Она лежала в больнице уже несколько дней. Родители не дежурили у палаты постоянно, хотя бы потому, что грубо говоря, у девочки оставался только один родитель. Матери давно не было, но находящейся под обезболивающими почти постоянно Ханне именно её нежные прикосновения чудятся порою, как и слышится её тихий и нежный голос, умоляющий потерпеть и подождать ещё немного. Невозможно ослушаться, не возникает даже мысли об этом, хотя в первое время и возникает страстное желание, чтобы мама забрала её с собою. Кто... Кто она, кому она нужна здесь? Отцу? У него новая жена. В перспективе - новая жизнь. Ему будет лучше одному, без Аурелии. Таких жестокие чужие люди называют "багажом", мешающим жить людям. Ненужные дети от предыдущих отношений, вот как. Аурика уже слишком взрослая, чтобы её смогла напоить сладкая ложь мачехи, чтобы можно было поверить ей. Эйприл никогда не называла девочку чужой, однако это всегда скользило где-то между её словами, было их тенью, и даже несмотря на то, что мачеха тоже навещала её, кажется, она не может до конца прочувствовать эту трагедию - её ладонь чуть шершавая и какая-то неприятно безвольная, когда обхватывает руку девочки, даже не сжимая её. И Ханне хочется убрать руку, но совершать любое движение, кажется, слишком больно.
Её забирает магскорая. Из коридоров, не перестающую плакать, хотя этот процесс сложно назвать подобным образом, потому что слёзы не вырабатываются - её лицо сожжено словно бы кислотой. Она ничего не видит и не ощущает ничего, кроме боли и тупого ужаса, хотя сначала ей первым делом обрабатывают лицо, стирая зелье, но всё равно немного опаздывают - его частицы скользят всё глубже. И тогда кажется, что всё потеряно, навсегда потеряно. Её переводят в Мунго самым срочным образом, и первым делом ей спасают глаза - она не может перестать кричать, не видя ничего кроме темноты, сменяющейся яркими кругами. Потом крики стихают, сменяясь болезненным скулежом - боль стихает тоже, убаюканная лекарствами, другими, но спасительными зельями, от которых так уютно пахнет травами, что-то приятное и щемящее пробуждается в глубине души, рождая воспоминания о том, её первом доме со стенами, разрисованными цветами. Ханна может заснуть. Может хоть немного расслабиться.
Когда она приходит в себя, уже значительно легче. Боль уже не такая сильная даже вполовину. Ей постоянно меняют повязки. Ей говорят, что ей повезло - будь все пропорции соблюдены правильно, прожгло бы до костей, разъело бы и их тоже. Остаётся загадкой, где школьница смогла достать книгу, в которой рассказывалось об этом, но пусть этим занимается уже министерство или кто-нибудь вроде - её как минимум исключат, и Ханна сможет об этом не беспокоиться. Она благодарит бога за существование магии, потому что её обещают спасти, потому что шрамов остаться не должно. Но иногда Аурике почти жаль, что боль отступает - пустоту нечем становится заполнить. Ей не разрешают снимать повязку с глаз, чтобы зрение могло восстановиться полностью, не нужно открывать глаза и напрягать их, поэтому девчушка продолжает жить во тьме. И ей нужны хоть какие-то ориентиры, поэтому она обращается к единственному возможному - мыслям. Светлячки, не дающие ей заблудиться в этой тьме. Но их пересвет тревожный, потому что Ханна-Аурелия не перестаёт думать о не слишком приятных вещах. Сначала она боится потерять свою красоту и прелесть, которым осознала цену буквально только что, стоило в воздухе повиснуть угрозе их потерять - но эти мысли всё-таки слабеют с каждым днём, её беспокойство медленно тает, зато на смену им перетекают другие - из страха из беззащитности Ханна медленно переходит в стадию обвинения, непонимания. Почему это произошло с ней? И почему именно с ней? Слишком сложно. Она... чем-то хуже других? Она - юная красивая девушка с кровью вэйл. Разве сработали заверения мачехи? Силы вселенной решили сгруппироваться и воплотиться именно здесь, именно на ней - хотя в Хогвартсе есть и другие. Или виною всему является даже не кровь? А особенности характера. Слишком ветреная, как качает головой мачеха. Слишком желающая показаться милой и дружить со всеми?.. Люди - вредители. Не все, конечно, но многие. Было так странно настолько не доверять своему парню, чтобы в итоге вредить даже не ему, а ей, девочке, с которой он поговорил-то всего пару раз! Если в нём сомневаются - будут и другие. Но досталось, опять же, ей...
Повязку щипит от слёз, хотя голову продолжает дурманить приятное благоухание. Ханна тихо выдыхает, дыша хрипло и тяжело, пытаясь успокоиться. Ей обидно и больно, и - попросту за себя стыдно, но стыд разбавляется поровну с яростью. Последняя вспыхивает волнами, обжигая кончики пальцев - и уступает, вынужденная схлынуть под давлением первого. Ханне стыдно для себя. Стыдно за то, что она - такая. Но разве она в этом виновата?
В этих буйствах мысли, в этих философских размышлениях проходит день, затем другой. С каждым ей всё легче. С каждым всё сложнее, стоит представить себе, как она выйдет из Мунго и вернется в Хогвартс, после уже испорченных заранее новогодних каникул. Будет ли всё по-прежнему? Сможет ли она доверять людям? Что она будет делать... ну, с собой? Слишком сложно для одной почти пятнадцатилетней девочки. Обычным пятнадцатилетним девочкам не обливают ядовитыми зельями лицо.
Она как раз опускается в нагруженную думами дрему, когда неожиданно слышит скрип двери. Вздрагивает, просыпаясь, приподнимаясь на койке - и запоздало подмечая, что вроде бы отец с мачехой обещали прийти вечером. Но сейчас ещё далеко не вечер, а это - не они. Ханна слышит иную подпись, и это заставляет её напрячься, натянуть одеяло по самые плечи. Пока она почти не пользуется зрением, не имеет на это возможности и сил, обостряется слух, и так от природы музыкальный.
Девчушка поворачивает голову в такт чужим шагам и зазвучавшему голосу. Почти что маятник. Она слышит предложение, в котором заранее чудится издевка, и вздергивает брови скептически - вряд ли сквозь бинты это заметно. Золотые локоны, пробивающиеся между линиями - и лишенное черт лицо, одни лишь контуры.
- Я... - Её голос тихо звенит, вибрирует золотым колокольчиком. От него по пространству распространяется гул, наполненный золотыми же искрами. Вейла, даже если больше особенно нечем привлекать. Лямка, спавшая с тонкого девичьего плеча. Руки, сжимающие в напряжении одеяло. Ханна жмурится, будто от этого появится какая-то разница, и невольно прислушивается, напрягая память. - Ты... Ты со Слизерина? Я тебя знаю. Слышу голос издали, в коридорах и во время матчей. Ты... - Она шевелит губами, про себя называя имена и продолжая вспоминать голоса. - Капитана слышно постоянно, но его голос звонче. Кто там ещё... Не вратарь - его тоже помню. Ругались на воротах. Охотник... Загонщик? - Ханна не знает, что остановилась на правильном варианте - до неё только сейчас доходит, что она повелась, как дурочка, забыв и не уточнив самое главное. От этого девчушка хмурится и привстает, спуская ноги с кровати, не думая о том, что одеяло спало, а её ночная рубашка слишком, ну, миленькая? Белые сердечки на нежной розовой ткани.
- Всё равно. Кем бы ты ни был - зачем ты пришёл сюда? Меня не навещают даже друзья. Я просила их не делать этого. Мне...
Мне стыдно.
Мне страшно.
Мне неприятно.
И ещё много чего, целый комплекс ощущений, с которыми она не знает, как справиться. Но кто это такой, чтобы поведать о них ему?