В комнате тепло и тесно, а света обычно хватает только для растений и бумажной работы. Флетчер не любит свет, он подвальная крыса, прячущаяся по темным углам, крыса удивительно дружелюбная, но все-таки. В комнату не лезет никто, кроме сестры и особенно странных учеников, которым он, впрочем, тоже рад. А вот профессору-полетов-и-еще-кому-то-там – не рад. Потому что Дюбуа не приходит с добрыми намерениями и уже минут пятнадцать пытается своими унизительными придирками уничтожить в практиканте травологии веру в людей.
Чарли, кстати, даже не траволог в школьном, преподавательском понимании этого слова, он вообще, может быть, совершенно бесталанный и не способен освоить какую-либо науку в таком совершенстве, чтобы потом еще и делиться знаниями с детьми. Чтобы учить, нужно, чтобы в голове помещалось все, от элементарных основ до мельчайших тонкостей, нужно помнить, что умные волшебники прошлого и настоящего писали в своих дурацких пыльных учебниках, а главное – знать, что потом со всем написанным делать. А это не про Флетчера, увы. Зато он знает, как облечь план целого урока в три емких и не совсем цензурных предложения, как обработать ожог от гноя бубонтюбера, чтобы в Больничное крыло пришлось бежать не слишком быстро, и как вырастить даже самое капризное и опасное растение. Профессору это пригождается, ученикам тоже, но за вежливой, чуть смущенной улыбкой, адресованной им, прячется усталость. Они не понимают и никогда не поймут, даже сам мистер Лонгботтом, хотя он умнее их всех. Все дело в земле. Она рождает новую жизнь, такую трогательную и хрупкую, но даже самые миленькие цветочки всегда оплетают корнями чьи-то кости, потому что однажды данное очень легко забрать обратно. На одной своей работе Чарли лезет в землю, чтобы поддержать жизнь, а на другой по долгу службы когда-то держал в руках маленькие кусочки смерти, чтобы рассмотреть поближе. Они ведь не только цветочки контрабандой возили. И если травы с цветами немы, то вот все, к чему прикасались люди, хранит их воспоминания и говорит их голосами. Слушать их и продолжать жить - в этом тоже есть своя маленькая гармония.
Он-то свою маленькую гармонию нашел, а вот Бревалаэр – нет. Бесится, трясет, чего-то от него навязчиво хочет. Странный. Его слова – иголки, которые царапают, но не ранят, ведь не имеют значения ни воспоминания о его, Флетчера, школьном прошлом, ни ставшие уже традиционными оскорбления. Это не касается никого, кроме них двоих, и можно болтаться в чужих руках безжизненной тряпичной куклой, мотать головой и удивленно улыбаться, воспринимая ситуацию сквозь полуприкрытые веки. Слушать голоса в голове. В последнее время они с ним все чаще, уж точно чаще, чем хотелось бы; он пока не связывает это с тем случаем у Ирмы, просто привыкает к этому, как привык к соседям по квартире. К чему-то страшному, полуразумному, бестелесному, и было бы куда проще думать, что это проклятье, пробравшаяся в голову нежить, да что угодно, но реальность куда более жестока. Эти голоса – он сам.
Он вежливый, милый, совершенно безобидный, но голоса внутри нашептывают. Уговаривают. Просят убить, уничтожить, вытянуть душу из тела и с огромным удовольствием ее сожрать. Любой негатив для них как команда «фас», а малейшая слабина в контроле над собой – зеленый свет. Чарли запирает их, предпочитая думать, что все-таки именно их, а не себя, но теперь он, наверное, тоже тварь, просто тварь пугливая и затаившаяся. Ненавидящая свою тварью сущность. А ведь школьные друзья и преподаватели даже говорили, что в последние годы он стал добрее…
Бревалаэр же никогда такого не говорил, да и сейчас не скажет, зато с завидным постоянством повторяет, что его бывший ученик – тряпка. И трясет, трясет, трясет, то ли душу хочет вытрясти, то ли последнее терпение. Остается только безучастно пялиться в стену и отмечать, что голоса становятся громче и отчетливее. Чуют ссору, паскуды, да только дотянуться до нее не могут, ведь их хозяин что та стена, об которую сколько головой не бейся – все без толку. Такой же безучастный и демонстративно тупой. Однако что-то происходит, что-то идет не так, и он понимает это сначала по гадкому шипящему хихиканью в своих ушах, а потом и по тому, как неуловимо меняется лицо Дюбуа. Как искривляет его лицо неприятная, жутковатая улыбка, с какой мстительностью он сладко растягивает слова. Это смешивается в какую-то невозможную какофонию и Чарли хочет помотать головой, чтобы избавиться от нее и наконец-то прояснить мысли, но вместо этого почему-то слышит имя своей кузины. Ирма, любимая Ирма, самый его близкий человек в этих холодных стенах, но почему прямо за ее именем следуют угрозы? Они звучат неожиданно и как-то даже нелепо, ведь раньше ни разу не было ничего подобного, и он в удивлении поднимает брови, пытаясь понять, чего этот придурок пытается добиться. А он ведь придурок, потому что сам не знает, какие нехорошие силы настойчиво пытается пробудить, даром что сорок лет человеку, должен же был себе уже мозги отрастить, ан нет. И обычно все это и правда не действует, но сейчас руки сами собой сжимаются в кулаки, а их смешки постепенно превращаются в зловещий вой. Не смолкающий не на секунду. Можно порадоваться разве что тому, что слов из-за него почти не слышно, но все сказанные доебистым преподавателем фразы все равно почему-то до сознания долетают и оседают там чем-то мерзким. Сами эти фразы – мерзкие. Говорить так о его кузине не может никто, даже если это распроклятый Бревалаэр, скотина, что же ты делаешь, зачем, неужели ты не видишь, что это кончится плохо, прекрати. Его ведь как минимум заберут в Азкабан, как максимум – просто убьют. От этих мыслей становится страшно и появляется надежда: ведь преподаватель полетов – может быть, даже зловредный, но он же не может, не может хотеть для бывшего ученика такой судьбы. Он просто тупой, совсем тупой, его надо спасти, как он сам спасает этих потерянных детишек, как спасает себя. Поэтому Чарли как может глушит вой и отталкивает мужчину от себя изо всех сил. Явно не тот жест, которого от него ждали, жест, достойный тряпки, вот только Флетчер согласен быть хоть тряпкой, хоть кем угодно еще, лишь бы это не причинило никому вреда.
- Идите. К черту, - он произносит это с усилием, тяжело, но в конце концов добавляет еще и едва слышное «пожалуйста». Он, наверное, мог бы попросить как-нибудь повежливее, мог бы даже умолять. Но это ведь все равно не сработает. Бревалаэра не удается отпихнуть, он высокий и тяжелый, как скала, и такой же твердый, потому что просьба разбивается о его змеиную ухмылку с тихим стеклянным звоном. Звон этот подхватывают они и он теряется в их голосах, но даже сквозь этот шум слышит то, что ему на ухо шипит человек, которого он просто пытался спасти от большой проблемы. Которого за это даже можно возненавидеть, ведь это он, Дюбуа, виновен в том, что произойдет, что происходит, происходит прямо сейчас, его ведь так сладко будет покалечить-убить-сожрать, он ведь со своей невыносимой дуростью просто недостоин существовать. Ему не нужно тело, потому что ну кому вообще нужно тело без души. И она тоже не нужна. А если не нужна, то ее можно отдать тем, кому она гораздо, гораздо нужнее.
- Идиот, - это срывается с языка уже само, и Чарли хочет зажать рот рукой, но тело не слушается. Зато машинально отмечает, что не может понять, своим ли голосом говорит. У них сотни, тысячи голосов, и все страшные. За ними он не слышит своего собственного, да и себя распознать уже тоже не может. Кто из них сейчас у руля?
Этого понять он тоже не может. Зато мысль об этом становится последней перед тем, как Чарли Флетчер беспомощно моргает и с шипением вцепляется грязными, костлявыми руками в чужое горло.
Как тварь.
Отредактировано Charles Fletcher (2018-10-09 09:20:33)