[nick]Torfinn Rowle[/nick][icon]http://sh.uploads.ru/3l45T.gif[/icon]

Если многие предпочитали делать то, что считается правильным, то Торфинн - то, что ему нравится.
У каждого человека была своя линза, через которую он наблюдал мир - и речь вовсе не о плохом зрении, ведь не бывает неверного мировосприятия, хотя для каждого человека существует наиболее подходящее, которое ему гармонирует. Роули предпочитает считать, что примерил множество линз чужого мнения, но все они мешали и мир казался расплывчатым, словно смотришь сквозь узкие окошки замка на винтовой лестнице во время сильнейшего ливня. Тонкие чугунные прутики, прозрачные квадратики и жидкая слюда сочится за стеклом.
Со временем его религия стала вседозволенность. Хуже не сделать и пожалеть. Обычно, если Роули делал что-то - не жалел.

Канун ночи всех святых. На лице слизеринца размазалась жуткая белая тень, принявшая костяные очертания, а темные мазки пролегли под скулами и обрисовали глазницы; теперь белые ресницы напоминали дрожащие лапки серебряных пауков. Он уже успел немного выпить - не удивительно, что успел, а удивительно, что немного. Мрачный коридор, жизнь в котором подогревало терракотовое дыхание пламени, расплывался калакатовыми прожилками, если бы кто-то запечатлел мрамор под призмой негатива. Они с Регулусом прятали почти все (что горит) в башне астрономии. Почему-то в моменты опьянения пробирало на возвышенности (не только духовные, очевидно). Они переворачивали пустые бутылки, прикладывая горлышко к веку, и глаза пили круговорот калейдоскопа ночного небосвода.
На горизонте, границы которого растворились в темноте, светилась отрубленная голова призрака. Она мерцала потусторонним сиянием, как мерцают звезды: холодно, отстранёно, остро. Волосы дрожали, как нити паутины, огромные глаза навыкат заплыли за орбиты, скорее всего пытаясь заглянуть в воспоминания. Призраки странные создания... Впрочем, такие же как и живые. Просто мертвые. Смерть раскрепощает. После неё уже не о чем не задумываешься. Только сожалеешь.

Ему было десять лет. Он уже успел возненавидеть сестру, но ещё не успел пойти в школу. Финн всегда преуспевал в том, что было не обязательно.
В лесу вблизи поместья летала стайка тыквенных голов. У них были смешные и жуткие лица, выпотрошенные гримасой смеха или злобы. Они светились изнутри янтарным огоньком. Нужно было поймать одну из них - а лучше две - и достать из пасти горсти хэллоуинских сладостей. Если повезёт тыква даже не укусит. Мама говорила, что в ночь перед хэллоуином лучше сидеть дома. Без маски духи кельтских народов узнают в нем живого и заберут к себе. Или превратят в пугало, оставив на пшеничном поле отпугивать ворон, которые все время будут пытаться выклевать глаза. Финн не хотел остаться без глаз, но он никогда не думал о том, чего не хочет. Он думал о том, что хочет. А хотел он конфет.
В тот вечер он сбежал из дома, прихватив лампу, которая испускала зеленоватое мерцание и кожаного Лероя. Он запихнул кота под куртку слева. Тот дрожал и ворчал. Иногда Финну казалось, что это его сердце.
Однажды Селена рассказала о блуждающих огоньках на болотах. Она называла их "свеча покойника" и говорила, что одни несут дурны вести, а другие могут помочь в трудную минуту. Они горят без дыма, источая седое или зеленовато-голубое свечение. Как цвет волны, который она так любила.
Финн убежал глубоко в лес, ища тыквы. Голые ветви не скрывали небо, но в нем не было ни звёзд, ни луны. Одна огромная чёрная глазница великана, уставившегося на мальчишку с зеленой лампой и котом за пазухой.

Торфинн раскручивал биту, нафаршированную гвоздями. Барти, как староста факультета, говорил, что это плохая идея и скорее всего, если Финна поймают - получат все. Но на самом деле никого из змей это особо не волновало. Они вальяжно шуршали зеленой чешуей, пока их во всем обвиняли. Очень даже оправдано, но они все равно дулись, надменно задирая аристократические носы, торжественно объявляя о кромешной несправедливости. Некоторые умели раздувать конфликт, как разгорается пожар на иссушенном пастбище Австралии. Огненная девушка по имени Лекто. Вот кто был настоящей ведьмой. Императрица серпентария. Ядовитая, прекрасная, опасная. Единственная подруга Торфинна. Наверняка только такая как Лекто могла вынести весь этот кромешных ужас, который творили парни слизерина. При чем чаще именно она писала сценарий.
В гостиной послышался шум. Финн нахмурился, считая, что все уже собрались в общем зале, а после злобно заухмылялся: он захотел поймать того, кто вторгся в змеиную цитадель, надеясь, что хозяева уже на торжестве. Он бы поймал идиотов, превратил в пиньяту, а после подвесил к люстре, приглашая желающих выпотрошить фигурку битой. Алые ленты тёплых потрохов, спертый дух крови и горячий пар. Так выглядит жизнь после смерти.

Он тогда потерялся. В лесу что-то взвизгнуло, как будто кусочек мела по доске, Финн испугался и припустил в слепую темноту, споткнувшись о подножку кривых корней и свалившись в овраг. Он сломал лампу и зеленоватый свет слизала ночь. Ладонь укусили осколки, вспарывая нежную кожу бледных ладоней. Роули хотел было расплакаться от досады и страха, но Лерой выполз из-под куртки. У него была бархатная кожа. Как тёплый персик. Было темно, а после мироздание вспыхнуло в малахитовых глазах фамильяра, вращаясь в бездне его вселенной зелёными искрами таинственных огней. Финн приоткрыл губы, поднимая взгляд и, словно заворожённый, замирая. Он никогда не заходил так далеко... Калитка старого кладбища покосилась, и тускло блестела облупленная краска; в центре болотной гущи возвышался над жидким прискорбием темный ангел, сложивший длани в молебном жесте. Его силуэт облизывал призрачный свет парящих голубых огоньков. В глухой тишине послышался треск камня. В ладони кашляла рана, выталкивая кровь, казавшуюся в темноте чёрной и густой. Словно почуяв жизнь, вытекающую из вен, ангел поднимал веки...

- Ты кто? - Торфинн прикусил губу, облизываясь. В камине трещала яблоня, а насыщенный алый обрисовывал чужой силуэт в центре гостиной. Слизеринец спрятал за спиной биту, нетерпеливо покачивая ее в цепких паучьих пальцах.

Отредактировано Desmond Zabini (2018-10-08 20:44:00)

[nick]Torfinn Rowle[/nick][icon]http://sh.uploads.ru/3l45T.gif[/icon]

Бита медленно качнулась в пальцах, словно маятник часов. Они выбирали ее с Блэком в Косом переулке. "Все для квиддича" - хорошая лавка. Пойдут ли они туда в следующем году? С одной стороны - это не нужно. Но с другой - традиция. Они были консервативны. Бита с тихим полусвистом слизала секунды из бесконечности. Есть ли у мгновений цена? И расточительно ли с его стороны разменивать их на плоды тлетворных постулатов пожирательской души? Бита замерла на миг, вбирая в плоть шелест теплого дыхания от камина. И пустилась в обратный полет. Все циклично. Торфинн будет ошибаться, как и все. Брать мгновения в кредит, покорно принимая проценты взайма. Как и все. А однажды обернется. Этого не стоит делать, но прошлое всегда улыбается теплыми минорами ностальгии. Такая жгучая, такая болезненная. Неуловимая дрожащая призма силуэта. Бездна без дна.
Позовешь, но тебя уже не слышит. Утопленные воспоминания летнего неба. Звезды гаснут одна за другой, пульс превращается в натянутую струну мертвой гитары.

Колени увязли в старом перегное. Палые листья, как воспоминания, слоились в чавкающей жиже, поддаваясь диффузии времени. Однажды все переплетется. И те, кого ты любишь, раскроются нежными лепестками над безымянной могилой, улыбаясь солнцу. Срывать стебли воспоминаний, опуская в стеклянную вазочку около простуженного окна - все равно что сдирать заживающую корочку с раны. Так приятно вспоминать, но так больно после. С каждый разом все хуже. Не заметишь, как в душу вгрызется еще один шрам. Еще один призрак.
Ткань впитывает могильные слезы.
Кот дрожит от холода и взбирается на плечи, больно царапая куртку когтями. Она лишена голоса, а потому остается немой. Финн будто и сам потерял звуки. Побледнел как рыбья кровь. Изо рта струится едва заметный пар. Голос - эфир.

Торфинн молча смотрит исподлобья. Янтарь играет на мертвом лице, не вдыхая жизни, а лишь умножая разницу. Сглаживая нарисованные кости, вплетенные в кожу. Причуды игры света и тени могут обмануть, рисуя на лице Роули выразительную улыбку, разрезанную по скулам к ушам. Хищную, местами лукаво-озорную и жадную. Во взгляде - штиль. Штиль выжидающий, хладнокровный. Он встречал подобное, но в разы слабее. Женщина у костра. Черные глаза - пара бриллиантов - и вороные локоны переливающихся прядей. Красива и скучна, словно модельки фарфоровой куклы. Её бумажные журавлики , которые так красиво горят, высушат слезы. А этот человек - страница, вырванная из другой книги.

Глаза кельтских духов в блуждающих огнях. Они смотрят на него. Боги плотоядны. Финн ощущает кожей, как страх зеленеет на его коже, преломляясь от света, парящего над болотистыми миазмами. Ему страшно, но что важнее - интересно. Под ногами разбитая лампа вязнет в грязи. Может это ее зеленоватый свет раскололся и разлился по старому кладбищу?
Он дрожит, напоминая яблочное желе. Торфинн морщится. Роули любил только домашнее желе, оно таяло на языке в летний зной.
Финн поднимается, тяжело ступая к поскрипывающей калитке. Ноги коченели. Должно быть духи обращали его в камень. Тут много гранитных валунов. Они обросли мхом, устроившись в грязи. Сгорбились, как коты, изогнув спины дугой. И уснули. А были когда-то золотистыми мальчиками, заблудившимися в лесу. Если бы Торфинн не нашёл в себе силы подняться в овраге - его бы отличили от других серых камней только разбитой лампой. Она остынет и её спрячет дождь. Он все прячет: солнце, слезы, лампы в грязи. Ему будто нравятся секреты.
Лерой спрыгнул с плеч, как только Торфинн прошёл в обитель мертвых голосов. Они молчали, но за них пели могильные плиты.
У звёзд была удивительная особенность. Они умирали, но тем, кто на них смотрел с Земли, казалось, что они ещё живы. Свет - след в истории. Именно это даёт жизнь, а не телесная оболочка.
Стирая грязь с плиты, срывая засохшие стебельки вьюнка, Торфинн думал о том, что будет помнить. Ему-то казалось, что он будет жить вечно. В его возрасте либо не знают о смерти, либо считают, что это то, что случается со всеми, кроме них.

Человек развернулся, чтобы утолить любопытство голодной змеи. Темные трещины разбивали его лицо на фрагменты светлых обрывков. Один глаз чёрный. Он сливался с темнотой и казалось, будто его и нет вовсе. В черепе как будто зияла замочная скважина, изредка мокро преломляясь от света камина. А второй глаз - белый. Словно мутное бельмо с точкой посередине. Мазок уголька.
Торфинн облизывает губы в неясном волнении. Незримая тревога заставляет нутро сжаться спазмами волнения. Ему это нравится. Роули любил страх. Вызывать его или есть с ладоней.
- Я знаю только одного Магнуса, - Финн решил, что это шутка. Шутка весь этот человек. Его плоть, его голос и присутствие. Хорошие шутки слизеринец любил, обладая солидной долей самоиронии. Он любил посмеяться. А после отомстить. Или, как он выражался, разыграть реванш. Обычно те, кто шутят, ожидают ответа. Они те же убийцы, которые приходят на место преступления. Томимые жаждой разоблачения.
- И ты, - Финн пожал плечами, заулыбавшись и шагнув навстречу, - не он.
Этот Не-Магнус напоминал боггарта слизеринца. Разноглазое исчадие кельтской ночи, соткавшееся из детских обид. Он читал мысли этого чудовища. Оно знало, что оказалось здесь из-за камня, который сжало в своих бледных пальцах. Очередной темный артефакт из дома Блэков. Регулус любил вытягивать черные миазмы из библиотек и тайников, окутывая школу кромешной тьмой. А Торфинн любил проводить заблудшие души через этот лабиринт, забирая где-то в пути их свет и оставляя блуждать в потёмках. А теперь он сам заблудился. Может это сон?..
Кошмар в канун всех святых.
Финн приподнял левую руку, невесомо ткнув битой человека в грудь, ненавязчиво заставляя отступить назад пару шагов. Горячий свет от камина зальёт черты Магнуса, и Финн убедится, что стоит напротив себя. Как в зеркале. Для него это не так уж непривычно. Быть с кем-то похожими, но радикально различаться - талант Торфинна.
Волосы цвета холодного солнца. Роули едва удержался, чтобы не провести по ним пальцами. Все ещё мираж. Все ещё шутка. Зато как красиво исполнена. Он напоминал себе глупого Лероя в детстве, который вставал на дыбы, увидев себя в зеркале. Единственное, Роули не мог поверить, что его отражение могло быть прекрасным. Оно точно должно быть искаженно меткой. А тут всего лишь краска, проведи пальцем - под ней белая кожа.
- И что ты здесь делаешь, Магнус, - имя дяди едва ли могло импонировать Финну. Он обожал своего дядю. Тот обучил его легилименции, чего бы никогда не смог Вольтурн. И теперь Финн видел все мысли, словно подарки в прозрачной обертке. - Все уже собрались в общем зале, - слизеринец с подозрением сощурился, все ещё продолжая весело улыбаться. Друзья его ждали. Он тратил время. Его было не так много. Но он этого не знал. Никто не знал. Для всех время кажется бесконечной материей, но смысл в том, что для каждого бесконечность измеряется субъективно. Регулус уже должно быть вернулся из астрономической  башни. Он всегда возвращался.
Финн опустил взгляд - улыбка погибла в агонии.

В ладонь впивались сухие прутики. Роули сдирал покрывало забвения с чёрной плиты, пока не заметил буквы, сложенные в знакомый ряд. Так странно было их наблюдать. Не место, не время. Но все сходится. Лишь имя и ничего более. Оставалось лишь написать дату и прощальную речь. Кто-то это непременно сделает. Тот, кто будет страдать, вырывая чувства, чтобы захоронить вместе с памятью. Невозможно хранить в себе часть мертвеца. Она гниет, хоть ты её и любишь.
Финн проводит ладонью по плите, забыв, что она кровоточит. Как забывают скорбящие, вновь приходя на могилы любимых. Красный след оживляет белую надпись, окрашивая её палитрой боли. Безымянный наследник без речи. Никто не хотел вспоминать. Слишком горько.
Роули знает, что этого кладбища нет. Это мираж кельтских духов. Но на душе печально. Также печально, как песнь умирающей Венеры на его руках, чьё тело он в страхе завернул в свой любимый свитер, пряча под кроватью. Но смерть не скроешь. В отличии от жизни.
Финн снимает с шеи золотой ключик. Ему больно расставаться с тем, что отпирает хвост жар птицы. Но больнее было бы увидеть дату на чёрной плите.

[nick]Torfinn Rowle[/nick][icon]http://sh.uploads.ru/3l45T.gif[/icon]

Самое важное запирают под замок. Мысли, секреты, слова. Словно не доверяют даже себе. А кто бы смог? В моменты слабости мы - худшие враги себе. Стоит надавить на больное - вскрываем все замки. Открываем губы, выпуская мысли и слова, которые, как паутину вьет паук, ткутся в запретные плоды непреложных тайн. С ключами все проще. Проверни рельефную железяку в дырявой скважине - секрет выпорхнет, как пташка из разжатых ладоней. Поэтому ключи лучше ломать или оставлять там, дорогу куда не знаешь.
Финн не знал как пришел сюда. Его больше заботило как уйти. Впрочем, он знал, если куда-то идти, то точно куда-то придешь. Проблема в том, что ему не нужно было куда-то идти. Он хотел уйти. С этим сложнее.
Призрачные огни облизывали пару льдистых глазах, отражаясь в иниевой водице пары радужек. Они о чем-то шептались. Сотни голосов, переплетенных в загробный шепот. Иногда Роули понимал их. Ему казалось, что он слышит знакомые слова. Но ему лишь казалось. Иллюзия. Ничего. Как и все, что его окружало. Чем он дышал. И во что верил.

Смешной вопрос. И правда. А сколько Магнусов было в мире? Торфинн не знал, как в других мирах. Но в его мире всегда господствовал один единственный Магнус. Огненный господин бездушных, но прекрасных ящеров. Прекрасных, потому что бездушных. Чувства, как известно, уродуют. Меньше, что они делают - искажают мрамор безупречного равнодушия помятыми гримасами. Большее - толкают во пропасть греха.
Финн был беспредельно грешен. Столько эмоций кипящей смолой бурлило в его нутре. Он должно быть был самым уродливым. Тихий океан на самом деле самый громкий.
Когда два легилимента сталкивались - воспалялось торжество какофонии. Роули слышал то, что слышал этот парень. И теперь ему казалось, что он слышит свои мысли. Это было ужасно. Словно кто-то поставил зеркала со всех сторон. И теперь Торфинн бился о них, как глупая ворона. Разбиваясь о свои отражения, размазывая на них призму черной крови и белых перьев. Да. Он всегда был белой вороной. Или позолоченной, если верить матери, когда она называла его золотым мальчиком.
Финн задышал чаще, с вымученной улыбкой сжимая пальцы на бите. Если он ударит его... что будет? Он уснет и все это закончится. Вот только что это и что закончится - непонятно.
Все говорили, что он не думает, что делает. И не думает, что говорит. Это не правда. Если бы он не думал, то не возникло бы этого конфуза. Торфинн думал, просто думал не так, как это понимают другие. Для них думать - это принимать рациональные решения. Для Роули думать - это просто принимать решения. Желательно, веселые. С последствиями, которые - само собой - будут разгребать парни, у которых лучше получается это делать. Регулус просто потрясающе умел с невозмутимым лицом приносить извинения декану факультета. А еще лучше ему давалось делать так, чтобы извинились перед ним за необоснованные обвинения.
Роули потер свободной рукой висок, зажмурившись. А после просто решил не думать. Финн, как было замечено ранее, преуспевал в том, что было не обязательно. А еще в том, что было непонятно остальным. Как это не думать? Иногда не нужно думать, чтобы делать. Это называется непредсказуемость.
Проще всего не думать, когда ты пьян. Или накурен. А если и пьян, и накурен, то мысли - становятся подобно богу для Ницше. Мертвыми.
Магнус толкнул биту, отрывая ее от груди. Рука Торфинна упала следом, перейдя в вертикальное положение. Вены налились кровью и теперь вздулись паутиной на предплечье и кисти.
Слизеринец, невесомо шурша мантией, прошел к камину, доставая из змеиной пасти статуэтки косяк. Он опустился на корточки перед камином, стукнув битой о пол. Она вертикально замерла, подпирая локоть Финна. Лицо опалило горячее дыхание камина. Он сжал пальцы на ризле, протягивая руку к огню. Жар больно лизал кожу, но Роули терпеливо наблюдал за тем, как тонкая бумага начинает тлеть. Янтарное колечко обхватило в объятие косяк и тот с наслаждением задымился. Он, должно быть, долго ждал своей смерти.
Торфинн втянул дурманящий дым в себя, полуприкрыв глаза. А после поднялся, вставая перед Магнусом. шею защекотало. Зачарованные чернила драконьим силуэтом обвили шею, играя в полумраке черными позвонками на горле. Теперь Финн отчетливо напоминал мертвеца. Повешенного. Не татуировка, а петля.
- А я не все, - вероломно заухмылялся Роули, выдыхая дым в лицо собеседника. Его губы разрезала стылая змеиная улыбка. Он поднес пальцы к губам, обхватывая ими ризл и снова вдыхая в себя смог. Горящее колечко вспыхнуло с новой силой, роняя на бледные фаланги седой пепел. Финн молча смотрел на парня. Тот казался ему слишком осторожным, слишком напряженным, слишком воспитанным. В нем было слишком много этих самых "слишком". Синоним скукоты.
- А ты та еще подозрительная зануда, да, Маг? - шепотом произнес Роули, едва пошевелив губами. Изо рта потекли, словно змеиные языки, струйки дыма. Прежде чем Магнус решит ответить - если решит - Роули пихнул ему самокрутку в губы, снисходительно посмеявшись. Но смотрел он иначе. Выжидающе. Давая понять, что не стоит пренебрегать его радушием. Выкинь Магнус самокрутку, Торфинн с такой же холодной улыбкой воткнет его лицо в горячие угли камина.
Роули отвернулся, ставя биту в кресло, где мирно спал мешок бархатных потрохов. Черный сфинкс лениво приоткрыл глаз, который сверкнул нефритовым огнем в полумраке. Слизеринец погладил фамильяра, а после улыбнулся, услышав вопрос. Глупый, как ему казалось.
- Мы с Дарлин очень похожи, конечно, - посмеялся Торфинн, прикрывая глаза, - но если ты любишь угадывать очевидное, то да, - Роули фыркнул, разведя руками, - ты угадал, придурок.

Отредактировано Desmond Zabini (2018-11-01 17:38:05)