Можно вытащить язык и ловить им снежные хлопья. Можно, конечно, и даже почти хочется, отбросив старческую серьёзность, но стоит оглянуться на кажущуюся в разы светлее под теплым светом, льющимся из лампы, поднять взгляд чуть выше, на макушку ёлки, искусственной, потому что им обоим, кажется, жалко глядеть за медленной смертью некогда живого и находящегося на месте растения, но выглядящей довольно-таки живенько, и Бревалаэр оставляет эту идею, тихо усмехаясь и закрывая окно. Кутается получше в кофту - домашнюю наконец-то кофту, растянутую в рукавах и внизу, а не свой идеальный привычный взгляду и телу пиджак. Ничего не стесняет движений - кроме того, что внутри. Если честно, Брев ощущает себя не в своей тарелке с тех пор, как они вернулись от его родителей, но при этом не желает отпускать от себя Кая ни на миг, даже в лавку за выпечкой, хотя сам же утром и обмолвился о том, что на улице, чай, не Франция, а ему так охота круассанов, хотя это желание, пока они находились в родовом доме, ни разу не дало о себе знать, будучи подмятым благородной злобой. Или нет, не благородной - старый ворон кипел от гнева, укрывался им, как одеялом, будто сквозь этот "домик" до него не достучится вежливо-удивленный вопрос "Что, прости?", который он задал Каю, оглядев его так, словно впервые видит, когда они вдруг добрались до доказательств того, что... От того, что Бреваль видел этого парнишку далеко не впервые, было будто бы еще более горько. То есть в смысле он среди прочих почти тысяч учеников учил и собственного сына? Кровного сына, Брев испытывал, конечно, некие отеческие чувства к каждому из своих учеников, особенно если они затем становились участниками школьной команды, и уж тем более если они отдавали себя затем в профессиональный спорт, но... Это ведь немного другое. А тут, ну, да ему было страшно лишний раз к Каю прикасаться. Вдруг просто исчезнет, рассыпется ярко-синими, такими же, как его глаза, такими же, как цвет их общего факультета, искрами. И ничего не останется, кроме запаха пепла и отдаленного нечеловеческого смеха, которым проводят эту удавшуюся шутку древние боги. Пошутят ли над ним еще раз, забрав много лет назад самое дорогое? Он думал, что "самое дорогое", особенно первые несколько лет после потери, но разве бывает что-то, что оказывается ещё дороже, чем золотой стандарт, идеальный тип? Кайсан словно бы вылит из золота, но когда он двигается, это ощущение пропадает,  и Бревалаэр наблюдает за чужими движениями скрупулезно и почти завистливо, отпинываясь от затаенной гордости. Вот это вот - его работа. Его, а не чья-то еще, его и одной прекрасной женщины, которую он любил когда-то давно. Забавно, через множество лет после смерти она вдруг взяла и сошла для него с пьедестала. И на него не поднялся кто-то ещё, нет, просто само царское место вдруг оказалось разрушено, и Дюбуа падал, падал бесконечно долго, чтобы упасть к ногам... Чтобы упасть... Он прикрывает глаза и думает о том, что не представляет, что напишет на бумажке, которую потом запьет, горящую, шампанским под бой курантов по чьей-то дурацкой маггловской традиции, и готов молиться до боли и слёз о том, чтобы грядущий год подарил ему счастье, счастье, которого он наверняка попросту не заслуживает и одновременно добивался долгие годы. Он любит Фрэнсиса, как давно признался себе, как перед каникулами признался ему, получив отказ. Ну и плевать? Плевать. Главное, что Фрэн хотя бы блин жив, и будет жить, Брев надеется, еще очень долго... В идеале бы с ним. Но - хрен с ним, и так это слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Эти дни Кай живет у него, хотя у него есть своё жильё, принадлежащее, грубо говоря, тоже Бревалаэру, но он не думает об этом - просто втихаря оплачивает счета. И не понимает, почему делает это. В смысле, не понимает, почему одновременно вроде и знал - и не мог догадаться. Но правда, он не может теперь насмотреться на Кая, не зная, меняет ли это в их жизни хоть что-то, если смотреть объективно - ведь самое главное он уже пропустил. Проебался по всем фронтам, так сказать. Двадцать два дня рождения, начиная от первого глотка воздуха - ему не угнаться за этим теперь. И поправляет ёлку, в которую подвыпивший накануне Дюбуа врезался ночью, не мальчишка, жующий сопли, а молодой и полный сил мужчина. Его сын - настоящий мужчина, но Бреву так льстит хотя бы то, что он успел застать и мальчишку тоже, хоть краем глаза, и мальчишка этот не жевал сопли, нет, этот мальчишка смотрел на него исподлобья, как взрослый, и этот мальчишка не побоялся с ним, фактически, подраться когда-то тоже очень давно. Будто бы в прошлой жизни. Он статен сейчас и красив, как бог, в нём будто взросли изнутри все цветы Персефоны и успели окончательно затлеть угольки Аида - ну, как минимум себя в роли иного божества Брев точно не видел, а ведь это - его точёная работа на ровно пятьдесят процентов, да простит его прекрасная женщина, но он справедливо требует половину за то, что взял после её смерти опеку над её сыном. Он ведь был не обязан, правда? Мальчишка носит чужую фамилию, и имя получил не от него, их вообще ничего не связывает... кроме крови. Бреваль только надеется, что Она смотрит на них там, наверху, и что она рада за них. Было бы ещё лучше делать это с Её одобрения, хоть сейчас, раз уж при жизни не получилось. Брев смотрит на Кайсана, и сердце у него обливается кровью, одновременно с этим переполняясь любовью и гордостью. Он влюбляется в чужую улыбку каждый раз, потому что видит в ней отражение Её и его собственной, и сейчас, когда он наконец постиг эту сокровенную тайну, она вызывает в нём почти дрожь, всё видится совершенно иначе, глубже и таинственнее. Таинство рождения и взросления. А всё-таки, по проценту, что там наберется в Кае от него?.. Глупо думать об этом. Этот мальчик - давно сложенная личность. Он крепнет, остывая к миру и въедаясь в него корнями одновременно, с каждым божьим и не очень днём. Пусть так. Бревалаэр продолжит по мере сил и чужого дозволения охранять этот процесс, сопровождая его. И что-то прекрасное будто бы расцветает в нём самом, когда...
Он моргает, понимая, что немного завис, и что Кай уже успел развернуться, и смотрит прямо на него. У него такие красивые глаза, но ещё красивее выражение в них, и поэтому Дюбуа отводит взгляд, издавая глухой смешок, и обходит Стоуна по видимой только ему широкой дуге, садясь за фортепьяно. В абсолютной тишине, почти хрустальной, а за окнами тихо шуршат снежные хлопья, покрывающие землю уже очень долго - когда они соберутся выйти, то взять лопату бы, чтоб проделать тропинку, а не то есть угроза провалиться по колено. Но это мелочи жизни, они выйдут, и им будет тепло и весело, потому что у двери уже лежит корзинка со сладостями, что они раздадут мимо проходящим детям, мандаринами - и фейерверками. Первый год в жизни Дюбуа, когда он хочет по масштабу перегнать весь арсенал магазина Уизли, кажется, хотя если еще честнее - и закупился-то у них.
- Вечер светит,
Так знакомы мне эти места,
Здесь в грязи был, здесь белым.
И вот эта
Сторона опасней, чем та,
Если ты под обстрелом... - Начинает хрипло, понимая, что опоздал для этой песни, и ему вторят зажегшиеся огоньки до ёлки и собственные прытки пальцы, жмущие на клавиши инструмента. Брев жестом просит Кая выключить свет, чтобы им светили только эти огоньки, да бело-персиковое сияние за окном, льющееся от снега, отражающего свет луны, да фонарей.
- Вот моё ремесло -
Что умерло, то врачевать,
Поливать то, что выжжено.
Нам с тобой повезло,
Мы знаем, что значит терять,
Это значит, мы выживем. - Да, ещё как опоздал. Ну и не плевать ли? У него до сих пор дыра вместо сердце, хоть и наполненная сейчас чем-то сладким, хоть и склеена детским пластырем - таким же, с динозавриком, как те, которыми он заклеивал царапины на Кае после их импровизированной драки. Да и у сына на личном фоне не так уж всё гладко, правда? Хотя они не говорили об этом прямо. Бревалаэр просто серьёзно сказал, что примет Кая любым, и намекнул на то, что никто ещё не отменял обездвиживающие заклинания и тряпку, пропитанную сонным зельем. Но не стал бы применять их сам, всё-таки Фрэн был ему интереснее со всеми этими своими выкрутасами, вредный и блестящий, и колючий, и пахнущий вишней... Если сына тоже не устраивала позиция побежденного для своей партнерши или партнера - что же. Значит, они оба просто благородные лохи. Но значит, сын пошёл в него. Господи, сын. Сын. СЫН. Но когда он поёт, он прячется от этих глумливо-недоверчивых мыслей. Разве это возможно? Кай не рассыпается, когда Брев хватает его в охапку, забывшись, но каждый раз, прежде чем сделать это, он немного напрягается снова. Напряжение вообще давно уже копится в нём, очень долго, и ему нет выхода, как у встряхнутой бутылки с кока-колой, которой они зачем-то закупились. Просто Дюбуа очень понравилась реклама, когда они несколько дней назад гуляли по маггловскому Лондону, и проходили мимо магазинов с элеткротехникой. Там на витринах стояли телевизоры, и там шла эта старая, но тёплая-тёплая реклама. Holidays are coming, holidays are coming, holidays are coming. Его почему-то пробрало до дрожи, хотя в своём детстве эту рекламу Брев не видел и не слышал. Она, и вообще само нахождение Кая рядом, пропитывали его духом Рождества и Нового Года, внушали надежду и веру... Он ведь никогда не отмечал раньше эти праздники так. Не консервативно и скучно, с родителями, и даже не один, сидя с бутылкой виски, куском мишуры и тремя мандаринами, а практически по-маггловски, уютно и просто. Ему вообще было уютно и просто... Брев допевал, а в глазах и носу предательски щипало. Но он напомнил себе, что вообще-то и сам давно не мальчик, а взрослый мужик, переступивший порог сорока, и пора бы уже это самое, держать себя в костях. Но что он мог сделать, когда... Чёрт, ему хотелось заглянуть к Каю в мысли, понять, что испытывает он, ошарашен ли он до сих пор, как и Бревалаэр, недавно узнанной новостью. Меньше недели ведь прошло. Он ещё не пришел в себя даже, а Кай? Вдруг ему стыдно, неприятно, обидно? Но он слишком вежливый и добрый мальчик, чтобы признаться в этом. Брев надеялся, что нет, Кай ведь ещё и честный, но всё-таки.
Вставая из-за фортепьяно, Брев поежился уже не от холода. Подошел к дверям, тоскливо посмотрев на свои сапоги - попробуй-ка выйди сейчас в ботинках, тут же потеряешь их в сугробе, и обернулся на сына:
- Что, идём? Пока сделаем тропинку, уже и время подойдёт. Я думаю, даже шампанское со стаканами можно взять с собой, не растаем, коль выпьем для начала на улице, а? Зато ты видел хоть раз вблизи такое количество фейерверков, как будет сегодня, сын? Спорю, что нет, и ведь даже не Рождество уже. Жаль, мы потратили время на твою бабульку. - И начинает против воли смеяться, потому что чёрт, его статным и вечно молодящимся родителям так будто бы далеко до звания бабушки с дедушкой - а вот, взрослый внук. Вообще-то, вполне себе повод для гордости, как сухо заметила мать, отводя от Кая взгляд, когда они прощались. Она не может привыкнуть. А ещё ей стыдно, очень стыдно. Она вряд ли когда-нибудь простит себя - и Бревалаэр её не простит. Он не нанимался в святые отцы и образцы добродетели - он далеко не святой, да и отец, проворонивший всё детство сына, явно хуевый, да и добродотелью родители, выгнавшие невесту, явно уж обделили. Что есть, то есть.
Только надев сапоги, Брев понимает, что мог защитить ботинки заклинанием, сделав всё куда хитрее и одновременно проще - и заливается хохотом снова, беря лопату, подбирая корзинку и выходя на улицу из дому, почти сразу наталкиваясь на препятствие в виде сугроба. Оглядывается на Кая, то и дело сбиваясь со смеху, нервного и счастливого одновременно:
- Ш...ш-шампанское не забудь.

Отредактировано Brevalaer Dubois (2018-12-28 20:29:19)