HP Luminary |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » HP Luminary » Waiting for better days » моя маленькая Герда
Моя маленькая Герда,
Нам пора кончать разговоры.
Это кончится всё плохо,
Я совсем из другой сказки.
Действующие лица: Sheamus Parkinson & Lily Potter
Место действия: Больничное крыло
Время действия: начало ноября, 2022
Описание:
Иногда ты находишь совершенно неожиданные причины, чтобы начать общаться с тем или иным человеком.
Иногда ты и понятия не имеешь, куда это может тебя привести.
Обидно быть выбитой в середине матча, да еще и в самом начале сезона. Причем выбитой в прямом смысле слова. Очень походило на то, что играли они тут не в квиддич, а в вышибалы. Прям как в детстве. Только бладжер бил гораздо сильнее, чем ее любимый резиновый мяч мятного цвета, который в детстве многочисленные Поттер-Уизли активно использовали для игр на свежем воздухе.
Впрочем, про боль она помнила мало. Ее будто просто выключило. И все.
Последнее воспоминание с поля - это глухой удар бладжера куда-то в спину, в тот самый момент, когда она занесла руку над головой, чтобы закинуть квоффл в кольцо.
А потом все как в тумане. Рваные воспоминания перемешанные с вязкими снами, в которые она то и дело проваливалась под воздействием лекарственных зелий.
Она не помнила как оказалась в Больничном крыле, какие процедуры здесь проводились. Очень смутно вспоминалось, что к ней хотела зайти толпа обеспокоенных родственников, она слышала их голоса, и как колдомедик заявил, что пустит посетителей только завтра и то не всех сразу. В ее голову тогда пришел вопрос был ли среди пришедших Альбус, но она уснула быстрее, чем смогла найти ответ.
Следующий отрывок воспоминаний - это Джеймс, который каким-то непонятным способом все-таки смог пробраться к ней в палату. Он принес ей упаковку ее любимого мармелада, сейчас она, должно быть, лежала у нее на тумбочке. А еще сказал, что это Паркинсон вышиб ее каким-то грязным приемом, за что его должны были удалить с поля. Но сделать этого так и не успели, потому что Френк тут же ответил за травму, нанесенную Лили, и сбил с метлы самого Шеймуса. Чем закончился матч девушка так и не узнала, так как где-то на середине рассказа брата, снова провалилась в тягучую полудрему.
Когда она проснулась в следующий раз за окном было уже темно, все тело ломило, но в целом, она чувствовала себя намного лучше.
Наверное, действие лекарств все-таки давало о себе знать. Гриффиндорка все еще была немного сонной, но по сравнению с предыдущими своими пробуждениями чувствовала некий прилив сил и хотя бы была уверена, что находится в сознании и твердой памяти.
Теперь стоило узнать сколько сейчас времени, потому что в ноябре всегда так темно, что никогда не поймешь ранний вечер сейчас или глубокая ночь. Не то, чтобы ее очень волновал этот вопрос, но было бы неплохо немного сориентироваться во времени, если уж она кое-как смогла сориентироваться в собственных воспоминаниях.
Привстав на кровати, Лили бросила взгляд на тумбочку в поисках палочки, но обнаружила там лишь стакан воды и ту самую упаковку мармелада. Наверное, палочка в мантии, которая висела на стуле - решила девушка, окончательно сев на кровати и спустив босые ноги на пол, показавшийся ей весьма прохладным. По своему предыдущему опыту травм она знала, что вставать лучше аккуратно, не совершая резких движений. Потому что она понятия не имела какие у нее могли быть ушибы, растяжения или даже переломы. И как хорошо уже успел поработать костерост.
Медленно встав с кровати, гриффиндорка сделала вывод, что все было не так уж плачевно, так как боль может еще и чувствовалась, но в целом была абсолютно терпимой, так что была надежда, что выпишут ее довольно быстро, и совсем скоро она вернется к тренировкам.
Интересно, сильно ли досталось Паркинсону?
Через секунду после того, как эта мысль проскользнула в ее сознание, ответ на ее вопрос будто бы материализовался сам собой в виде какого-то шума, доносившегося из-за ширмы. Шум свидетельствовал о том, что ее соседу по больничной койке вряд ли полегчало так же, как ей.
Недолго думая, и в целом не заморачиваясь на тему того, кто именно мог быть этим самым соседом, Лили схватила стакан воды с тумбочки и тут же двинулась в сторону источника шума. Преодолев необходимое расстояние и отодвинув ширму, она увидела, что это был никто иной как виновник ее нахождения здесь.
Однако, инстинкт взаимопомощи сработал раньше, чем какие - либо другие рефлексы, так как даже в полутьме Больничного крыла, младшая Поттер видела, что слизеринец сейчас переживает далеко не самые лучшие моменты его жизни. Выглядело так, что он или находился в полубреду или ему что-то снилось. Что-то явно не очень хорошее.
Скорее всего такое состояние было вызвано действием лекарств. Колдомедика рядом не было, а звать его было бы куда дольше, чем, поставив стакан на тумбочку, подойти к слизеринцу самой и положить холодную ладонь ему на лоб, а второй аккуратно потрясти за плечо. Так она в детстве будила от кошмаров старших братьев.
- Эй, очнись, все в порядке, это просто сон - сказала тихо, видя как парень открывает глаза, спросонья с трудом фокусируя взгляд на ее лице, - выпей, это поможет - добавляет она, протягивая стакан воды, и лишь через мгновение убирает ладонь с его лба.
Лили была довольно тактильным человеком и по сути своей кинестетиком, но прикосновения к кому-либо в большинстве случаев были сильно связаны с доверием к тому или иному человеку. Надо ли говорить, что Шеймуса Паркинсона она почти не знала, и уж он точно не был в кругу лиц, которым она доверяла. Тем не менее она почему-то совершенно не испытывала неловкости. Наверное, все-таки инстинкт помощи ближнему был сильнее всего остального.
Змея разинула пасть. Клыки сверкнули, обагренные осенней стужей. Его длинные костлявые пальцы, как когти, соскребают с лица дремоту. Она облизывает веки, вязкой слюной стягивая ресницы. Ему хочется спать. Или это сон хочет его?.. Шейми смеется. Стыло, со скрипом ржавого ключа в скважине древнего замка. Вновь эти танцы. Словно кровавое танго на метлах. Тут нет спортивного дружелюбия. Что это? Солнечный лев скалиться, с вызовом встряхивая гривой. Змей хаоса приподнимается, отбрасывая кромешную тень. Это танец красно-зеленых красок. Но все идет лишь к одному. К черному, как ночь. Как терпкий кофе без молока.
Паркинсон приоткрывает губы, вдыхая промерзший воздух через рот. Язык щиплет холод. Шейм не ожидает таких глубоких поцелуев осени. Он морщиться и хищно облизывается. Пахнет двумя и двадцатью сотнями ватт.
Поле - клетка. Слизеринец обводит взглядом красные пятнышки противников. Как раздавленная смородина. Он с ленивым удивлением осматривает подношения. Корм...
Ничего личного, мисс Поттер. Бладжер со звериной жаждой несется в спину по всем канонам трусливой подлости. Шейми кусает губы, приподнимая подбородок в мрачном - но все еще голодном - торжестве, всем телом ощущая, как картонные косточки скрипнули под грубыми ласками удара. Шеймус судорожно вдыхает, кожей ощущая электрические импульсы. Ему также приятно, как ей больно.
Он замирает, сжимая пальцами биту. Лили прекрасна. Огненный цветок, сорванный на сером пепелище осени. Красная комета с искрящемся хвостом. Несется без передышки, не в силах сопротивляться блаженной силе притяжения. Рассекает стратосферу тусклой мглы, сгорая дотла яркой вспышкой.
И это лучшее. Талисман команды. Ошметок поттеровского героизма. И как легко срывается с пьедестала. На поле смятение. Котята, истошно пища, пунцовыми искрами закружились в холоде. Какой ажиотаж, какая феерия. Овации. Наконец-то стало весело. Дешевая трагедия, но Шейм и так выжил из это постановки все, что мог. Все, чтобы утолить мрачную жажду. Или обмануть ее. Одной плачущей девчонки не хватит, но, пожалуй, можно со смиренным покоем принять опускающийся занавес...
Паркинсон выныривает из плотного сна, ощущая холодное дыхание чужой ладони на лбу. Девчонка кажется ему бледной. У нее лунная кожа. Серебряной россыпью зажглись веснушки на ланитах. Глаза - тающие ледники.
Зеленый взгляд, ядовитой призмой оглаживает образ раненной охотницы. Точеное лицо, тонкая шею, он почти видит пульсацию сонной артерии. Шейми не верит в карму. Он ощущает ледяное спокойствие, непреклонным ледником разливающееся в сознании. Все леденит, пронзает изморозью. Перед глазами переплетаются венозные линии. Зеницы мутные, будто его топили в болоте. Бельмо ласкает призму фокусировки, пока трель Лили касается слуха тихими нотами волнующего звона. Они совсем одни. Шеймус чувствует это, обращая внимания на эхо ее голоса. Он приливом струится из ее розового рта, расплываясь по комнате с высокими белыми потолками.
Паркинсон проглатывает сухость в горле. Его губы словно сшили. Он сохраняет на лице немую икону, играя в гляделки с Поттер. Она убирает руку, то ли опомнившись, то ли припоминая. Забавное создание. Паркинсон приподнимается, упираясь в светлые простыни койки левой рукой. Ему сложно дышать, но боли нет. Пока что зелья работают с исправностью швейцарских часов. Ребра не стерлись в порошок, но точно местами раздробились, как праздничный пирог на большую компанию.
- Ты же не пытаешься меня отравить, милая? - Шейми полуприкрыл веки, стыло наблюдая исподлобья за гриффиндоркой. Его голос, словно шелест ветра, звучал тихо. Вельветово и сладко. Но в тембре нот затаилась немая угроза, обмазанная липким медом. В глазах провалились темные круги, под скулы прокралась тень. Сквозь окно сочилась седина. Слизеринец под ее стальным налетом обращался в существо, отлитое из металла.
Было так тихо. Ее дыхание сквозняком вырвалось из груди. Шейми уже скучал по хрусту костей. По чавканью плоти.
Он забрал стакан, запрокидывая его и выпивая в пару глотков. Ее не спасет это глупое подношение. Он знает к чему ведут подобные трогательные слабости. Очаровательная малышка. Она, наверное, возомнила себя принцессой, протянувшей руку помощи чудовищу. Как героично, возвышенно! Вот только чудовищу не хочется становиться принцем. Ему нравится купаться в брызгах крови, выпивая крики ужаса до дна из разорванных глоток.
Не стоит искать в таких людях, как она, глубоко смысла. Ей, очевидно, нравится быть любимой. И это уже инстинкт. Сегодня она поможет последнему мудаку, а завтра все буду слагать баллады о ее бескорыстном сердце.
Шейми ощутил, как его губ коснулась насмешливая ухмылка.
Тени от облаков изредка скрывали лунный лик, погружая школьный госпиталь в густой мрак. Темноты не стоит бояться. Бойся того, что в ней скрывается.
- Как тебе начало сезона? - осклабился Паркинсон. - Может бросишь все это, пока не свернула шею? Ты просто дура или конченная мазохистка? - спрашивает слизеринец ровным тоном, будто интересуясь у шлюхи - забавы ради - в какой позе она предпочитает. А после поставил пустой стакан на тумбочку. Нарочито громко. Чтобы хоть что-то вскрикнуло в этой тишине. Хотя бы стекло.
Отредактировано Sheamus Parkinson (2018-11-27 11:16:16)
Люди – те же корабли, что издалека становятся только лучше.
Вспомнилось Лили.
Действительно.
А еще они становятся лучше, когда спят.
Желательно зубами к стенке.
Потому что как только слизеринец открыл свои ясные очи, гриффиндорка четко осознала не только почему они оба оказались здесь, но и что он об этом ни капли не жалеет.
Было ли это удивительно?
Пожалуй, нет. Младшая Поттер была плохо знакома с Паркинсоном, но знала что о нем говорят.
На таких, как он, пишут "не влезай, убьет". Не подходи и на пушечный выстрел.
Вот только Лили слишком часто действовала от обратного. Будто ребенок тянулась ко всему с клеймом "нельзя".
Особенно, когда для этого были причины.
А причины были.
Эти мысли в голове возникли совершенно спонтанно, пока она разглядывала Шеймуса в свете лунных бликов. Мысли еще не сформировавшееся во что-то осознанное.
Так, какие-то отрывки.
Как бы отреагировал Ал, увидев Лили в компании этого человека. Хотя бы просто стоящей рядом.
Впрочем, какая разница. Он ведь сказал, что спин, за которыми она якобы привыкла быть - нет. Значит она сама по себе. Значит, может делать все, что захочет.
Позволить себе любой каприз и прихоть, любое "нельзя".
От этих, пока что ей самой кажущихся странными, мыслей ее отвлек голос слизеринца.
Его губ коснулась усмешка. И ей показалось, что она почти слышит тихое шипение. Это яд его слов капал на пол и пытался прожечь камень.
Что ж, начало сезона и правда выдалось не самым удачным. Но ведь это спорт. Ты никогда не будешь хорошо играть, если будешь бояться. Если будешь бросать, каждый раз, как кто-то причинил тебе боль.
Ты не настолько влияешь на судьбы людей, Паркинсон, смирись.
Лили с притворным вздохом закатила глаза, всем своим видом показывая свое отношение ко всему, что он сказал.
- Надо было все-таки вылить воду прямо на тебя, - посетовала Лили - эффект тот же, а на душе приятнее.
Стакан с грохотом опустился на тумбочку, разрезав тишину комнаты, которая почти тут же упала на них снова.
Но, как ни странно, Лили не чувствовала ее давления, наоборот она почти наслаждалась тягучим затишьем, без зазрения совести затягивая с ответом, в это время разглядывая своего собеседника.
Вопросительный взгляд, насмешливый оскал. Почему-то ее не отпускало ощущение, что она видит это не впервые. Будто она знает его уже очень давно. Хотя это было совсем не так.
- Бросить? Из-за таких как ты? - усмехается девушка, - Не смеши, Паркинсон. Не мне тебе рассказывать, что не только на поле, но везде и всегда будут люди, которые бьют в спину. И что теперь? Для того, чтобы не бросать "все это" как ты говоришь, не нужно быть дурой или мазохисткой, достаточно не быть слабачкой.
У Лили были странные отношения со слабостью.
Она не любила проявлять слабость сама, считая что должна быть сильнее этого, и пытаясь всячески избавляться от каких-либо проявлений недостаточной силы.
При этом Лили всегда была готова прийти на помощь тому, кто слабее и беззащитнее, считая это моральным долгом любого нормального человека.
Но она знала и еще одну человеческую слабость.
Злую слабость души.
Ту, которой не требовалось защиты, которая предпочитала скрываться за ударами в спину, нападками на тех, кто еще меньше и младше, на тех, кто более хрупкий.
Эту слабость в людях Лили отказывалась понимать и принимать вовсе.
- Так что встретимся на поле на следующей игре, и надеюсь ты рискнешь ударить по правилам, понимаю, что это очень волнительно, ведь может получиться не так удачно. Но я буду за тебя болеть, - улыбнулась девушка, спокойно смотря прямо в глаза слизеринцу.
Она была готова поспорить, что по-честному он ее не собьет. Если станет совсем нечего делать, может, даже предложит ему пари. Хотя не совсем понятно, почему она вообще с ним разговаривает.
Первая помощь уже оказана, ей бы развернуться и вернуться к себе, оставив его истекать ядом в одиночестве, но что-то, будто, держало ее здесь. Что-то во всей этой ситуации и их разговоре почти забавляло ее. Ей было скучно, а может она лишь упрямилась, но разве это было сейчас важно?
Отредактировано Lily Potter (2018-11-27 22:58:16)
Густота тучи скрыла луну, а вместе с ней укрыла скучающее безразличие. Даже не разочарование. Шеймус ничего яркого не ожидал от Лили. Кроме ее огненных волос и юношеского максимализма. Таких, как она, буквально тошнит шаблонной язвительностью. У малышей такое случалось: в душе ангелы, но нахватаются плохих - и главное тупых - выражений от старших. Вряд ли милая Поттер успела бы вдоволь насладиться своей прозаичной пакостью (если бы вылила стакан воды), ведь Паркинсон не заставил бы ждать - как истинный джентльмен - праведного возмездия. Для него в сути нет разницы. Пусть хоть слабый, тупой, жалкий, с одним глазом и играющий на консервных в банках в переходе, чтобы выжить. Слизеринцу нет разницы у кого отбирать последнее, кому жертвовать новую порцию боли. Неужели его должно останавливать то, что очередной лох стал еще большим лохом, перейдя ему дорогу? Ремарки на убогость не входят в скудную добродетель его доктрины.
Луна вновь хищно облизнулась. Вязкая слюна пролилась каучуковым сиропом в высокие витражи госпиталя. Шейми ленивым взглядом наблюдал за темнотой, смотря сквозь Лили. Сочный полумрак играл с воспаленным сознанием, вырисовывая кошмары мазками света и тени. Таким же для большинства был сам Паркинсон. Во тьме всегда все выглядит больше, клыкастее и с кровавыми глазами.
Шейм вздохнул. Или нет. Кажется, он успел подавить приступ чего-то созидательно-тяжелого в груди.
Подобные Поттер, как он полагал, любили верить в сказку о том, что добро побеждает зло. Какая откровенная чушь. Нелепость и аксиома тех, чей мир до смешного черно-белый. Так думают лишь дети и дураки. Пока что мисс Поттер Шейми с легким сердцем мог отнести к первой категории. Поправимой, но не совсем обнадеживающей в своем трагичном исходе. Дети перманентно вырастают и становятся дураками. Шейм вот повезло. Он стал мудаком. Коварным, безжалостным, умным.
Пока он исподлобья сверкал нефритовым взглядом, наблюдая за отчаянным гриффиндорским упрямством, выгравированным в их бессмысленных монологах о жизни, пальцы задумчиво поглаживали одеяло. Он моргнул, сохраняя молчание, когда с уст девчонки сорвалось очередное философское па. О таких саркастично говорят "интеллектуал". И это красноречивый пример антонима комплимента. Зато она была мила и обаятельна. Некоторым парням этого достаточно. Для некоторых это даже подарок. До определенных моментов.
- Ты же в курсе, что твоя ирония совсем не уязвляет? - Шейми приподнял бровь, выразительно взглянув на Лили. Он бы мог много чего сказать. Сказать, что ему стыдно, за то, что подрастающее поколение может ранить только кулаком в нос, не подозревая, что язык боли господствует в словах. Сказать, что молчание куда красивее всего того, что она сейчас извергла на него. Но Шейми, несмотря на вспыльчивость, умел искусно ощущать ситуацию, как акула чувствует грамм крови в синеве бездонных вод. - Техника хромает. Но можно сделать разбор над ошибками, - слизеринец примирительно улыбнулся. Это он умел весьма великолепно. Быть убедительным, правдивым для чужих сердец.
Чувство вины? Что это? Едва ли Шейми знал. Слышал лишь то, что оно сильно раздражает.
- Садись, Лили, - приглашающе кивнул Шейм, пододвигаясь и уступая место. Люди любят, когда к ним обращаются по имени. Не замечают этого, но подобное заставляет ощутить невольное чувство значимости. Вот он. Знает твое имя. Обращается к тебе. Ты не просто очередная рыжая гриффиндорка. Ты Лили. Других таких нет. И он знает это, обращаясь к тебе так по-особенному. Ведь твое имя - сокровенная мелодия души.
- Не дуйся за этот опыт, - Шеймус пожал плечами, склоняя голову и обводя взглядом госпиталь. - во-первых, правила созданы, чтобы их нарушать. Готов спорить, что ты та еще плохая девчонка, - слизринец тихо посмеялся, прикрывая веки, а после согнулся, нашаривая под кроватью сумку. Его малютки змеи просто не могли оставить его один на один со скучными лекарствами колдомедиков.
- Бери, - Паркинсон открыл пачку сигарет, приглашающе протягивая Лили. Он говорил тоном мягким, но требовательным и не допускающим отказов. Слизеринец любил ночью выползать из своих подземелий, взбираясь на астрономическую башню. И там, свесив ноги с подоконника, выкуривать седую ночь.
- А во-вторых, ты же не надеялась, что избежишь спортивных курьезов из-за того, что маленькая и хрупкая девочка. Бладжеру все равно кому ломать кости. Ты такой же игрок, как Френк, как я, - Шейми серьезно взглянул на Лили, - я понимаю это. Но вот вопрос: а понимают ли это остальные? Для них - ты знаешь для кого - всегда будешь маленькой Лили. Тебя это не бесит?.. - с искренним участием поморщился Паркинсон, медленно покачав головой. Старшие всегда губят в младших взросление. Забирают их ответственность на себя. Учат жить в праздности, в защите. Словно цветок в теплице.
Шеймус рос, как истинный эгоист, в семье единственным ребенком. Повзрослел ровно тогда, когда это было нужно. Нужно ему и этому зубастому миру.
- Я не получаю удовольствия от уязвления людей, так что мне в общем-то все равно.
Лили пожимает плечами.
Этот жест ярко отражает ее состояние в последние несколько месяцев.
Нет, она не перестала быть искренне сострадательной и внимательной к другим, но все, что касалось ее самой..
С того разговора в поезде, в ней будто что-то затихло. Какая-то часть вечно бушующей души.
Сама не зная почему, девушка стала гораздо спокойнее реагировать на многие вещи, людей, события, которые касались лично нее. Она, будто, была на сберегательном режиме, едва ли отдавая себе в этом отчет. Не зная, было ли это затяжным затишьем перед бурей или окончательным и необратимым эффектом от ее тщетных попыток наладить отношения с семьей.
Просто как будто внутреннее цунами захлебнулось само собой.
И превратилось в штиль.
Хоть она к этому и не привыкла. Хоть в глубине души до дрожи боялась стать безразличной, не живой.
Наверное, именно поэтому она все еще была здесь. Ей было все равно. Плевать, на приторные улыбки и неожиданную перемену в тоне, который стал обманчиво дружелюбным. Плевать, что является причиной. Может ему тоже скучно, а может что-нибудь нужно. Ей все равно. Может играться масками сколько ему вздумается.
Такие как он, обычно, неплохо умеют манипулировать людьми и получают от этого почти садистское удовольствие. Конечно же, манипулируют они по большей части теми, кто меньше и слабее. Потому что так проще. Лили всегда это удивляло. Она еще могла понять честолюбивую схватку с равным противником. Амбиции, жажда проявить силу, желание достичь превосходства. Но "бить" без разбора, преимущественно попадая по тем, кто не может дать сдачи равной по силе, значит испытывать удовольствие от самого процесса. Быть жестоким самим по себе.
И это было тем, что, в действительности, удивляло ее в людях.
Как они становились такими?
Их не любили в детстве? Их любили слишком сильно?
Они стали такими лишь повзрослев?
Где лежат истоки человеческой жестокости? Что можно противопоставить против нее?
Ведь в каждом человеке, должно быть, что-то. Что-то лучшее из того, чем он обладает и демонстрирует.
Лили снова присматривается к Паркинсону. Ей почему-то вспоминаются их с Макнейром уроки и все, что он рассказывал о процессе становления анимагом.
И младшей-Поттер вдруг становится интересно, каким животным стал бы слизеринец.
А еще ей интересно сможет ли такой, как он повлиять на нее. Захлебнет ли ее новая волна. Волна ненависти, неприязни или наоборот неожиданного понимания природы вещей. Что угодно, что снова заставит ее почувствовать что-то кроме безразличного затишья.
И не ее одну.
Альбус бы сказал, что она снова впадает в крайность. Но иногда это лучший способ. Когда разговоры уже не действуют, уверенные шаги по направлению к крайностям - это и есть ответ.
Обещаю, следующий шаг будет твоим, Ал.
Лили садится на кровать слизеринца, продолжая думать о чем-то своем. Машинально отказывается от предложенных сигарет, лишь качая головой, не собираясь оправдываться за отказ от его "любезности". А дальше..его слова будто врываются в ее мысли, плотно переплетаясь с тем, о чем она думала.
Почему все снова и снова возвращаются к этой теме?
Понимает ли команда, что она такой же игрок, как и более старшие сокомандники? Это могло бы быть спорным вопросом, играй в ее команде ее братья, но это было не так.
Спустя какое-то время после развода родителей, Джеймс ушел из сборной, а она в это время как раз только доросла до того, чтобы отобраться в команду. Она мало задумывалась об этом, но почти наверняка, если Джеймс играл с ней в одно и то же время, он бы следил за ее безопасностью на поле. Чуть больше, чем стоило бы. Сейчас за этим, очевидно, следил Френк. Раз уж слизеринец оказался в Больничном крыле точно следом за ней. Но, Лили была уверена, что будь на ее месте любой другой игрок, то Френк поступил бы также. Так что дело было не в ней.
Для них - ты знаешь для кого - всегда будешь маленькой Лили.
Не всегда.
И Ал ясно дал это понять.
На этот раз твой бладжер мимо, Шейм.
Было ли это очевидной точкой, на которой мог попробовать сыграть слизеринец?
Конечно. Младшая в семье, да еще и окруженная толпой родственников. Девочка, так стремящаяся стать самостоятельной.
Это лежит на поверхности. Слишком на поверхности, так что она не могла похвалить Шеймуса за удачную попытку залезть к ней в душу.
- Ты неплохо умеешь делать вид, что понимаешь людей, верно? - отвечает она вопросом на вопрос, чуть улыбаясь, причем абсолютно искренне. На удивление рядом с ним Лили чувствует себя абсолютно свободно. Она здесь не потому, что так хочет он.
- Такие как ты обычно очень хороши в этом - ее тон был абсолютно спокойным, она не осуждала его, просто интересовалась, - прав ли ты на счет "Маленькой Лили"? Да, но лишь отчасти. А почему ты пошел играть в квиддич? И выбрал позицию загонщика? - вдруг спросила девушка, чуть прищурившись.
Ей и правда было интересно. Глядя на слизеринца и его методы игры понятие "спортивная злость" начинало играть новыми красками. Поэтому Лили никогда бы не поверила, что он не получает удовольствия от каждого удара битой, после которого бладжер достигает цели.
Интересно было другое. Признает ли он это, или скрывает под банальным "я просто люблю спорт".
Отредактировано Lily Potter (2018-12-05 12:11:02)
- Такие, как я? - вопрос сорвался с губ, серебряными струйками дыма закручиваясь в волосах слизеринца. Он в скучающем разочаровании повел бровями, отводя взгляд в сторону. Какая досада, которой нет. Она - чахлый палач с затупленным лезвием топора. Замахивалась. Рубила. Но не до конца. Халтура, приносящая немыслимую муку позорной агонии. Шеймус приоткрыл рот, выпуская седое колечко. А после провел языком по зубам. По человеческим зубам. Кем бы его не считали, все были правы. И не правы одновременно тоже были. Паркинсон со смирением признавал субъективную правду. У каждого она своя. Для глухого птицы немые.
Но вот что было по-настоящему настоящим. Шейми опускает взгляд к сигарете. Она тлеет. Рожденная, чтобы другим было приятна ее смерть. Слизеринец стряхивает пепел, отводя руку в сторону. Прах отрывается от плоти. Настоящим было то, что таких, как он, не существует. Такие, как он, только он. Даже не его отражения. Эндемик волшебного мира, кровожадно облизывающийся под покровами школьной мантии. Эмбрион революции.
- Какой я? - томным шепотом произнес Шеймус, склоняясь ближе к Лили. Какие гнусны пародии она рисовала в своей голове? Хренов подонок? Чертов социопат? Вегетарианец?.. Это все не имеет значение. Он никогда не становился тем, кем его воображали. Не потому что не мог, а потому что не считал нужным воплощать чьи-то мечты. Если бы он каким-то чудом стал Сантой - препарировал бы плохишей, заталкивая в их брюшную полость горсти черного угля, такого же черного, как их сузившиеся в ужасе зрачки. Или зубная фея. Не зря же у него бита. Ее можно нафаршировать гвоздями. Выбивать зубы он умеет. Главное не оторвать прицельным ударом саму челюсть. А хотя... хрен знает, какая философия у этих фей. Больше - лучше. Больнее - веселее.
Насколько больно было Лили?
Шеймус касается пальцами свободной руки ее волос, с удовольствием вплетая паучьи фаланги в алый шелк. Где придел ее пуританской скромности? Он почти с лукавым интересом заглядывает в ее глаза, ища отражение ожидаемых эмоций. Может страх? Он всегда приторно-сладкий. Как вкус падали, граничащий между жизнью и смертью. Свежая падаль. А он - гиена, ему нравится вкус тления. Возмущение? Ноты строптивого упрямства украшают девушек. Не то, чтобы он млел от их застенчивости, но это забавляло. Единственное, чего бы он не хотел отыскать - безразличие. Тугой ком пустоты. Голодный и бесцветный. С тысячью глазами, истекающих голодной слюной. Безразличие ступает рука об руку с забвением. Это не смерть. Нет. Хуже. В смерть есть смысл. В забвении - нет.
Шейми задумался над вопросом Лили. Отвечать ли искренностью на обезличенный вопрос. Все хотели знать ответ. И да, и нет. По-настоящему, людям нравятся кровавые истории. Они знают, что в каждой стоящей истории должен быть свой волк. Иначе, что это за банальная утопия? Всем хотелось, пожалуй, не правды, а подтверждения их собственной правды. Всем же так нравятся сплетни, слухи. Бессмысленно это отрицать. В этих темных вязких мотивах был свой соблазн откусить плод греха. Удушенная мораль. Паркинсон и сам облизывался при мысли о чем-то стоящем. Плохие мальчики и девочки вызывали восторг, граничащий с интимным вдохновением. Честность и истинность хоть и сложны в реализации, но при визуализации просты, как одноклеточное. А это скучно. Шейми презирал скукоту. Как и распространителей этого вируса.
Зрачки цвета мокрого асфальта занимали почти всю радужку, образуя хрустальную пропасть. Паркинсон уронил затуманенный взгляд к тлеющей сигарете. Бессмысленно сочащейся тонким никотиновым дымком. Он вновь сделал затяжку. И во тьме загорелся один единственный источник света. Чем ближе к огню, тем теплее. Рядом с Лили было тепло. Шейми выдохнул. И ее близкий акварельный силуэт задрожал в седой вуали дыма.
- Нуу... сначала, - произнес Шейми, задумчиво стряхивая сигаретный прах, - потому что это казалось прикольным. Раз ты спортсмен, значит чего-то стоишь. Каждый хочет стать твоим другом, все девчонки твои, - вряд ли он рассказал что-то новое. Каждый мальчик хотел быть самым-самым для друзей, подруг и мира в целом. Почему бы не начать с хорошо слаженного тела и репутации отвязного загонщика? К тому же цель его позиции - чужая боль. Калечить не запрещается. Даже поощряется. А, как известно, чужая боль вызывает смех и удовольствие.
- А сейчас, - он пожал плечами, наблюдая за Лили, - дело привычки. Последний год. Не бросать же.
Паркинсон прислушался к тишине. Она следила за ними, издавая тихо шипение, словно шум заезженной пленки. Серые помехи, в чьих ладонях вырисовывалось черным воском эфирное время, убывающей ночи. Забавно то, что к рассвету все растает. Сигарета. Лили. И он. Не будет больше этого полумрака, обнимающего обрывки их нескладных реплик. Его пальцев в ее волосах. Пересекающихся, словно параллели, зеленых взглядов. Она слишком разные, чтобы нечто подобное воцарилось при свете дня. Этот свет любит свидетелей, а ночь пропаведут инкогнито.
- Слушай, - вдруг произнес слизеринц, - а какого это быть дочкой Гарри Поттера? - он улыбнулся, погасив сигарету в ладони. Удушил единственный источник света. Как обычно отзывались о малышах "героя войны"? Их имена едва ли знали. Единственное, что зажигало искру понимания во взгляде - имя отца. Тогда-то все всё знали. Какого это быть тенью, отбрасываемой славой отца? Такое себе.
Ей придется много стараться, чтобы стать Лили Поттер, а не дочкой того самого Гарри Поттера. Все это понимали. И она.
Для нее тактильность была напрямую связана с доверием к человеку. Поэтому по закону жанра, едва почувствовав прикосновение слизеринца, она должна была по меньшей мере вздрогнуть. Должна была отпрянуть, сделав выражение кукольного личика недовольно-стеснительным.
Тогда все было бы по сценарию. Тогда все было бы правильно. Все было бы хорошо.
Так должны реагировать хорошие девочки на чужие прикосновения, на которых никто не спрашивал разрешения.
Но ничего из этого не произошло.
Она прислушивается к внутренним ощущениям, и чувствует тонкий укол куда-то в область сердца. Не боль, не злость, не страх. Просто что-то снова колыхнулось внутри. Будто в затяжном штиле вдруг послышался тихий всплеск. Он не хороший и не плохой, он просто есть. Едва заметное движение.
Долгий взгляд из-под полуопущенных ресниц. В нем ожидаемая, но едва заметная искра. Не то, чтобы возмущение, скорее просто строгость и упрямство, которые смотрелись весьма комично, учитывая насколько меньше него она казалась внешне.
Но Лили все равно.
Она не убирает его руку, даже ничего не говорит, вместо этого просто упрямо играя с ним в гляделки.
Будто испытывает саму себя на прочность.
Пускай прикасается.
Так она решила.
С рассветом все это растает, как призрачное видение. И это устроит их обоих.
Тишину нельзя рушить резкими движениями или звуками.
Тише-тише.
Слышишь, это плещется море?
- Я не знаю, какой ты, - наконец, отвечает Лили, абсолютно честно, - Знаю, что о тебе говорят, но не привыкла верить ярлыкам на слово. Мне ты кажешься тем, кто очень быстро понимает, что нужно дать человеку, чтобы в свою очередь получить то, что нужно тебе. Это можно назвать манипулированием, но уверена, что у тебя для этого есть свой термин.
Она просто ткнула пальцем в небо? Отчасти. Но она не лгала, когда говорила о том, кем он ей кажется, хотя толком не могла объяснить этого даже самой себе. Все это было просто где-то на уровне ощущений.
Сыграло ли роль то, что она слышала о нем? Возможно. Были ли ее выводы поспешны? Тоже может быть.
Но ее мысли не были совсем безосновательными. Резкая смена тона, выражения лица, попытка разговора о личном. Все это, действительно, заставило ее каким-то шестым чувством ощутить, что он очень уж хорошо умеет делать вид, что понимает людей, что знает, что им нужно.
Как ни странно, именно такие люди часто становятся лидерами.
И она до сих пор не определилась хорошо это или плохо.
- Но как я уже и сказала, я совсем тебя не знаю, так что не обращай внимания на мои поспешные выводы, я не претендую на истину в последней инстанции. Может мне просто кажется, верно? Какой ты на самом деле? - последний вопрос может и мог звучать, как риторический, но на самом деле Лили бы не отказалась от ответа.
Давай, Шейм, поделись с классом.
Ей и правда было интересно.
Гриффиндорка не претендовала на правдивость своих скорых суждений. Кроме того, он ведь сам думал о ней что-то, вряд ли лестное, и вряд ли абсолютно истинное. Личное мнение на то и личное, что каждый формирует его сам. Но никто не обязан под него подстраиваться.
Как любила говорить Лили в таких случаях "думайте, как вам удобнее". Она не понаслышке знала, что такое ярлыки чужого мнения.
И, как ни странно, вслед за ее мыслями, он затронул именно эту тему.
- Я никогда не была дочерью кого-то другого, чтобы мне было с чем сравнить. Думаю, все мы так или иначе, в большой или меньшей степени, живем в мире чужих ярлыков - девушка снова пожимает плечами, - быть дочерью Гарри Поттера, это когда люди думают, что знают кто ты, какая ты и какой должна быть. Но на самом деле, когда ты спрашиваешь у них кто ты, они даже имени твоего не называют. Ты не Лили Поттер, ты "дочь того самого мальчика-который-выжил". И еще куча разных ярлыков. Вроде "маленькой Лили", о которой ты говорил. Все думают, что знают о тебе всё. Знают все о твоей семье из книжек и газетных заголовков. В то время, как на самом деле настоящий ребенок твоего отца - это не ты или твои братья, а аврорат, - Лили говорит абсолютно спокойно, она давно научилась скрывать все свои эмоции относительно своих отношений с отцом от хищных взглядов общественности, еще с того самого момента, как о разводе четы Поттер узнали журналисты, желающие поживиться семейной драмой Золотого мальчика. Но буквально на мгновение, в самом конце фразы, ее выдает усмешка, оставляющая после себя приторно-горький осадок, перемешивающийся с полумраком, дымом и хрупкой тишиной вокруг них.
Но разве это важно?
С рассветом растает и это.
Отредактировано Lily Potter (2018-12-11 21:23:05)
Вся эта шелуха скучных терзаний его не веселила. Он прекрасно понимал её переживания, но под другой призмой и углом. Его мать толком не говорила об отце. Шейми знал, что он был Пожирателем Смерти. Что он был и перестал быть в Азкабане. И это все, что он знал о нем. Даже имени не было. Этот неизвестный мужчина был кем угодно, вот только отцом никогда не был. И с каждым годом этот вопрос становился острее. Разрезал плоть с красным чавканьем, словно нож сливочное масло.
Она выпалила это так, словно репетировала эту тираду для кого-то другого. Например, для отца. Может уже давно хотела сообщить ем о том, что стала сиротой в сравнении с Авроратом, который пожирал все внимание старшего Поттера. Шейми вдруг захотелось, чтобы малышка высказала все это не ему, а тому, кому это и правда нужно услышать. Этому Гарри. Эти мысли и слова принадлежат ему. Шейм их случайно украл. Он часто крал чужие чувства, которые прежде должны были быть преподнесены другому.
- Ты скажешь об этом ему? - мягко спросил Паркинсон, - Может тогда он вспомнит... чей отец. И кто в нем нуждается больше.
О своем отце Шейм мог лишь молчать. Это было большее, что он мог сказать. Он даже не уверен, что в нм есть продолжение от того неизвестного человека, которого он в детстве воображал. Раньше даже мог придумать голос. А теперь ничего. Это перестало быть нужным. Какая-то жалкая пародия полной семьи. Она никогда такой не была. Вернее, была полной по-своему. И только с возрастом Шейм это принял.
Он не был зеленой змеей. Он был красным змеем. А потому дышал огнем, а от кожи тянулся седой горячий пар. И касания его, должно быть, обжигали, удивляя животной теплокровностью. Почти дракон, но все еще слизеринец.
Шейми словно врач, пытающийся нащупать боль, касался пальцами миллиметров дозволенного. Вот только все это давно перестало быть вопросительным. Теперь он не спрашивает, а ставит перед фактом, будто не признавая чужое личное пространство. Все, чего он может коснуться, все, чем он может обладать. Куда пролегают его границы санкционированных нападений? И как каждый утонченный убийца, он лишает жизни с ласковой нежностью, чтобы приговоренный до последнего не осознавал, что змеиные кольца сдавили горло, перекрывая дыхание, сдавили ребра, ломая их. Паркинсон был милосердным и искусным.
Может Шейм тот самый монстр из-под кровати? Длинная острая тень. Зубастая. Он мог улыбнуться, уже откусывая одной лишь гримасой часть самообладания. Он соткан из полутеней, но вполне себе осязаемый, способный схватить, вжимая в себя. Переваривая наивность, ненависть, обожание. Все, что угодно. Он всеядное чудовище, не вызывающее чего-то умеренного и пресного.
Лили отвечает на прикосновения Шейми. В молчаливой игре, но этого достаточно. Слов было бы мало, движений - еще меньше. Взгляд красноречив. Строптив, но совместим. И это не страх. Он пахнет дразняще. И обычно требует быть по жестче. Схватить за волосы, плотоядно потянуть... Паркинсон заинтриговано прижимает ладонь к шее. Хрупкая, словно лебединая грация. Кашемировая нежность, пульсирующая под кожей. Красный струится по ее телу, обращая сердце в движение. Такое же красное, как ее шелковые волосы. Шейми вопросительно склоняет голову. Вопрос к времени, а не к Поттер. Сколько ей нужно, чтобы влюбиться в него на ночь, превращаясь в награду без нижнего белья...
Ее слова не имеют значения. Они - мнение из тысячи. Звезда из мириад. И скорее всего уже мертвая.
Какой он? Шейм и сам не знал. И кто тоже. Вернее, для разных людей он выглядел разным "кто". Для одних поводырь философии, для других - кислота, разъедающая нравы. Он мог стать кем угодно и кем угодно мог не стать. Важно ли ему было мнение других? Едва ли. Не потому, что он эгоист, а потому что один их взгляд, одно мнение способны изменить реальность. А он не хотел стать продуктом чужого восприятия. Поэтому, говоря о себе, он мог сказать лишь одно. Он настоящий. И это будет самое верное, что способен выразить человеческий язык.
А на что способен язык милой Лили?
- Какой был твой первый поцелуй? - улыбчиво произнес Паркинсон. И одновременно хищно. Он пытливо заглядывает в ее хрустальные глаза. Они словно пара гадальных сфер. Затуманены ночью. Тяжело разглядеть будущее. Или ответы на свои заискивающие вопросы в дымке чужого разума. Он ждал, что его остановят. Починят. Отреставрируют ночное наваждение. Всего лишь нужно сделать вид, что не интересно. И тогда все и правда станет таким. Но хочет ли она этого? А он? Он не привык себя обманывать. Других тоже. Если кто-то обманывается сам - не вина Шейми. Он лишь искусный стратег слов.
Каким был первый поцелуй Лили? Пожалуй, как и у всех. Такой неловкий, мокрый. Таящий в себе желание большего, но теряющий, из-за неспособности. Если бы первый поцелуй и правда был волшебным, Шейм бы хотел, чтобы каждый его поцелуй был как первым. Но он не хотел. Потому что первый был всего лишь неловким и мокрым. Как новорожденный котёнок. Ему бы хотелось, чтобы каждый его поцелуй был как последний.
Каким будет последний поцелуй Шейми?
Что-то подсказывало, что последний поцелуй, дарованный отцу, был от дементора.
Мысли об отце лишь на мгновение отвлекают ее от хрупкого мира фраз и взглядов, что они выстраивают подобно замку на песке, которому скоро суждено погибнуть в морской пучине, как только взойдет солнце. Но до прилива у них еще есть время, а значит, они успеют выстроить еще пару башен.
Говорила ли она отцу о том, о чем рассказала ему? Стоило ли?
Лили обладала поистине удивительным качеством с детской непосредственностью задавать неудобные вопросы, на которые за долгие годы у отца уже начали заканчиваться отговорки. Но разве это хоть когда-то помогало и имело реальное действие?
Нет.
Родители развелись. И только со временем Лили поняла, что винит их не в этом. А в том, что стало со всеми ними после их развода. И что последствия их решения до сих пор с ужасающей силой влияли на каждого из них.
Лили вздохнула, вдруг вспомнив ссору с братом в Хогвартс-экспрессе.
Вот уже третий месяц она не разговаривала и даже не смотрела в сторону Альбуса, безумно по нему скучая. Разве это было честно?
- Может быть, - неопределенно ответила гриффиндорка, пожимая плечами, тем самым закрывая эту тему. Она вообще редко делилась чем-то таким. И больше не хотела говорить об отце. По крайней мере не сейчас. Не этой ночью, ставшей для нее каким-то странным открытием.
- Каким был первый поцелуй? - переспрашивает Лили, чуть усмехаясь, - наверное, как и у всех, неловкий, но тогда он казался жутко романтичным.
Пару лет назад какой-то журналист, изголодавшийся по семейным драмам Золотого мальчика, приписал ее матери роман с коллегой, надеясь поживиться разборками бывшей четы Поттер. Желая избежать шумихи, Джинни отправили на юг Франции комментировать матчи французской лиги. Это был июль, и она взяла младшую дочь с собой.
Почему она попросила поехать именно ее? Нуждалась в компании или все же старалась отгородить от потока грязи в таблоидах, зная как остро дочь в тот момент реагировала на такие вещи?
Сейчас, Лили уже особо не волновал этот вопрос.
В тот месяц Джинни много работала, а юная гриффиндорка все дни пропадала на пляже. Там и познакомилась со студентом Шармбатона. Он был чуть постарше, и что было тогда особенно кстати, он не знал, кто она такая. Для него она была просто Лили. И это ее вполне устраивало.
- Морское побережье, закат, последний вечер перед отъездом, все как полагается - улыбается Лили, лукаво поглядывая на слизеринца.
Такого ли ответа ты ждал, Шеймус?
Она не знает, но ей интересно. Как и многое другое, что связано с ним.
Например почему его прикосновения невесомые, но при этом такие обжигающие.
Странно, она думала, что огонь вовсе не стихия змей.
Холод и мрак. Разве это должно быть не так?
Но ведь так даже лучше, правда? Ей не чуждо пламя, и все что с ним связано. Она знает как управляться с ним. Как не обжечься, а впитать этот огонь в себя, став его частью. Все ее внутреннее "я" - это один большой сгусток вечного пламени, что сейчас едва тлеет на углях.
Как ты довела себя до такого, Лили?
Она на мгновение прикрывает глаза, пытаясь прислушаться к собственным ощущениям.
Она не чувствует никакого дискомфорта, страха или неприязни.
Напротив, он распускает искры огня по ее коже, кажущейся такой бледной под светом неполной луны, а Лили ощущает себя .. на своем месте?
И когда он прижимает ладонь к ее шее, девушка почти готова рассмеяться, едва успевая поймать усмешку. Она смеется не над ним. Над собой.
Над тем осознанием, что пришло ей в голову, как только его пальцы коснулись вен на ее тонкой шее.
Он может сжать чуть сильнее, без труда причинив ей боль. Он может переломить ее одним движением. В прямом и метафорическом смыслах.
А ей не страшно. Даже не тревожно.
Вместо этого, именно сейчас, впервые за долгие осенние месяцы она чувствует себя донельзя живой.
И в этот момент она понимает какой он. И почему это, в действительности, сложно описать словами. Его можно любить или ненавидеть, бояться или преклоняться, все это не важно. Но узнав его хоть немного, ты никогда не сможешь относиться к нему никак.
Он тот, кто заставляет жить. Даже если его лицо будет последним, что ты увидишь в жизни. Даже покрывая его последними словами и посылая ко всем дементорам, рядом с ним, ты никогда не скажешь, что не жил. Что не чувствовал всего этого спектра разрывающих изнутри эмоций и чувств. Боль, ненависть, страх или наоборот, любовь, поклонение, преданность. Неважно что. Важно как. Как сильно ты это ощущал.
Наверное, это и правда какой-то талант. Быть таким.
- Что на счет тебя, Шеймус? - спрашивает тихо, смотря на Шеймуса с озорным прищуром, - поговаривают, что ты уже успел разбить не мало сердец?
На этом вопросе ее внутренний голос, будто бы, возмущенно поперхнулся, но она предпочла не замечать очевидных вещей.
Вот так, Лили? Теперь ты дразнишь зверя, чтобы просто почувствовать себя живой?
Отредактировано Lily Potter (2018-12-30 16:51:17)
Ночь продолжала своё падение в объятия рассвета.
Все. Как. Полагается.
От кожи Шеймуса исходит мистическое спокойствие. Он не полагает, что что-то должно полагаться. Он отрицает шаблоны, клеше, трафареты. Ему не нужно повторять, чтобы запомнить. Хватает одного раза. Неповторимого, спелого, сочащегося изо рта. За это он и любит дебюты. Даже смерть - дебют. И Шейми её не боится. Ему интересно, и он ждёт.
Первый поцелуй Лили, как считает она (по крайней мере на словах), был именно таким, каким нужно. Которого ожидают, о котором думают. Паркинсон прикрывает веки. О чем она думает сейчас? Это самое интересное. Иллюзорно вонзать когти в человеческое сознание. Только представляя. Трогая, но не руками. А глазами.
Первый поцелуй всегда прошит неловкостью. По крайней мере со стороны дебютанта. Но не всегда должен быть романтичным. Или жутко романтичным. Ему вполне достаточно быть жутким. Просто жутким.
Паркинсон бы мог рассказать эту историю, но она уже который год мертвее мертвого покоится на дне души, залитая серной кислотой отрицания. Или расчленена и закопана в лесу. Закатана под серый бетонный слой. Съедена голодными псами. С ней давно случилось что-то жуткое. Сукам сучья смерть. Вот её до сих пор и не нашли нейроны, бегающие по каналам синапсов. Или их подкупили. Дело закрыли.
- Раз говорят, значит разбил, - улыбнулся Шеймус, невольно почти невинно или безучастно поведя плечом. Словно его это не касается. Не его вина, что сердца хрупки. Тепличным цветам не место под поцелуями палящего солнца, под ласками знойного ветра. Спали бы себе в скорлупке неведения. Не разбились бы, не роняли бы слезы тающего воска.
Это не Шеймус разбил. Они сами разбились. Это не Шеймус обидел. Они сами обиделись.
Ему не интересно разбивать сердца. Он не напудренный самолюбованием Нарцисс. Ему ближе свирепая воинственность красного Марса. Кровь, мышцы, адреналин.
- Что ещё обо мне говорят? - тихо, не обращая тишину в песок, произнес слизеринец, нежно проводя большим пальцем линию по горлу. Словно пытался выдавить правду из глубины её розового нутра. Или задушить.
Шейми мог поддаться некой неопределенности, в чреве которой рождались эмбрионы противоречивых желаний. Одному из них придётся выкидышем покинуть его черепную коробку. Или быть съеденным мыслью более фундаментальной.
Тело начинало болеть. Время покажет, говорят некоторые. Некоторым можно верить. Время и правда показывает. Нужно лишь знать, куда смотреть. Шейми не знал, но время показало куда. Куда его ударил... Френк? Боль странной липкой патокой растекалась в рёбрах. Почти сладкой. Как ностальгия. Или карамель. Ни то, ни другое Паркинсон не любил. Боль же... Она просто, как и кровь, сочащаяся из ран или в раны, доказывала - напоминала - что ты жив. Жизнь - примитивный процесс, который каждый себе усложняет разными методами изощрённой эволюции. Говорят, надо быть проще. Будь. Спускайся по лестнице прямо к одноклеточным примитивам. Там не лгут, не ненавидят, не любят, не мечтают. Только едят, плодятся и умирают. Даже не спят. И не видят сны.
Шеймус не хотел этого. Для себя. Для других. Особенно для тех, кто поверил в него. Кто встал рядом с ним. Он никогда никого не призывал, не соблазнял запретным плодом. Нарочно. Но его слова, его действия соблазняли. И вот его слышали, слушали. За ним шли. Пускали кровь, заливая коридоры. Хоть он этого не просил. Но в глубине души просил. Просил у чего-то, чтобы оно не оставило его одного. Шейм любил уединение, но боялся одиночества.
Так приятно, когда кто-то бесцеремонно нарушает личное пространство.
Паркинсон довольно ухмыляется. Взгляд Лили живой, как языки дрожащего пламени. Ему нравится жизнь. Это манит его. Хочется погреться у её костра. И пусть он голодный волк, сливающийся с мраком леса, ему совсем не страшно пламя охры. Оно не пугает его, ведь он знаком с его яростью и с его страстью.
- Эй, Лили, какой у тебя любимый вкус? - слизеринец заулыбался, ласково проводя по шее, ощущая позвонки под подушечками пальцев. Ему нравился вкус красных яблок, сырого мяса и преданности. Иногда вкус кожи на губах. Он облизнулся, склоняя голову к ней. Вплёл фаланги в огненный шёлк, непреклонно потянув назад, заставляя отклонить голову добровольно или насильно. Чтобы взглянуть в потолок. Слишком простой, совсем не зачарованный. Без звёзд.
Шейми никогда не задумывался, поддаваясь искушению порывов, которым удалось захватить его сознание силой притяжения. Он просто делал, иначе зачем все это происходит в нем? Зачем ему хочется пить, дышать? Все это необходимо, как морским рыбам морская соль. Просто некоторые забываются. Сминают желания, как письмо. Письмо слишком откровенное, пущенное в огонь и заменённое на лживое, формальное, пластиковое. Паркинсон слишком живой, чтобы скрываться. Чтобы сжигать обрывки в камине гостиной слизерина. Чтобы промолчать, если не словом, то движением. Он обязан говорить. На языках иного порядка, но, вроде бы, понятных каждому.
Не сдерживайся.
Шеймус касается губами её подбородка, задерживая взгляд на ресницах. В темноте не разобрать, что струится по ним. Серебряный огонь, серебряная луна?
Каким был ее любимый запах? На этот вопрос Лили могла ответить не задумываясь.
- Запах моря, - отвечает грффиндорка в ту же секунду и мечтательно улыбается ему в ответ.
Она любила запах моря. И само море. Даже несмотря на то, что оно не всегда бывало благосклонно.
Вообще, если говорить о сезонах, то несмотря на то, что она всегда по заслугам оценивает и уют осенних вечеров, и ощущение Рождественского чуда, и восторг весеннего пробуждения природы, в глобальном смысле Лили - истинная девочка-лето. Она любила лето всем сердцем. Любила за тепло, загоревшие коленки, обилие фруктов и ягод. Но больше всего любила за то, что в ее душе и воспоминаниях именно это время всегда ассоциировалось с детством. Ее детством в семье, где все еще любили друг друга и умели быть счастливыми.
Лето ассоциировалось с тем, как они снимали коттедж на побережье и проводили там несколько недель или больше. Как сразу после завтрака, она спрыгивала с веранды и бежала к морю, на ходу скидывая с ног босоножки, чувствуя как горячий песок слегка обжигает стопы. И как солнце грело, заставляло яркие веснушки разбегаться по коже и путалось в рыжих волосах, оставляя в них выгоревшие пряди.
Как чуть позже на пляж приходил папа и они обязательно строили замок из песка.
Как в шторм они с братьями сбегали на волнорез и стояли там, взявшись за руки, под брызгами соленой воды.
Она любила то лето из ее воспоминаний и то, как спокойно и счастливо она чувствовала себя тогда.
Сейчас все давно уже было по-другому, но детская привязанность к этому сезону так и осталась где-то в ней, не давая полюбить какой-то запах больше, чем запах моря.
- Что еще говорят? - задумчиво переспрашивает она, поднимая взгляд на слизеринца - что к тебе лучше не подходить близко, - усмехается девушка.
Может они были не так уж и не правы, но сейчас она на совершенно не ощущала что находится не там, где должна быть.
Может в этом и была вся ирония?
Последние несколько месяцев она нигде не могла найти себе места. Они поссорились с Алом, а теперь к тому же, уже больше недели, весь Хогвартс судачил о том, какую разборку и почти драку устроили братья-Поттеры. Что Ал послал всю семью куда подальше, что отношениям младших-Поттеров пришел конец, как и браку их родителей. Много-много сплетен, взглядов, вопросов, чужих людей, в то время, как оба брата старательно избегали ее. Замок, всегда казавшийся таким большим, вдруг стал до ужаса тесным и душным. И вот тогда она чувствовала себя не на своем месте. Тогда, не сейчас.
Сейчас, она чувствовала свободу, жизнь. Как кровь текла по венам, как пульс гулко бился прямо под пальцами Шейма. Как уходило все оцепенение последних месяцев. Лили чувствовала, как искра, возникшая в душе, разгоралась в пламя, и как становилось легче дышать. Она сама становилась этой искрой. Становилась самой собой. Не испуганной и потерянной девочкой. А той, кто готов принять вызов, откликнуться на порыв, кто привык бороться. За себя, свою семью, за все, что считает важным.
Удивительно, как совершенно неожиданные люди могут влиять на тебя, правда?
Упрямый взгляд зеленых глаз смотрит прямо на слизеринца. В тусклом свете Больничного крыла он кажется бледным, но, как ни странно, выглядит здоровым и полным сил. Жаждущим жить и ловить каждый момент.
Поттер чувствует, как он вплетает пальцы в ее волосы, будто тянется к пламени, и она, в конце-концов, поддается и запрокидывает голову, чтобы не причинять себе боль. Ощущает прилив адреналина, когда он касается губами ее подбородка.
Где-то в параллельной вселенной она вскакивает и вырывается. Дает пощечину. Или просто молча уходит.
Где-то там, она ведет себя так, как, быть может, должна была бы.
Но не здесь и сейчас.
Здесь и сейчас она остается на месте, подобно ему просто отвечая на порыв, не боясь поддаться эмоциям.
- Что, когда ты рядом, жди беды - тихо добавляет Лили, все еще смотря куда-то в потолок - но я не хочу попасть в беду, Шейм.
Лукавая усмешка становится шире.
касания шепотом ложатся на морских волнах
лепестками твоих мыслей
... и моих
Шеймиус проглотил слова Лили, ощущая, как кадык любвеобильно царапает глотку. Словно фразы пытались вырваться, но их обнимали ржавые цепи немых табу. У реплик Поттер был свой особый вкус, который прилип к языку, вцепившись в него соленым запахом предрассветного морского штиля. Он мог заглядывать в ее глаза, наблюдая в них нечто, что ему начинало нравится, нечто, что мучило его и могло обратиться, словно оборотень в полнолуние, в медленную мучительную агонию в зыбких сумерках. Шейм наблюдал глубоко в зеленых хрусталиках опасность. И ему мерещилось, что где-то под кожей эти ноты трещат разрядами тока между ними. И это прекрасно. Или он всего лишь видел отражение своих глаз в ее. Словно смотрел на себя в зеркало. И видел как скалятся звери. Он мог бы забыть, что нужно начинать дышать, пока губы касаются ее кожи.
Сегодня она была его русалкой. Она создавала волны, сверкая чешуей. И это волновало его море.
Паркинсон улыбнулся, снисходительно потушив ухмылку, как будто загасил сигарету, сжав в ладони. Весь этот рацион школьных сплетен забавлял его. Он питался ими, как и все, изредка подавляя рвотные рефлексы, чтобы не извергнуть массу переваренных слухов. О нем много чего говорили. Ровно как и о других. Обо всех говорили. Все говорили обо всех. Нити путались. И в конце пути уже тяжело рассмотреть о ком идет речь. Все смешивается в хитросплетение огромного мотка моральной оргии. Или аморальной.
О Шейми отзывались интересно. И он, как истинный волк, ощущал вкус этих слов. Не соленый. не сладкий. Даже не горький и не кислый. Это был пряный вкус. Потому что будто бы сами люди не могли определиться, что испытывают к слизеринцу. Потому что он был лабиринтом отражений, где каждый видел свою тень. Темную и хрустальную. И пытался от нее скрыться, прикрывая ладонями лицо, выцарапывая обкусанными пальцами глаза из черепа. Но все тщетно. Шейми хранил в себе все то, чего так стыдились остальные. Он этого не боялся. Ему это нравилось. И он катализатором вытягивал всю гниль к поверхности. А после в ней прорастали цветы. И цвели. Цвели.
Из безобразного рождается прекрасное. Как из гусеницы бабочка.
Забавно, что Лили говорила о том, что к Шейми, по советам, лучше не подходить. Будто он росянка, блесна, липкая лента для мух или светлячок удильщика. На деле он не был обманом. Он не пытался казаться тем, чем не является. Это люди любили рисовать его портреты, включая фантазию,а не объективность. И все же их интерпретации были куда безобиднее происходящего. Не потому, что Паркинсон был типичным стереотипом слизеринца. А потому что он им не был. А для блага других... лучше бы был.
Он считал, что спасает людей от самих же себя. Он видел, как они сами загоняют себя в клетки. Вещают замки. Морят себя голодом. От того они такие злые. От того они боятся выпускать себя наружу. Чтобы не впасть в пищевую лихорадку, где начнут пережевывать все на своем пути. Преграды, чувства, кости. А высвободиться плавно, словно выходя из наркоза, им не хватит сил. Не хватит терпение. Голод возьмет вверх. Примитивное всегда побеждает в финале. Поэтому в их смиренных душах царствует страх. И всего лишь воет из бездны голод. Ему не забраться по отвесным скалам праведного ужаса перед возможным исходом. Перед кровавой бойней, которая развернется дай они себе чуть больше свободы, приоткрывая решетку.
- Поттер, ты маленькая лгунья, - ласково произнес Шейми. В темноте не было видно, как он весело улыбнулся. Но это было слышно. - Если бы ты не хотела попасть в беду, шляпа бы определила тебя на другой факультет, - ладонь слизеринца будто бы потекла по шее, задевая кончиками пальцев тонкий изгиб ключиц. - И не подходила бы ко мне близко.
Он был готов помочь ей. Спасти от всего, что окружило ее, взяв в блокаду. Потому что ему не просто нравилось быть поводырем в потемках души, а потому что он ощущал в этом сакральное едва ли не библейское предназначение. Ей только нужно было сказать свое "да", впуская его. Чтобы он мог направить ее, протягивая свою руку из темноты. Главное преодолеть то, что загоняет в эти углы. Страх. Но гриффиндорцы ведь отважны. В них есть эта сумасшедшая жилка медоеда, игнорирующая одноклеточный вирус сердца.
- А раз уж подошла, - вкрадчиво произнес Шейми, поворачиваясь и невесомо опрокидывая Лили в объятия мятой простыни. - Почему бы тебе не переступить еще одно правило? - он гипнотически склонился, в нежной плотоядности облизывая свои губы.
Она показалась ему совсем прозрачной. Словно лунный хрусталь, жидкими лепестками фиалки растекшийся под ним. Так забавно коротать ночь, ощущая своей кожей чужую. Мягкую и нежную. И ощущать ритм чужих слов, который звуками стелиться на дне души.
- Расскажи, что тебя волнует больше всего? - Шейм проводит ладонью по груди, замирая пальцами ребрах, пока под его рукой распускается теплая пульсация. - То что ты никому не можешь рассказать. Расскажи мне. Я никто.
Прикосновения, слова, полуулыбки. Все это столь невесомое, легкое. Таящее в предрассветной дымке. Все это кажется нереальным и единственно возможным одновременно. Они будто замирают в этом мгновении. Мгновении тишины и грохочущего пульса. Кажется, что так и не бывает вовсе. И что только так и может быть. Они стихии, случайно сошедшиеся в одной точке. Цунами танцующее с торнадо медленный вальс.
Он, конечно же, прав. Жить без бед - это не для гриффиндорцев. Не для тех в чьей крови столько жажды жизни, упрямства, стремления бежать. Неважно куда, лишь бы двигаться, лишь бы достигать высот, цепляться за самые острые выступы, сражаться, с собой и другими. За всем происходящим с ней в последние месяцы она успела почти забыть об этом. Но беда подоспела вовремя и уже склонилась над ней, улыбаясь нежно и плотоядно, беда, спешившая напомнить ей о том, кто она такая.
- Я же говорила, что не верю ярлыкам и сплетням на слово, - улыбается Лили. Вот она, снова та самая истинная гриффиндорка, стремящаяся проверять все на собственной шкуре.
Она уже в беде?
Возможно.
Но ведь именно от этого гриффиндорское сердце и бьется так часто.
Ей просто интересно. Как ребенку, что доверчиво тянет ладонь к церберу и думает вот бы приручить всех демонов, дать им клички смешные, трепать по холке и кормить мятными конфетами.
Они ведь тоже, наверное, любят сладкое.
Они ведь тоже живые.
Слизеринец легко опрокидывает ее на спину, она не столько видит его эмоции, сколько чувствует, слышит. Тихо усмехается в ответ, ее смех звучит мягким звоном серебряного колокольчика.
Можно сколько угодно говорить о вражде факультетов, фамилий, людей. Но существуют такие моменты как сейчас. Когда вы и правда никто. Субстанции, сгустки эмоций. Без формы и воплощения, без сжимающих до хрипа оков. Когда вы свободны и только поэтому еще живы.
Здесь и сейчас.
Только на это мгновение. Где нет вчера, и нет завтра. Где совсем скоро вы рассыпетесь в пыль. Разойдетесь по своим берегам. И от этого еще острее чувствуете то, что происходит в данный конкретный момент.
- Боюсь перегореть, - отвечает честно, - Перестать чувствовать все так. Стать Гердой, не умеющей сложить слово "вечность" из льдинок.
Она понятия не имела, понимал ли он о том, что она говорила, читал ли маггловскую сказку о мальчике с ледяным сердцем. Но это и не было важным. Он ведь сам сказал. Он никто.
Важным было то, что именно с помощью него она впервые осознала и высказала вслух этот страх. Страх сформированный осенними месяцами оцепенения, безразличия, существования, но не жизни. Не той, что она снова неожиданно почувствовала в его присутствии.
На краю беды жить хотелось как никогда сильно. И чувствовать. Не греть тлеющие угли в ладонях, а топить ледяные сердца огнем, идущим из самой глубины пламенной гриффиндорской души.
И все снова стало казаться таким настоящим, важным. Ни страха, ни сомнений. Она снова чувствовала эту жажду жизни, борьбы, снова ощущала, что ей все по плечу.
Легкое касание, там, где под ребрами бьется сердце.
- Смотри, не растопи свое ледяное сердце - шутливый тон, зеленые глаза мерцающие гипнотическим светом.
Она мягко усмехается, чуть закусывая губу. Протягивает ладонь, невесомо касаясь его щеки, чувствуя, будто, по тонким пальцам течет жидкий огонь.
Огонь, который не может обжечь.
Лишь согреть.
Не растопи.
Нам это совсем ни к чему.
Скоро забрезжит рассвет.
Кай выпивает, но алкоголь, как водится, не несет ему ни смерти и ни тепла.
Только там, где когда-то горячее билось сердце, бешеным колет пульсом огромная тупая игла.
"Ладно, " - думает Кай - "Так, пожалуй, лучше и безопаснее...а то сгорел бы, к чертям, дотла" (ц)
Вы здесь » HP Luminary » Waiting for better days » моя маленькая Герда
