Ежегодное возвращение в Лондон незадолго до Рождества было тем самым пунктом в списке того, что хочешь-не хочешь, а делать просто надо. Вроде как почистить зубы перед сном или погулять с собакой. К этому просто нужно привыкнуть, и Франческа привыкла. Впрочем, ей-то жаловаться грех - список "надо" в жизни девушки был сведен давно к абсолютному минимуму, оказавшись потесненным упрямым "хочу". Да и было своего рода удовольствие в том, чтобы взять билет, сесть на поезд "Амстердам-Лондон" и весь путь разглядывать людей вокруг, рисовать рожицы на запотевшем стекле или смотреть, как меняется пейзаж за окном, небрежно делая наброски в повидавшем жизнь блокноте. Напротив Франчески - интеллигентного вида старушка в шляпе с неприличного размера брошью листала "Ежедневный Пророк" недельной давности - первый привет итальянке из Туманного Альбиона. Рядом с ней темнокожий юноша натянул шарф до самых глаз, которые вот уже полчаса не поднимал от книги в мягкой обложке. На корешке виднелось название известного магловского издания, а с обложки немного спесиво и будто с немым укором смотрел на всех Энди Уорхолл.
Спустя полчаса Энди перекочевал на свежую страницу блокнота, правда, обзавелся отчего-то колпаком Санта Клауса, впрочем, не растеряв своего недовольного вида. Мол, ребята, вы все себя в этом году вели, мягко выражаясь, не фонтан.
За окном мелькали черные деревья, старые английские деревушки, а где-то вдалеке кучковались тяжело нависшие над землей тучи. Не то что бы в Амстердаме погода радовала больше, но сейчас Франческа бы порадовалась ласковому итальянскому солнцу, а не лондонской сырости. Но вряд ли дело было в погоде. В исполосованном каналами городе ей дышалось легче. А в Лондоне Франческа то и дело ощущала на собственной шее петлю, которую невидимая рука семьи вот-вот готова затянуть. Жизнь, как удалось выяснить Ферраро, была бесконечно интересна и полна стольких возможностей, чтобы безвольно жить по чужому сценарию, слепо принимая все на веру. Она любила семью, но жизнь любила сильнее, и честно себе в этом признавалась. Семью не выбирают, и ничего не поделать с тем, что у нее и у остальных Ферраро слишком уж разные взгляды на то, как следует жить (преимущественно Франческе, разумеется), и втайне девушка была благодарна им за отпущенное ее свободе время. Рано или поздно оно закончится, но это будет после - а после Франческа уж что-нибудь да придумает.
Лондон встретил привычной серостью, хотя стоило Ферраро ступить на перрон, как с неба посыпались снежинки. Что ж, все не так уж и плохо. Она, одетая поверх огромного не по размеру вязанного свитера в кожаную куртку и замотанная в ярко-алый шарф выглядела в интерьерах викторианского города почти вопиюще и скорее походила на жителя лондонских трущоб.
Закинув рюкзак на плечо, Франческа огляделась и увидела Дезмонда почти сразу же. Тот выглядел скорее похоронно. Почти как в детской страшилке: в сером-сером городе на серой-серой улице. Только человек остался черным. Орхидеи в руках только усилили эффект ощущения, будто она оказалась на кладбище. Оставалось надеяться, что хоронить планируют не Франческу. Девушка недовольно поморщилась и, натянув улыбку, решительно направилась в сторону Забини.
Фамильярное обращение резануло слух. Дезмонд знает, что она терпеть не может, когда ее так называют, а потому нападает первый. Это происходит год за годом, почти без изменений, и Франческа знает правила игры. Букет удостаивается неряшливого взгляда синих глаз. Девушка расплывается в улыбке еще шире и уверенно треплет Забини за щеку, словно тому пять и полностью игнорируя то, что это может сработать с эффектом взорвавшейся бомбы. Но о выдержке Дезмонда она весьма высокого мнения. 
- Ах, Монди, папа все еще думает, что я сама не найду выход с вокзала, и снова прислал тебя? А ты опять принес мне трупы.
Она вновь посмотрела на цветы и простым движением забрала их у Дезмонда из рук и отправила в стоящий поблизости мусорный бак. Там им самое место.
Ни одного их них подобные встречи не радуют. Разница лишь в том, что Дезмонда связывают нормы приличия да обязательства, которые он сам на себя взвалил. Франческу не связывает ровным счетом ничего. Плевать она хотела на приличия, а уж обязанной никому и ничем себя не чувствовала.
Но отец всегда был слишком занят делами, чтобы встретить ее самому, мать - домом, а отправлять Рафаэля было слишком опасно: они бы поругались, еще не успев уйти с платформы. Поэтому просили Дезмонда - в надежде, что общение с ним пойдет непутевой дочери почтеннейшего семейства на пользу. В итоге - на пользу не шло никому, в особенности Забини.
Будь у нее с собой багаж, его можно было бы вручить Дезмонду - хоть какая-то польза. Но багаж вместе с Микеланджело еще в Амстердаме забрал Джузеппе, помощник отца.
И вновь этот тон. Если у отца и были надежды на то, что его единственная дочь подружится с детьми его друга и делового партнера, то сеньору Ферраро стоило их похоронить: агония их и без того затянулась. Дезмонд и его сестра были воплощением всего того, от чего бежала, словно от проказы, Франческа. Слепое самолюбование и глупая уверенность в том, что мир крутится вокруг тебя.
Девушка посмотрела на Забини с толикой любопытства, но больше - как на ребенка-аутиста: и перевоспитывать нет смысла, и ругать жалко.
- И что, обычно это работает? Этот твой приказной тон, - усмешка пробежала по губам итальянки. Обоняние уловило аромат свежей выпечки и кофе. В желудке предательски заурчало. - За вечер в мою честь, конечно, спасибо, но остановлюсь я дома.
Пока сама же оттуда не захочу сбежать.
В прошлый свой приезд она присмотрела отличную студию в Кэмден-тауне. Кирпичная кладка, деревянные балки в потолке, огромные окна и много света для того, чтобы рисовать. Если бы ей пришлось однажды вернуться в Англию насовсем, это место стало бы ее идеальным убежищем.
Желудок настойчиво напомнил о себе еще громче, чем прежде, и Ферраро нетерпеливо передернула плечами. В конце концов, из присутствия Забини надо было извлечь хоть какую-то пользу.
- Ладно, раз уж ты тут, отведи меня поесть. Только расслабься, пожалуйста, - подумав, добавила она, пройдя мимо Дезмонда, и, притормозив почти рядом, отвесила два бесцеремонных шлепка пониже спины, - Вот тут.

Ей не нравилось общество Дезмонда. Ни когда ей было пять, ни когда исполнилось пятнадцать, ни вот сейчас. Она не любила, когда ею пытались командовать или хотя бы ставили под вопрос ее свободу принятия решений, а Забини всегда пытался добиться обратного. Словно одно ее существование было вопиющим оскорблением вселенских законов. Одним из таких законов было как раз то, что все происходит по воли Дезмонда. Таких, как он, увы, в их кругах было не перечесть. И каждый мнил себя центром. Не многовато ли центров для одной маленькой Земли?
Забини перетягивал одеяло на свою сторону - пока что тактично и даже вежливо. И даже почти не нарушая границ свободной воли Франчески. Как ни крути, ей придется появиться на этой дурацком приеме. В конце концов, она приехала для того, чтобы встретиться с родными. По несчастливой случайности, Дезмонда в этот круг ненароком время от времени заносило силой всемирного тяготения. В данном случае занудство притягивало зануд, снобизм - снобов. Дезмонд - ходячее воплощение всех собранных в кучу предрассудков о "богатых и знаменитых". Эдакий Мистер-Я-Идеальный-И-Я-Всегда-Прав. Причесанный и прилизанный. Франческа задавалась вопросом, что будет, если она вытянет руку и вновь вторгнется в его личное пространство, которое тот так тщательно оберегал, обмотав периметр колючей проволокой безразличия и надменности? Только не чтобы потрепать по щеке, а скажем - растрепать нелепым жестом его тщательно уложенные волосы? Хватит ли Забини удар от этого возмутительного сбоя в его идеально расставленной реальности?
- Обычно работает, - пожала плечами Ферраро, - Но ты - запущенный случай.
Она втянула голову в плечи, прячась в шарф от обильно падающих снежных хлопьев. Одета совершенно не по погоде, хотя когда ее это волновало? Сейчас бы подставить лицо летящему снегу, открыть по-детски рот и ловить им снежинки. Но проверни она это сейчас - Забини бы в следующую секунду упек бы ее в Мунго без всяких разбирательств, а потом бы уже отправил родителям весточку с соболезнованиями. Подобного в его педантично-безусловной системе ценностей точно не валялось.
Глупо было полагать, что с услугой от Дезмонда не последует условий. Франческа не постеснялась закатить глаза, спрятала следом за юношей руки в рукава свитера - те пришлось выудить из-под слоя тесненной кожи и натянуть до самых пальцев. Показав язык спине Забини, она двинулась вслед за ним, успокаивая себя мыслями о том, что за страдания ее ждет еда. А за это не стыдно и душу продать.
Она плюхнулась на диван, лицом к окну и увидела в нем собственное смутное отражение. Собранные наспех на затылке волосы, губы пурпуром краснели на бледном лице. Вся она - словно насмешка в ответ на причесанный во всех смыслах вид Дезмонда. Все происходящее было насмешкой. Словно в подтверждение собственных слов, она покачала головой отражению, когда перед ней вновь возник Забини.
Нехотя стянув с себя куртку, она, было, замахнулась, чтобы швырнуть ею в Дезмонда и почти готова была поклясться, что увидела в его глазах замешательство (или бешенство?), но в последний момент остановилась. Хорошая девочка. Пусть пять минут и прошло, но свою еду она еще не получила. Протянув куртку с шарфом Дезмонду, она натянула на лице улыбку. Лицо свело будто судорогой.
- Ну что, Монди, как жизнь молодая? - Задала она вопрос, ответ на который волновал ее меньше всего. Они виделись-то раз в году от силы, и пройдет месяц - еще столько же не увидятся, и слава Мерлину! Задала, разумеется, из вежливости, да и не сидеть же в конце концов в тишине. Хотя, если подумать, вариант не такой уж и плохой. Жаль, молчать Франческа не умела с рождения.
Им принесли напитки, и девушка не задумываясь притянула к себе щедро облитый взбитыми сливками и посыпанный цветной крошкой кофе, воткнув в него трубочку и лишив на несколько секунд этот мир звука своего низкого, совсем не изящно-девичьего голоса. 
Тут минорная мелодия сменилась на известный мотив, который бессменно слышался из каждого угла в канун Рождества из года в год. Вспышка узнавания на лице - и Франческа принялась мычать себе под нос мелодию незамысловатой песенки, покачивая головой из стороны в сторону в такт.
Подняв глаза на Забини, она поняла, что отвлеклась, отодвинула кофе, прокашлялась и предприняла попытку номер два быть хорошей девочкой. Первая с треском оказалась проваленной.
- Почему бы тебе не заняться своими делами? Уверена, у тебя их масса. Работа там... - Она неопределенно пожала плечами, почесала затылок и, будто вспомнив только сейчас, приподняла брови. - Невеста! Лучше бы уделил внимание Лире, а не подрабатывал воспитателем на полставки. Женщины любят внимание. Пускай и задница у тебя, конечно, что надо, - со знанием дела кивнула итальянка, многозначительно поведя бровью.
Ферраро открыла рот, было, чтобы добавить что-то еще, но ее прервали: к столику подошел официант - высокий, субтильного вида юноша с ярко-голубыми лучистыми глазами и открытой улыбкой. Внимание Франчески привлек забитый "рукав", стеснительно выглядывающий из-под отвернутого рукава льняной рубашки. Перед тем, как удалиться, юноша оставил две тарелки и нацарапанный второпях номер на бумажной салфетке.
Франческа вгрызлась в индейку, свободной рукой подцепив салфетку с номером и бросив взгляд вслед уходящей льняной спине. Ниже локтя часть татуировки -  семицветный флаг, занятно переходящий в какой-то сложный рисунок. Проглотив кусок сэндвича, девушка вернула салфетку на стол и придвинула ее к Дезмонду.
- Это тебе.

Франческа в очередной раз пожала плечами, закатив глаза. Мол, как хочешь. Ей было абсолютно без разницы, признавал Забини себя тем, кем являлся, ей от его честности или ее отсутствия было ни жарко, ни холодно. В конце концов, это действительно его личное дело. Хотя на дворе и был двадцать первый век, пускай магический мир слишком часто об этом забывал, возвращаясь, как минимум, в года пятидесятые прошлого: когда вроде бы старые предрассудки еще продолжали существовать, пусть от них и попахивало падалью и нафталином, а к новым нормам, о которых до войны и подумать боялись, лишь боязливо принюхивались. При этом каждую секунду оглядываясь назад: а не увидел ли кто за постыдным занятием. Чистокровная аристократия грешила этим больше остальных. А потому Франческа так отчаянно старалась всеми силами от нее открещиваться. До сих пор получалось неплохо. Если бы только не сидящий напротив несчастный заложник старого уклада, мнящий себя пупом земли.
- Да у тебя предрассудки не только против маглорожденных, - приподняла одну бровь Ферраро и, откусив еще кусок, закивала утвердительно головой. Нарочито медленно, будто в каждый кивок пытаясь вложить все свое осуждение. Так-так, понятно-понятно все с тобой, Забини. - Фу, как старомодно.
Покачав еще головой, итальянка ненадолго замолчала, доедая обед.
Девицы, сидящие неподалеку, то и дело бросали на них взгляды: то заинтересованные, то недоуменные, то полные обожания и явно не относящиеся к Франческе, то полные зависти и вот как раз ей и адресованные. Она бы и рада их заверить, что не представляет никакой угрозы для их всепоглощающей любви с первого взгляда, но уж слишком забавно было наблюдать этот немой спектакль. Забини же то ли делал вид, что не замечал, то ли так оно и было на самом деле. Что ж, она была вынуждена признать (как минимум - да и как максимум, себе), что Дезмонд с возрастом стал куда менее смазлив, возмужал, оброс мышечной массой, даже, кажется, подрос на пару дюймов и в целом стал привлекательнее. Было ли все дело в бороде или в этом напускном титаническом спокойствии, Мерлин разберет, но девушкам такое обычно нравилось. К несчастью девушек, Забини играл за другую команду.
Она задумчиво приникла к стаканчику с кофе. Вот бы сейчас отвязаться от этих двух метров занудства и пойти по своим делам. Дел, конечно, у Франчески никаких не было, но все это легко решалось. Не споткнись бы она на вокзале о Дезмонда, можно было бы завалиться в гости к Каю и уничтожить все его запасы еды и огневиски. Если, конечно, после ее прошлого визита он их успел пополнить. Стоун бы точно не стал безудержно нудеть и портить ей первый день в Лондоне. Но, по всей вероятности, ее ждет самый жуткий вечер в компании чванливых волшебников, которые не до конца вообще уверены, что она, Франческа, достойна сидеть с ними за одним столом. В их лицах всегда один и тот же нескрываемый вопрос: может, ее все-таки подкинули чете Ферраро?
- Хочу еще кофе, - выдала девушка, втянув через трубочку остатки взбитых сливок так шумно, что на них обернулись все присутствующие, в том числе и персонал. Бен получил ободряющее подмигивание. Ферраро перевела взгляд на Дезмонда и выжидательно уставилась на волшебника. - Что ты смотришь на меня? Это значит, что нужно сходить к Бену и попросить у него еще кофе, - протараторила она, не забыв в конце приправить все такой приторно-сладкой улыбкой, что впору бы сделать укол инсулина. - Пожалуйста.  У меня нет ни кната, ни шиллинга, ни даже цента.
Снег продолжал падать, словно там наверху кто-то решил поделиться годовым его запасом. Франческа тоскливо взглянула за окно, где уже начали образовываться сугробы: неподготовленные сотрудники вокзала совершенно не справлялись с такими объемами. Почувствовав на себе чужой взгляд, Ферраро отвлеклась от явно намечающейся снежной бури за окном и обернулась. Все три девицы, как одна, таращились в ее сторону, будто бы на лице итальянки таились ответы на все их вопросы. Например, номер телефона или адрес в фейсбуке красавчика в роскошном костюме. Красавчик даже не знал, вероятно, что за зверь такой фейсбук, расплачиваясь сейчас за ее второй кофе.
Итальянка усмехнулась собственным мыслям и улыбнулась - сама себе или им. И обернулась с заговорщическим видом к трем маглам, перевесившись через стул за соседним столиком.
- Ох, девушки, даже не старайтесь. Этот парень ну, понимаете, - она двусмысленно задвигала бровями, - С другого берега. - Удивление, как по команде, отразилось на всех трех лицах. Удивление - и возмущение. Словно бы такие, как Забини, просто не имели никакого морального права интересоваться представителями своего пола. Мол, слишком хорош - мужчина не оценил бы. Решив довести свою комедию до конца да и отомстить Дезмонду за предстоящий вечер, Франческа пододвинула стул в сторону девушек, издав жуткий скрипящий звук соприкосновения ножки и пола, и, приставив ладошку ко рту, шепотом добавила:
- Да и знаете, у него там, как у всех этих... Ну, целый букет. Просто ужас.
Покачав для верности эффекта головой, итальянка выпрямилась и вернулась на место, внутренне празднуя триумф. По-детски глупо, но сделать гадость Забини сегодня было особенно приятно. Тот оказался легок на помине и появился, стоило Ферраро вернуть стул обратно.
- У одной из этих девушек такой стильный жакет. Мне просто необходимо было узнать, где она его купила, - явно переигрывая, с восторгом разорялась Франческа, забирая новый кофе. - Как Бен?

Тон Забини, сочащийся ядом. Хоть выжимай. Только предварительно для этого нужно стиснуть пальцы на шее. И сейчас Франческа не так уж была уверена, что не находится в шаге от этого. Дезмонд - змея во плоти. Отравляет все вокруг, а заодно себя, пожалуй, и сам того не замечая. Франческе не хотелось бы попасть в зону поражения, но, увы, её желания мало кого интересовали по эту сторону Ла-Манша.
В ответ на пассаж Дезмонда она только кривит недовольную гримасу и игнорирует вопрос - все равно тот был риторическим. А если нет - ну, не ее проблемы. Рождественская песня меняется на новую, такую же рождественскую. Рождество вообще отличается поразительным постоянством - от набора песен до присутствия в этот период в ее жизни Деза. Франческа надеялась, что рано или поздно Санта, если тот существовал, сочтёт, что Ферраро вела себя достаточно хорошо, и больше не станет отправлять Забини на Кинг-Кросс. Но пока роль Санты исполнял мистер Ферраро, вердикт был неукоснительный: мадонна Франческа, вы были не самым послушным ребёнком: получите, распишитесь. Ее ежегодный  двухметровый подарок просто так в коробке не оставишь и на помойку не выкинешь.
Нам пора. Куда пора? Она-то как раз никуда не торопится. Вот и Анне Болейн, вероятно, сказали "нам пора", прежде чем отвести на эшафот. Но откуда Дезмонду знать об Анне Болейн? Ходячий образец бахвальства от собственной, даже скорее собственноручной ограниченности. Она нехотя встала из-за стола, уже стоя допила кофе - втянула его в себя с уже знакомым шумом и с такой скоростью, словно тот был последний в ее короткой, но яркой жизни. Взяв из рук Дезмонда куртку, девушка намеренно (и слишком очевидно) не торопилась я натягиванием кожи на свитер толстой вязки. Впрочем, процесс и правда был затруднительный, но видеть недовольство на поджатых губах с уже искрящимся от мужчины терпением было особым видом удовольствия.
Шарф наматывала Ферраро уже на улице, где снег сменил серый цвет города на искрящийся белый. Франческа на секунду даже забыла о том, где она и с кем. От вида вокруг стало внезапно так радостно, что итальянка заулыбалась во весь рот, издав протяжный возглас - очевидно, выражающий высшую степень восторга. В ее детстве на Сицилии снег был редким гостем - даже скорее являлся аномалией, а, потому, приехав впервые в Хогвартс и увидев зиму такую, какую она прежде видела лишь на картинках, Франческа поняла: это любовь на всю жизнь, та самая единственная и с первого взгляда. И с тех пор девушка встречала подобную погоду очередным приступом обожания, который не утихал из года в год, не важно, сколько лет было Ферраро. Казалось, пройдет еще лет двадцать, а она все также будет радоваться, словно мало дитя.
Всякий раз, когда она видела падающие хлопья из окна своей студии в Амстердаме, Франческа вспоминала о годах, проведенных среди лучших из людей ей повстречавшихся. И еще она вспоминала о людях. О том, как делала снежных ангелов с Каем по пути в Хогсмид, или как они с Робом пронесли в школу огневиски, а потом сгребали с карниза снег, потому что просто наколдовать лед для виски - слишком скучно. Она могла вспомнить сотни таких историй, но самое главное было ощущение, рождающееся не снаружи, а откуда-то изнутри.
Где-то в отдалении по дорогам проезжали редкие машины, а людей почти не было. Такая красота вокруг и принадлежала ей одной. Ну, не совсем одной, конечно. Ферраро бросила взгляд на серьезного Забини, который продолжал раздавать указания и, казалось, совершенно не замечал замершего вокруг них волшебства. Стоял, морщился, смотрел на время, строил деловую мину, словно от этого зависела судьба мира. Франческа от роду часов не носила и не уверена была, что знает, есть ли они в ее квартире. Не видела смысла. Еще одна невидимая рамка, в которую человек время от времени так любит себя загонять. А Дезмонд носил ее с собой, у самого сердца. Или что там у него кровь перегоняло по венам.
Девушка впервые поймала себя на довольно странной, почти чужеродной мысли о Дезмонде: неужели он никогда не чувствует всего того, что так переполняло ее саму - просто восхищение от одной лишь возможности наблюдать нечто красивое? Ведь был же он когда-то ребенком. Вот беда - сколько Франческа помнила, Дез, казалось, всегда был таким - слишком серьезным, заносчивым и высокомерным. Словно радоваться подобным глупостям было бы ниже его достоинства. Он вообще хоть раз играл в снежки, например?
Пока Забини искал, откуда бы им аппарировать, Франческа шла следом, и ей в голову пришла абсолютно дурацкая мысль. И не просто дурацкая - мысль была катастрофической. В буквальном смысле. Притормозив, девушка присела, набрав в руки мягкого снега. Губы сложились в озорную улыбку, а в следующую секунду в дорогое кашемировое пальто прицельно прилетел старательно слепленный снежок. Еще через две секунды всё повторилось, и на черной спине Забини белели две улики женского самоуправства.
- Да ладно тебе, Забини. Не стой столбом, - она склонилась вновь, чтобы набрать еще снега, и теперь смотрела Дезмонду прямо в лицо, не пряча довольной ухмылки. - Первый снег, грех не поиграть! Ну не будь занудой. Или это выше твоих сил, а?
В юношу полетел третий снежок.

Франческа была готова поклясться, что Дезмонд не станет ей подыгрывать. Она ждала хмурого взгляда, фразы из разряда чего-то вроде 'тебе не пять лет', напоминания о том, что им некогда тратить время на подобные глупости (а на что время тогда вообще тратить, если не на глупости?). Она ждала, что Дезмонд молча продолжит свой путь или также без слов, бесцеремонно возьмет ее чуть повыше локтя и потащит туда, откуда сможет беспрепятственно трансгрессировать. Но стоило Забини присесть, как Франческа впервые за все время знакомства с ним была готова признать, что тот застал ее врасплох, что Дезмонд Забини умеет удивлять. Ферраро была так ошеломлена, что едва не пропустила брошенный в нее снежок, лишь в последний момент сумев уклониться в сторону, позволив снежному шару разбиться о край рукава кожаной куртки.
Будь у итальянки минута свободного времени или толика желания задуматься о подобных вещах, она бы, вероятно, допустила мысль о том, что Дезмонд - куда больше, чем застывший кусок мрамора, высеченный по строгому шаблону, под неусыпным бдением одного-единственного мастера - его отца. Будь у Франчески желание, она бы могла допустить, что мастером был вовсе не Блейз. Но у Ферраро его не было. Ни желания, ни лишнего на то времени, ни даже сострадания, допускающего подобную возможность. Она, так ненавидящая клише и предрассудки, считала Дезмонда воплощением и того, и другого сразу. И допустить, что тому ничто человеческое не чуждо, ей было не досуг.
Когда Забини метнул снежок, в голове итальянки мелькнула надежда. Или ее крошечный блик.
Так или иначе, что бы там ни было, это погасло в ту же секунду, как Дезмонд свернул в переулок, всем своим видом показывала, что не намерен продолжать игру. Что это было? Бросание кости голодному псу? Или он попросту забылся, но в последний момент передумал. Полагать последнее было наибольшей глупостью и наивностью. Забини не забывается. Он как механизм швейцарских часов - точнее не придумаешь.
Плечи Франчески разочарованно опустились. Дезмонд был тем, кем его и считала Ферраро: ни больше, ни меньше. Но и итальянка была собой, и пусть это означало быть сущим кошмаром для Забини и всего достопочтенного чистокровного окружения, ей было глубоко наплевать. И соплохвостов их всем в штаны - а Забини в первую очередь - если она так просто сдастся.
- Что это было, Забини? План блицкрига? Спешу тебя расстроить: он провалился, - Франческа прошла вслед за юношей. - Или ты в снежки отродясь не играл? В детстве ты был таким же занудой, и сверстники тебя предпочитали не звать в свои игры?
Она поравнялась с волшебником, развернулась и заглянула с вызовом тому в лицо, продолжая свой путь спиной вперед. В переулке было пустынно, и это место было идеальным для того, чтобы прямиком отсюда отправиться в палаццо ее крестного отца, но проститься с возможностью позлить Дезмонда так скоро она не хотела. Эти поджатые в недовольстве губы, плотно сжатые челюсти, сощуренные глаза... Мерлин, Забини даже злился как по клише! Ведь для него так важно было сохранить лицо, не уронить достоинство, не выйти из себя. Когда случится последнее, Франческа будет праздновать окончательную победу и потеряет интерес к тому, чтобы выводить и дальше Дезмонда из себя. Иногда ей кажется, что она это делает не ради процесса, не потому что таким образом мстит младшему Забини за то, что тот вечно пытается вынудить ее делать то, чего она делать не хочет. Иногда Франческе становится страшно, что она это делает лишь для того, чтобы нащупать грани. Отыскать край. Не свой - но Дезмонда. Или его терпения и самообладания. Где заканчиваются пределы выхолощенного наследника чистокровного магического рода и начинаются другие - пределы двадцатидвухлетнего волшебника? Проблема была в том, что, кажется, для Франчески в случае Деза одно от другого было всегда неотделимо.
- Тебе самому-то жить так не скучно? Когда ты в последний раз делал, что хочешь? Ну? - Она развела руками, словно воздух вокруг, в котором плясали в медленном вальсе снежинки, должен был подсказать ей ответ, а вовсе не собеседник, к которому вопрос и был адресован. - Просто так, поддавшись сиюминутному желанию?
Франческа опустила руки, потому что сама знала ответ. Дезмонд не хотел быть здесь, и все же был. Дезмонд не хотел встречать ее на вокзале из года в год, терпеть ее невыносимый характер, но встречал и терпел. Дезмонд, казалось, всю свою жизнь следовал по направлению, которое диктовали ему долг и обязанность. Но ведь Ферраро не была его долгом, и перед ней у него не было обязательств. Вот что было настоящей тратой времени. Неужели быть образцовым сыном и наследником было так важно, что ради этого стоило поступаться собственными принципами и желаниями? Франческе это всегда казалось самым настоящим ужасом. Жизнь так коротка, и человек никогда не догадывается, насколько короткой та может оказаться. Не было времени на сожаления и на поступки, ради которых придется наступить себе на горло. Ведь чужое мнение не важно. В жизни вообще было довольно мало вещей, которые Ферраро считала важными. И, увы, место под солнцем в социальной иерархии, счет в волшебном банке или высокий пост в министерстве в ее списке не значились.
Неожиданно итальянка затормозила, все еще глядя прямо на Дезмонда.
- Например, мое сиюминутное желание - сделать вот так.
С этими словами девушка развела руки в стороны и повалилась спиной вперед на толщи нападавшего снега, чтобы, как довольная пятилетка, замахать руками, делая старого-доброго ангела и совершенно не заботясь о том, насколько Дезмонд близок к  тому, чтобы вместо палаццо трансгрессировать вместе с ней прямо в Мунго.

Она перестала улыбаться , кода Дезмонд склонился над ней. Франческа умолкла, в ожидании глядя на лицо юноши, на котором огромными сапфирами горели глаза, а в них плескалось тщательно удерживаемое раздражение. Так гончих, учуявших добычу, держат на поводке, потому что время отпускать не пришло. Ферраро знала, что за взглядами и поджатыми в недовольстве губами ничего не последует, и - чувствовала толику разочарования. Бесить Забини - это как обижать беззащитного ребенка, а Чесс никогда не была жестокой. Впрочем, тут дело было не в жестокости или мягкосердии. Ей было откровенно скучно делать над собой усилия, придумывать то, что выведет Дезмонда из себя - и так сильно, что тот никогда и ни за что не ступит на платформу вокзала, когда на нее прибывает поезд с Франческой. Она лишь делала то, что было в ее характере. И понимала, что и того достаточно, чтобы желание исполнять волю отца у Дезмонда заметно поугасло. Но, как видно, о своих желаниях Дезмонд предпочитал не думать. Что ж, как любил говорить один приятель Чесс в Амстердаме: это его личные сексуальные проблемы.
Франческа понимала, что нарушает законы вселенной Забини одним своим существованием. Словно она тот самый алогизм, который не должен существовать в точной систем его координат, но, по воли какого-то абсурдного случая, существует. Ферраро делала понятный и простой мир Дезмонда безумным и сложным, вносила дискомфорт, грозящийся обернуться хаосом. Она не специально. Но скорпионы тоже жалят неспециально. Просто такова их природа, они не могут изменить себя, а Франческа себя и менять-то не хотела.
На лицо падает снег, и она недовольно морщится. И прежде, чем девушка успела возмутиться, оказалась бесцеремонно поднятой, словно она мешок картошки. Разве что Дезмонд Забини в глаза никогда не видел мешок с картошкой, не говорят уж о том, чтобы таскать его.

Оказавшись в доме Забини, Франческа поняла свою главную ошибку: она так старательно действовала на нервы Дезмонду, оттягивая момент отбытия в палаццо своего крестного, что не учла самое важное: оказавшись тут, она автоматически освобождалась от общества сына хозяина дома. Хотя будь ее воля, Франческа провела бы первый день в Лондоне совершенно иначе. Посетила бы любимые места, повидалась бы с близкими друзьями, свалившись как снег на голову - и вместе со снегом. И вместо этого ее ждал унылый ужин в унылой компании.
Стоило итальянке войти в отведенную ей спальню, как навстречу ей на всех порах бросился, громко лая, довольный Микеланджело. Подхватив пса на руки, Ферраро прижала животное к себе, оглядываясь и на автомате почесывая того за ухом. Спальня, кажется, была той же, где обычно останавливалась девушка, когда гостила у крестного. С тех пор поменялся лишь интерьер и некоторые элементы мебели - дань меняющейся моде. Вид из окна, где давно перестал идти снег, оставался прежним.
Сняв верхнюю одежду и обувь, Франческа завалилась вместе с псом на широкую кровать с кованным изголовьем, уткнулась взглядом в изрезанный лепниной потолок и принялась напевать какую-то немудреную песенку. Что она, черт побери, тут делает? Почему не отправилась хотя бы домой к родителям, не обняла Рафаэля против  его же воли и игнорируя всякие попытки избежать братско-сестринских объятий, не нырнула в объятия отца. Она даже была бы рада увидеть мать, несмотря на это вечное неодобрение в ее глазах, которое Франческа видела с самого детства. Но мать и Рафаэль, судя по всему, уехали на Сицилию навестить дедушку и проверить, как идут дела у Маттео.
Девушка так глубоко погрузилась в мысли о семье, что не сразу услышала очевидные признаки того, что в комнате она больше не одна. И речь была вовсе не о громко сопящем Мике. Негромкое покашливание заставило руку, почесывающую бок джек-рассела, замереть, а Франческу - повернуть голову и встретиться взглядом с небесного цвета глазами эльфа, который стоял в дверях спальни, переминаясь с ноги на ногу и держа в руках огромную коробку мятного цвета с атласным бантом того же цвета, венчающим крышку.
- Мисс Франческа, - пикнул замотанный в наволочку эльф, - Молодой хозяин попросил оставить это в Вашей комнате, но доставка задержалась, и мы не успели доставить это до Вашего приезда. Простите за беспокойство, но куда я могу это поставить?
Ферраро нахмурила брови, не очень понимая происходящее. Кажется, до Рождества еще далеко, или Забини решил, что подарок заставит ее вести себя вечером, как то подобало приличной девушке. "Угорает, что ли?" Итальянка выпрямилась, выпуская из рук собаку. Микеланджело, недолго думая, развалился на шелковом покрывале - вот уж кто чувствовал себя как дома.
- Что это? - Она неторопливо соскользнула с кровати, подходя к эльфу и забирая коробку из лап домовика.
- Молодой хозяин сказал, что мисс должна надеть это сегодня вечером, - под фальцетные ноты голоса эльфа девушка подняла крышку, под которой скрывалось аккуратно сложенное платье из последней коллекции английского дизайнера. Взяв платье за плечики, Франческа вытянула его из недр коробки, позволяя легкой ткани соскользнуть вниз, обнажая скромный - даже пуританский фасон.
"Он же не всерьез..." - мелькнуло в мыслях девушки. Пальцы сжались на дорогой ткани с таким остервенением, будто Франческа пыталась его придушить. Платье ли, Дезмонда ли - это был еще вопрос. Справедливости ради - платье было красивым, но во-первых, с таким же успехом он мог прислать ей монашескую рясу - разницу бы никто не заметил; а во-вторых, какого дементора Забини себе позволяет, решив, что может указывать Франческе, что ей носить и как выглядеть?!
Ругательства на родном язык посыпались пулеметной очередью, сотрясая стены дома, превращаясь в откровенные угрозы и грозясь перейти в истерику. Схватив платье, Ферраро выскочила из спальни и направилась в спальню Дезмонда, куда влетела, даже не утруждая себя постучать. Юноши внутри не оказалось, и Ферраро едва не заскрежетала зубами. Развернувшись, она наткнулась на того же домовика, который, кажется, не очень понимал, что происходит, но уже готов был принять вину на себя.
- Где он?
- Мастер Дезмонд принимает ванну, но Вам...
Существо не успело договорить, потому что Франческа уже развернулась и уверенно шагала в сторону двери, за которую приличным девушкам уж точно заходить было не положено. Увы, сейчас любые приличия волновали итальянку в последнюю очередь. Дверь в ванную комнату открылась резко - с громким звуком врезаясь в противоположную стену.
- У всего есть пределы, Забини! - с этой фразой Ферраро влетела внутрь, тормозя перед золотым чаном, в котором Дезмонд, кажется, пытался расслабиться и отдохнуть. Черта с два. Теперь пусть попрощается с отдыхом и покоем до конца своей жизни. - Просто невероятно! Как тебе в голову могло прийти подобное? Ты что о себе вообще возомнил? Что весь мир должен быть таким, каким ты его задумал?
Она размахивала руками, в одной из которой было зажато платье, и совершенно не заботилась о том, что ситуация давно вышла за грани разумного, что, в конце концов, она ворвалась в ванную к мужчине, что этот мужчина перед ней в чем мать родила, и пускай этот мужчина был геем, все равно врываться к нему в ванную было, по меньшей мере, безрассудно. Но Франческе не досуг был подумать. Сейчас в ней клокотали гнев и слепая ярость. Ферраро - спичка, которую Дезмонду удалось поджечь даже обваляв перед этим в снегу. Итальянский был удивительно подходящим языком для выражения гнева.
- Будешь своей невесте указывать, что носить! А я подобную дрянь никогда не надену! - Пальцы, стискивающие ткань, разжались и платье легким полотном опустилось вниз - прямиком поверх белоснежной пены, окутывающей ванну. Девушку склонилась над волшебником и ткнула указательным пальцем по направлению к нему, - Еще раз в твоей голове зародится мысль о том, что у тебя есть хоть малейшее право мне указывать, в следующий раз я утоплю в этой ванне не только платье!

Ярость всегда окрашена красным. Как сицилийское солнце. Итальянцы не терпят блеклости, их жизнь должна быть яркой, пестреть эмоциями, эмоциями без разбора - будь то страсть, ревность или гнев. Жаркое южное солнце окрашивает их кожу, заставляя под ней кипеть кровь в жилах. Так происходит с самого рождения, это вшито в их генетический год, и, где бы они ни оказались, они всегда будут жить на пределе. Иначе зачем жить вовсе. Явная вспышка злости Дезмонда - такая чужая, инородная, несвойственная Забини, не пугает, не смущает. Она отзывается во Франческе чем-то родным, близким и знакомым. Кто бы мог подумать (даже сама Ферраро об этом не догадывалась), но в эту самую минуту, испепеляя друг друга взглядами, эти двое были близки как никогда, в своем гневном молчании говоря на одном языке.
Пальцы Забини - тиски. Сопротивляться бесполезно, но Франческа делает это неосознанно, ибо иначе не может. Гнев в ней закипает сильнее, хотя, казалось, сильнее просто некуда. Франческа им переполнена настолько, что кажется еще немного - и она зарычит совершенно по-звериному, совершенно не так, как пристало бы детенышу человека, тем более отпрыску приличного семейства; она даже не замечает, как пол под ногами становится слишком скользким, а падение - чересчур стремительным. Рука, пытающаяся ухватиться за бортик, ловит лишь воздух, а в следующую секунду вода под ногами оказывается везде - или скорее Франческа оказывается в ней. Вместе с платьем, со злостью и остатками самообладания. 
Она смотрит на смеющегося Дезмонда и совершенно не разделяет его веселья. Мерлин, как же ей хочется вцепиться в эту самую секунду в лицо Забини, придушить его, разодрать на части... Ферраро оказывается под угрозой каких-то совершенно первобытных эмоций, сдерживать которые все сложнее. Да она вообще не привыкла сдерживаться! Из итальянки вырывается самый настоящий вопль.
А потому, повинуясь какому-о непонятному импульсу, Франческа начинает плескаться в юношу водой. Сперва неуверенно, будто каждый жест - попытка остановить саму себя, а после промежутки все короче, хаотичнее и отчаяннее. Это грозит обернуться вот-вот истерикой, но в действительности это единственное, что сдерживает Франческу от настоящей истерики. Потому что внезапно девушка чувствует не злость, а отчаяние и почти детскую обиду. Она не хочет здесь находиться , но находится, терпит людей, которые ей неприятны, вынуждена даже доказывать такие элементарные вещи, как свободу собственного выбора, которую у нее пытаются отнять каждую секунду ее пребывания в Англии. Но признать то, что она вот-вот сломается, что вот-вот готова будет признать если не поражение, то, по крайней мере, тот факт, что больше не может находиться в этом доме, в этой стране, в компании Дезмонда. Черта с два она так просто сдастся.
А Забини кажется все забавной шуткой. Сидит перед ней, весь такой довольный собой, сложенный, как богоподобный Антиной. Глядя на плечи, которым впору место на полотнах мастеров Возрождения, Ферраро думает, что в этом есть какая-то насмешка судьбы: что этому бесконечному кретину могла достаться такая внешняя красота.
Франческа набирает в легкие воздух и пытается встать на ноги, но садится обратно, почти падает, врезаясь ногами в ступни Дезмонда. И словно повинуясь раздирающей изнутри обиде, совершенно по-ребячески пинает юношу в колено. Одежда, набравшая воды, тяжелая и тянет обратно ко дну. Франческа не сразу понимает, что злосчастное платье так и покоится на ее коленях. Девушка подхватывает намокшую ткань и с каким-то остервенением бросает его в Дезмонда, а после стягивает через голову намокший свитер. Тот бесконечно тяжелый, словно его опустили не в воду, а в расплавленный свинец. Вслед за платьем в Забини летит и свитер, а Франческа резко встает и, держась за бортики, выбирается из ванны. Ей хочется высказать Забини все, что она думает, но девушке кажется, что стоит открыть рот - и ее будет не остановить. Она почти на автомате оглядывается - в поисках палочки, чтобы высушить одежду, но она ее не видела с самого момента, когда села на поезд до Лондона. Но это  к счастью. Кажется - окажись в руках Франчески палочка, она без раздумий превратила бы воду в ванной в масло и подожгла бы его ко всем дементорам.
Девушка стаскивает с себя мокрые джинсы - задача не из легких, а гнев - плохой помощник. Наконец, когда те оказывается на полу, Ферраро подхватывает с полки сложенное полотенце, чтобы завернуться. Она чувствует зарождающуюся дрожь и не уверена насчет ее источника: то ли она мерзнет, то ли продолжает злиться.
- Платье можешь забрать себе, а мою одежду, будь добр, приведи в тот вид, в котором она была до того, как ты решил искупать ее вместе со мной, - Слова даются с трудом, голос вот-вот готов вновь сорваться на крик.
Франческа выходит из ванной комнаты также, как туда и вошла - громко хлопнув дверью.
У выхода из спальни Дезмонда Ферраро натыкается на миссис Забини. Гестия встречает гостью лицом-маской, и только в светлых глазах отражается фонтан из смятения, удивления и, кажется, возмущения. Женщина оглядывает замотанную в полотенце Франческу с ног до головы и не успевает сказать ни слова.
- Buongiorno, signora Zabini, - на ходу бросает девушка, пролетая мимо хозяйки дома и скрываясь в отведенной ей спальне.