Правая рука снова дрогнула, оставляя на желтоватом пергаменте стремительно разрастающееся пятно, а левая так же стремительно смяла бумагу в комок и откинула в сторону урны валяться с остальными такими же, свежими, приятно пахнущими, но безнадежно испорченными, измазанными той самой ненавистью, от которой дрожат руки. Грин казалось, что она уже и не умеет чувствовать что-то иное, разве что рядом с бабушкой, но не в этом месте, где  каждый взгляд на нее какой-то не такой, раздражающий, а любому смотрящему хочется сломать шею. Сидеть в редакционной совсем одной пусть и не было хорошим решением, хотя бы потому, что новый выпуск гарпий был уже оформлен и успешно выпущен еще ранним утром, а гриффиндорка просто зря сейчас портила бумагу, она больше не знала, куда ей деваться. Краем глаза видела тонкую стопку газет с квиддичным полем на первой странице, и среди перемещающихся над полем студентов, даже с этого расстояния, могла пронаблюдать за самым сильным раздражителем этой недели. Да опустить взгляд пониже и его колдография красуется отдельно, обрамленная хвалебным текстом, который писала она сама. Он был хорош, глупо отрицать очевидное, Ходж писала и писала, натянув маску журналиста и пытаясь избавиться от всех лишних эмоций. У нее это получилось идеально. Мансфилд, кажется, даже кинул в ее сторону неловкой комплимент, но все это уже не имело значения, потому что гриффиндорка сняла все маски и внутри бурлил гнев, смешанный с приторным вкусом отчаяния и даже чуть-чуть горьким - обидой.

В гостиной устроили целый спектакль. Как полагаемся по всем канонам, принцесса влюбилась в простого смертного, позор, костер инквизиции, но самое главное - уничтожение и унижение, жестокое настолько, насколько жестока она сама. Собрались буквально все, кому Ходж хоть раз подпортила жизнь, а еще хуже спальня для девочек, которая голосила уже вторую ночь напролет. Грин знала как ухватиться за самое никчемное, за то, что было далеко в прошлом, глупо и наивно, практически исчезнувшее даже из собственной головы. Нужно лишь одно слово, маленький клочок воспоминания, потревоживший тишину, и вот тебе самая сахарная жизнь. Твоя вина, Ходж.

Она играла в эти игры умело, запускала пальцы в голову, перебирала все струны, была лисой, которой ее звали и в жизни своей практически не давала слабины. По крайней мере, эта тайна должна была уйти вслед за ней в могилу, если бы мальчишка не проговорился сам, но она, казалось, сделала все, чтоб он молчал. Обидно, теперь даже не проверить. Расслабившись от пары глотков огневиски, Грин общалась с Оливером на равных, и не успела ни заметить, ни понять, как он стал ею или она стала им. Развязанный язык продолжал нести ту правду, которая никому не была нужна. Они смеялись, будто вспоминали о старых-добрых временах, когда трава была зеленее, а солнце светило намного ярче, на самом же деле на шее Гринадин тогда смыкался массивный замок, созданный из ее собственной тупейшей ошибки, наивности, излишнего доверия, глупости, и от этого на душе было еще хреновее. Нет ничего хуже, чем подставить самого себя и смотреть на это, изнывая от беспомощности. Может и был у нее когда-то несостоявшийся роман с грязнокровкой, но мимолетный и нереальный. И, кажется, они сошлись на том, что это был лишь сон, наваждение, которое никогда не станет историей, но оно стало грязным, унижающим слухом, с помощью которого ее хотели уничтожить. Не на ту напали, уродцы.

Гринадин встала из-за стола, собрала все бумажки, пролетевшие мимо урны, и все же смогла впихнуть их в переполненный контейнер. Все знают, что Ходж осталась в кабинете, и если увидят мусор, то всей редакцией будут наблюдать, как она драит помещение. Унижений хватало, она больше не собиралась молча выслушивать оскорбления, следующий, кто скажет ей хоть слово, получит локтем в глаз и плевать насколько у других с ним хорошие отношения, или насколько он младше ее, мальчик или девочка, чистокровный или магглорожденный, Грин разобьет лицо и будет наблюдать за болью, выступающей на милом личике, потому что это именно то, чего они боятся больше всего - сломанный ноготь или кровоточащий нос. Хрупкие и никчемные.

Она уверено открыла дверь и так же уверено вышла бы за порог, если бы не подняла глаза и не увидела прямо перед собой причину всех ее текущих бед, которому не только хватило наглости вот так просто подходить к ней, но и стоять у нее на проходе. Ходж хмыкнула, положила ладонь на грудь слизеринца и оттолкнула его от двери, освобождая себе выход из кабинета. Мысленно она уже разбила его голову об стену, но внешне старалась держаться спокойно и гордо, хотя прекрасно понимала, уж Оливер точно знает, что Грин практически не бывает спокойна.

— Привет, трепло. Стоит признать, летаешь на метле ты лучше, чем хранишь секреты.  Не хочешь полетать? С астрономической башни, например, нет? Я сделаю хороший снимок, будешь опять на первой полосе.

Отредактировано Greenadine Hodge (2019-02-18 20:02:56)

Мальчишки всегда притворяются. В ее голове все складывалось лучше, но, кажется, она застряла в сегодняшнем дне со своими же ошибками. Она не хотела придавать излишнего драматизма, в конце концов, вряд ли это выйдет дальше школьных стен, но что-то всегда щелкало само по себе, Грин могла сейчас пройти мимо, гордо подняв голову и толкнув посильнее, помечтала бы о тайной жизни в месте, где можно ото всех спрятаться, и, со временем, все бы прошло, никто бы не вспомнил. Но он стоял так соблазнительно близко, и она знала, что он играет, лжет, пытается выйти сухим из воды. Его слова проникали под кожу раздражающим покалыванием, а невинный взгляд пробуждал желание расцарапать эти карие глаза, действительно выглядевшие чистыми, непорочными, и усиливающими растущее раздражение. Она бы поверила, если бы он не был единственным человеком, знавшим ее секрет. Теперь знает вся школа, и, быть может, Гринадин даже хотела бы поверить в его невиновность, ведь тот вечер был таким приятным, легким и искренним, но в итоге все сложилось не в пользу Оливера.

— Мне некогда играть в игры, Картрайт, — она сделала еще один шаг вперед, отодвигая того подальше от двери в редакцию. — Но, знаешь у тебя отлично получается. И сегодня, и тогда.

Грин никогда не выбирала людей, которым можно рассказать тайны, она их просто не рассказывала. Личную информацию всегда можно использовать против кого-то. С друзьями она могла бы однажды поссориться, а обиженные, как правило, самые злейшие враги, и раскрывать секреты для них проще всего, потому что это они невинные жертвы, это их унизили, их оскорбили и не пожалели. Что им терять?

Она понятия не имела, почему наконец-то кого-то выбрала, и почему этим выбором стал именно Оливер. Возможно, за нее говорил огневиски, спутавший мысли, ее идеалы и принципы. Сделала пару глотков, разговорилась с грязнокровкой, а потом еще, еще и еще. Всего лишь действие алкоголя, может там и не было слабости, что она уже на себя навесила. А может слабость состояла в том, чтобы перекинуть всю вину на стеклянную бутылку, пнуть ее и разбить об камень во дворе. Так же намного проще.

— Ты такой правильный, да? Не знаю как тебя занесло на Слизерин, но ты весь такой чудесный, добрый, умный, внимательный. Хорошие мальчики и девочки с тобой дружат, ты играешь в команде, несмотря на то, что загонщики тебя терпеть не могут. Ну ты прям главный герой телесериала, Картрайт. Мы в дерьме, но есть лопата, — голос подрагивал, а пальцы вцепились в край кофты, оттягивая ее вниз. Палочка за пазухой словно вибрировала, призывая схватиться за нее и кинуть в слизеринцы оглушающим заклятьем, впечатать его в стену или натравить змею, но пока Грин держала себя в руках, внезапно заинтересовавшись тем, как далеко могла бы зайти эта ситуация.

— Я написала то, что я хотела написать. А ты, кажется, сказал то, что хотел. Может быть я заслужила, у нас были плохие отношения. Может быть я бы сделала то же самое, узнав твой секрет и сделав из него классную новость. Но это было бы в моем стиле, а от тебя подобное, черт возьми, очень неожиданно. Это месть или ты просто так развлекаешься?

Отредактировано Greenadine Hodge (2019-08-09 01:28:48)