Несколько секунд он пытался сфокусировать взгляд на чужих пальцах, но перед глазами все плыло. Пришлось сделать очередной глубокий вдох, прежде чем произнести:

- Едва ли тебя волнуют мои мысли по поводу происходящего, но мне бы не хотелось провести остаток ночи в одиночестве, - слова путались, сбивались, словно налетали друг на друга. Йохан говорил быстро, словно в борьбе с самим собой за желание не передумать. - В этой комнате пусто без тебя, Фрейзер. Ты не можешь этого видеть, но любой зрячий не смог бы опровергнуть верность моих слов.

К счастью, Фрейзеру хватило спокойствия и не хватило обиды, чтобы сопротивляться, потому что, если бы он захотел уйти, ван Рейн не смог бы остановить упрямого практиканта. Не в таком состоянии. К счастью, Фрейзер был настолько же мил и жизнерадостен, насколько и наивен.
- Уничтожаешь запасы моего алкоголя? - разомкнувшиеся пальцы лишь на мгновение взволновали Йохана, пока в следующий момент он не понял, что Финли все равно не уходит. По звуку чужих шагов Хан пытался определить его направление, потом, вспомнив, что, в отличие от собеседника, может видеть, открыл глаза и проследил за действиями практиканта затуманенным взглядом. - Мой аристократичный вкус признает этот напиток поистине благо... - ван Рейн морщится, забывая окончание слова и пару секунд раскачивается взад-вперед, стараясь прийти в себя и сконцентрироваться на одной мысли. - Твоя неразборчивость в хороших напитках не способна переубедить меня в правильности выбора, Фрейзер, а твой виски стоит в шкафчике, можешь поискать.

Мысль о том, что практикант трансфигурации хозяйничает в его каморке так, словно находится в своем собственном доме, самую малость удручала. В то же время это было чрезвычайно приятное чувство, будто впервые за долгое время все находится на своих местах.
Финли приблизился. У Йохана перехватывало дыхание, когда он наблюдал за действиями практиканта, почему-то совершенно не сопротивляясь его рукам. Выпитое спиртное приятно согревало изнутри.
- Ты говорил, что не будешь приставать, - припоминает ван Рейн, изображая некое подобие улыбки, словно старается перевести все сказанное в шутку. Момент располагал к такому поведению, и Йохан точно знал, что Финли это не обидит.
В глубине души все так же жила злость, возможно, оттенок ненависти к этому человеку. А на поверхности устоялось четкое желание никогда больше его не обижать.

Избавившись от тяжелых ботинок и ненужных громоздких предметов одежды, Йохан ван Рейн почувствовал еще большую легкость. Мужчина настолько расслабился всем телом, что даже не заметил, как его кровать оказалась по-свойски занята все тем же несносным Фрейзером. Вяло бормоча какие-то возмущения, Хан, осознавая, что не сможет сейчас подняться на ноги и добраться до кресла, поддался инстинкту и завалился с краю, оттесняя своего гостя к стенке.
Однажды они уже находились в таком положении. Воспоминание промелькнуло одним бессвязным потоком, ван Рейн вытянулся, устраиваясь удобнее и подминая под голову подушку, а его свободная рука непроизвольно упала на чужую грудь.
- Родители не говорили тебе, что нецелесообразно отправляться ко сну в уличной одежде?.. - непослушные пальцы пробежались по чужой рубашке, поймали верхнюю пуговицу, расстегивая ее в несколько раз медленнее, чем справился бы с той же задачей сам Фрейзер.

Собственные действия ван Рейн охарактеризовал бы как детскую невинность и непосредственность. Где-то в другом мире он был мужчиной, который раздевает мужчину, а здесь и сейчас ярлыки почему-то растворялись в воздухе. Промежуточное состояние между сном и явью наваливалось на плечи, устало пощипывало глаза. Йохан прикрыл их, желая провалиться в мир своего собеседника - он словно в один момент тоже оказался слепым, пальцы слепо гуляли по чужой обнаженной груди, механические и неосознанные машинальные движения чертили бессвязные линии вдоль плеча Фрейзера, поднимаясь выше. В плену подушечек пальцев оказалась шея, Хан непривычно резко почувствовал чужую пульсацию и коротко выдохнул, заворочавшись, чтобы лечь удобней.
Он оказался чересчур близко. С закрытыми глазами особенно остро ощущалась близость чужого тела, исходящий от него жар, тонкий и приятный свежий аромат. Увлекшиеся пальцы пробежались по нежной коже под мочкой уха, забрались на момент в густые мягкие волосы на затылке.
Ему не нужно было видеть, чтобы чувствовать, что их носы практически соприкасались в наивысшей точке напряжения в комнате.
- Фин, - короткий свистящий выдох где-то в районе чужих губ, настолько близко, что Йохан отчетливо чувствовал чужое дыхание на своих губах.

Подступившее сновидение накрыло его с головой прежде, чем Йохан ван Рейн успел что-то сделать.

Сон ван Рейна едва ли можно было назвать спокойным.
Как зачастую бывало после алкогольного отравления организма, голландец вырывал себя из лап сновидений каждые несколько часов, вздрагивал, открывая глаза, но спустя несколько секунд снова проваливался в сон. Это напоминало борьбу со штормом, бескрайнее море поглощало его, выпуская лишь на мгновения, чтобы вдохнуть легкими воздух. Это даже не было полноценным пробуждением.
Первый раз полноценно проснулся Йохан под утро. Он в очередной раз открыл глаза, только теперь очертания были гораздо четче. Голова еще не успела начать болеть, сознание все еще оставалось в легком плену эйфории от недавнего опьянения.
Как ни странно, он многое помнил. Не совсем все, но большую часть происходящих событий. Поэтому наличие рядом постороннего тела не удивляло, хотя в первый момент зельевар все равно нахмурился.

Можно было подняться сейчас. Ни свет, ни заря; заварить крепкий утренний кофе, позавтракать вчерашними круассанами, заботливо припасенными еще с вечера, принять бодрящий и освежающий душ. Все эти действия могли ненароком побеспокоить мирно спящего рядом Финли.
Хан раздумывал всего несколько минут, прибывая все это время на границе между сном и явью, прежде чем, приняв окончательное решение, снова перевернуться со спины на бок и притянуть к себе практиканта под одеялом.
Еще несколько таких случаев, и совместные ночевки уже можно будет назвать традицией.

Следующее пробуждение оказалось гораздо менее приятным и спокойным. Было холодно, а это означало, что Финли уже поднялся и, возможно, первым покинул помещение. Какой-то шорох со стороны кофейного столика оповестил об обратном. Йохан медленно повернул голову, борясь с первым приступом подступающей головной боли, и приоткрыл один глаз. Затем, в очередной раз вспоминая о своем удачном зрячем положении, расслабился и открыл оба глаза, наблюдая за действиями практиканта.
Он метался по комнате, словно подросток. Слишком спешно обувался, причем в этот момент его губы беззвучно шевелились, бормоча какие-то неразборчивые проклятия. Затем едва не устроил в его укромной обители настоящий бедлам.
Апогеем был назначен момент, когда Фрейзер, со всем свойственным ему упорством, ринулся к двери, чтобы открыть ее с омерзительным, нестерпимо кошмарным, безумным скрипом, определенно принесшим зельевару наибольшие мучения.
Помнится, так же было и в прошлый раз.

- Мерлин, забери у этого человека неловкость, свойственную разве что некоторым особям домовых эльфов, - пробормотал ван Рейн вслух, морщась и опираясь ладонями о матрас, чтобы принять сидячее положение. - Так и собираешься продолжить устоявшуюся тенденцию и всегда уходить по-английски? Мало того, что незрячий, решил еще прикинуться глухонемым? Твоя бестактность порой просто поражает.
В его словах не было даже капли злости, во всяком случае, не больше, чем у любого человека, который не очень хочет подниматься с постели с утра. Тем не менее, усилием воли, Йохан ван Рейн заставил себя подняться на ноги и даже не пошатнулся.
Сохранил аристократичное достоинство, жаль, никто так и не увидит, как он хорош.
Во избежание дальнейших протестов, мужчина лично подошел к двери, и, воспользовавшись минутным замешательством Фрейзера, потянулся вперед, закрывая ее прямо перед носом у практиканта.

Он оперся ладонью о дверной косяк, чтобы удержать равновесие. В глазах заплясали искры и темные пятна, в голове звенело, но, как ни странно, было вполне терпимо. Несколько капель умиротворяющего бальзама обязательно сыграют свою роль, когда он дойдет до шкафчика со своими личными запасами, осталось только разобраться с одним незаконченным делом.
- Тебе что, нужно официальное приглашение, чтобы остаться? - хоть они находились на одном уровне, Хану казалось, что он смотрит на него сверху вниз. Сердце предательски билось чаще, зато на душе царило какое-то странное, непривычное и непроглядное спокойствие.

Отредактировано Jóhann van Rhijn (2018-08-27 21:30:25)