Луи никак не мог насытиться этим ощущением дозволенности в плане всего того, что касалось Шейми. Возможность прикасаться к нему тогда, когда захочется. Подходить к нему со спины, пока он делает им кофе на кухне, несмотря на просьбу не вылезать из постели, и вставать на носочки, почти как балерина, чтобы поцеловать его в затылок, для опоры хватаясь за его плечи, мягко их поглаживая - и подрагивая от переполняющих его ощущения нежности и влюбленности, кружащей голову. Волосы Шеймуса смутно пахнут цитрусовыми, особенно когда Луи зарывается в них пальцами, просто так или во время того, что кто-то глупый и косноязычный обозвал "актом сексуального характера", хотя это скорее "акт" любовный, да и вообще, это скорее не акты, а аккорды, в своей сумме являющие бесконечную любовную песню. Эта песня звучит у Луи в ушах слишком сильным биением сердца, тудум-тудум-тудум, и изливается алыми следами ему на уши. Он прячет их по утрам мазями из "Волшебных вредилок", за которые из принципа платит там полную цену - затем, чтобы прийти во "Вредилки" снова через пару часов уже дественно чистым, вставая за прилавок. Это то, что нравится Лучику больше всего - стоять за прилавком и улыбаться посетителям, объясняя им свойства того или иного товара, рдея щеками из-за ощущения принадлежности к чему-то фактически великому, и самое главное, оставлять чистым сердце в том, что нахваливая что-нибудь, что в очередной раз придумали его дяди, он не привирает ни словечка. Никакого обмана и разрушенных ожиданий, каждый получает лишь то, что он ждет - или даже немного больше, а ждет каждый маленького персонального чуда. Иногда к Луи приходят юные школьницы за наборами "Чудо-ведьмы", они пунцевеют от его улыбки, и видя понимающий взгляд небесно-голубых и наконец-то спокойных глаз, наклоняются к нему чуть ближе, доверчиво шепча обрывки своих историй, будто оправдываясь за то, что покупают эти приворотные зелья. Кого-то из них, может, не исправит "прыщевыводитель" и "вечнопрочные ресницы", а кому-то рано пользоваться "патентом на грёзы", и Луи их всех, безусловно, понимает. Они видят это - ещё бы, он такой хорошенький! Такой красивый и рыжий, юная копия Уизли - носящий ту же фамилию, что-то для кого-то по-прежнему значащую, ведь теперь её представители героями растеклись по миру, но одновременно такой сладкий, с ярко выраженной и одновременно совсем невесомой вэйловостью - он привлекает и очаровывает, он говорит "Приходите ещё", и они приходят, возвращаются снова и снова. Сейчас, осенью - первый серьёзный наплыв клиентов, чтобы школьники могли в новом учебном году завлечь друг друга и развлечь сами себя, но дядюшки убеждают, что то ли ещё будет - глазом не успеешь моргнуть, и хлынут зимние праздники, когда во "Вредилках" аншлаг - вот, когда наступает время говорить о театре. Они уже начинают обсуждать и готовить что-то особое, и даже примериваются к тому, можно ли его посвятить в их тайны, и у Лучика от восторга голова кругом - даже от возможности тихо сидеть в уголке и наблюдать за тем, как творится магия. Источники - дядя Джо и дядя Рон, которых он по-прежнему очень любит искренне и по-детски, за которых бросится грудью на оскаленное жало меча, если понадобится - себе оставляя одну маленькую прихоть в виде себя самого и возможности любить кого-то ещё, немного иначе - только одного, пожалуйста. Ему много не нужно. Разумеется, они оба знают, с кем Лу живёт, и он не всегда успевает обработать следы до прихода на работу - хотя всегда, как часы, приходит за полчаса до открытия. Очень трудно потакать желаниям возлюбленного, умоляющего остаться с ним в постели подольше, и при этом оставаться вызывающим гордость работником, но Лучик, кажется, всё просчитывает - он раньше встаёт, и в результате спит меньше, но вовсе не чурается подобной альтернативы. Жгучий как перец стыд временами, и нехватка сна - слишком малая плата за Рай. Иногда юноша почти боится того, что всё вот-вот изменится, его песочный замок счастья накроет безжалостная морская волна, слижет так, будто ничего и не было. Он находит в своём распорядке дня, выкраивает, как мойра по полотну лучами солнечными и лунными, себе ещё две возможности - в обеденный перерыв выскользнуть на чашку кофе или чая с Мерри Криви, с которым даже работать, выходит, остался в соседних локациях, - и поймать где-нибудь между делом Кая. С первым они становятся друзьями всё больше - Луи больше не отпустит его, точно не после пережитого. Он так беспокоится за Мерри, сочувствуя ему очень остро, потому и стараясь одарить своим обществом, развлечь как-нибудь, словно сам является товаром из "Вредилок" - но денег не надо платить, Мерри он отдаётся в руки бесплатно, ну, или за очередную улыбку, которых с таким искренним и тёплым другом получает навалом, пусть тому и тяжело на такой требующей концентрации работе, карманы полные - он собирает их в память, прямо как в эти самые карманы, весело ими звеня, ценя на вес золота каждую, хотя они ничегошеньки ему не оттягивают. А со вторым - он сам, ну, словно кот, лютой зимой жмущийся к батарее. Прижаться к Каю - так, будто всё в порядке. От него смутно пахло почему-то морозной свежестью даже в разгар лета, и Лу нравилось это ощущение, он за него благодарил себя, что не уехал в самом начале никуда, не только из-за Шейми, с которым на первых порах не знал, что делать дальше, сойдутся ли они снова, раз школа закончилась. Но всё-таки, одно оставалось неизменным - Кайсан Стоун был для Лу совершенно особенным. До сих пор и навсегда.
И всё это, вообще всё это, хотя он честно-честно был бы этим доволен, не имей ничего за пазухой - уравновешивалось одним Шеймусом Паркинсоном. От которого под тканью рубашки были укусы и засосы, от которых Лучик не становился похожим на ангела - маленькая червоточина, которой не давал затянуться Шейми, притягивала его к земле, и он был рад этому. По капле глотать змеиный яд, пока он до краем не заполнит чашу - но у чаши пробито дно, и поэтому можно считать её бездонной, а его нервы и терпение - безграничными. Вообще всё можно было простить за ощущение чужих - нет, таких родных - рук на его теле, и за ещё один поцелуй. Осознавали ли их родители степень серьёзности этого всего? Он стеснялся и не спрашивал ничего о матери Шейми, а родители собственные, со всеми дядюшками и тетушками вместе, быть может, надеялись, что это временно. Времени не существовало как такового, и Лучик не знал, одумается ли он когда-то в будущем, но сейчас все их доводы заканчивались об одну простую истину - без Шеймуса он умрёт. Зачахнет, как цветок, который забывали поливать в течение долгих лет и спрятали от солнца, его солнца, хотя странно сравнивать Паркинсона с чем-то подобным, он - что-то совершенно иного разряда. Пусть так. А Луи - не просто мальчик, а вэйла. Пусть в нём этого не так много - но даже каплю этой крови не разбавишь водой в достаточной мере, чтоб его суть потерялась. И всё это он готов отдать Шейми - при условии, что тот не разрушит остальные стены его внутреннего мира, только-только окрепшего и состыковавшегося с реальностью. Но он...не разрушит, правда? Ведь он же любит Лу. Любит, Уизли знает, и он слышит, как в голове и груди у Шейми затихают адские звери, когда он прижимается своей рыжей макушкой к груди Паркинсона - ловит последние ноты их воя. Но все монстры в чужой голове, породившие монстров в его голове, состыкуются тоже, убаюкивают друг друга - потому что за Шейми Лу сам готов вытащить из ножен свой меч, где голодно зазвенит железо, ловящее лунные отблески, и накормить его кровью врагов. Сполна, даже если сам следом умрет, не простив себе этого.
Они живут вместе совсем недавно. Лучик ещё не привык. Эти несколько месяцев тянутся, как жвачка с клубничным вкусом - волшебная, потому что вкуса-то никогда не лишается. Он с удовольствием жует её и сейчас, пока лежит на подоконнике, закутанный в плед, а за окном льёт дождь, и завтра выходной.
- Standing in the eye of the storm
My eyes start to roam
To the curl of your lips
In the center of eclipse
In total darkness I...
Reach out and... - Луи двигает высвобожденной из-под одеяльного кокона рукой плавно, будто делает движения для заклинания, при этом почти пританцовывая, и поёт, зная, что Шейми слышит его, а мягкая мелодия из магнитофона вовсе не мешает им, а только делает творящуюся между ними магию более ощутимой. И вот взглянув на отражение в окне, Лу видит и вовсе совсем близко высокую фигуру Шейми, и не сдерживает влюбленной и довольной улыбки. - ...Touch. - Звучит почему-то почти с вызовом, и Лучик меняет позу, высвобождаясь из пледа, и спуская с подоконника ноги - чуть раздвигая их, почти приглашающе, и протягивая к Шеймусу руки. Вьются вверх золотые искорки - магия вэйлы и любовная магия, которым противостоять невозможно, и Луи желает Шейми, желает прямо сейчас, хотя бы просто ощутить близко. Вместо подарков на все-все праздники, ну пожаааалуйста. Пусть у Паркинсона не найдется прямо сейчас ни одной причины для того, чтобы не подойти к Лу близко-близко, не прижать его спиной к холодному оконному стеклу - при этом грея своим телом спереди.

Луи улыбается и смотрит на Шейми влюбленно. В его улыбке - любовь и просьба, и дозволение, и... почти скорбь. Последняя мелькает на уголках падающей звездой и исчезает, а внимание на себя переключает лихорадочный блеск глаз. Луи ведь не дурак. И даже любовь не смогла его ослепить, хотя он и закрыл уши ладонями, напевая себе что-то милое и наивное, когда ему пытались донести о тёмной сути Паркинсона. Он не слышит их! Не хочет слышать, никогда. Но он видит всё сам, видит, глядя на чужую тень и во снах  - и осознанно принимает этот путь, даже если тот сведет его в дурку или могилу. Иногда Луи вдруг снится, видится во сне... прошлое, прошлое Шеймуса, удушающе пахнущее железом и алое, и он слышит отдаленный писк почему-то крыс, убеждая себя в том, что это всё - ведь только сон, но этого сна он боится до леденеющих ладоней и встающих дыбом волос, поэтому со слезами на глазах приказывает себе очнуться - и просыпается. И трогает свои ресницы, где почти всегда действительно мокро - а затем просыпаются остальные рецепторы, и Луи ощущает всем телом близость Шейми, выдыхая - расслабленно. Луи живёт не в кошмаре, он живет в сладкой сказке, он читает её себе каждый день. И он думает о том, что вытащи ему кто-нибудь пробки из ушей и расскажи правду - готов бы он был жить с потенциальным убийцей? Возможно, потенциальным лишь потому, что не позволили обстоятельства. Но Лу улыбается. Шейми - не убийца. Шейми - судья. Он, конечно, берет на себя слишком много, потому что по маггловской религии судья один - бог, и Лу знает, что Шеймус не бог, когда тот к нему прикасается, хотя определенная его часть на вкус - манна небесная. Но это - какая-то божественная насмешка, повторяющаяся история о том, как лучший из ангелов божьих был изгнан... Или - наоборот? Помочь подняться и расправить крылья. Он здесь для этого и есть, прижимается к Паркинсону тесно, желая стать одним целым с ним - и раскрывая свои, странно, но еще на ходу. Но эта любовь не окрыляет его. Любовь - лежащий на шее камень. Чтобы Лучик помнил, кто он есть, и не зарывался. Он принимает змеиный яд по капле много-много раз в день, ему даже не нужно никакого яблока, а их спальня - не эдемский сад, она - земная обитель, и он уже был изгнан туда, куда было нужно. На своём месте - с тем, с кем должен. Должен только потому, что этого захотел.
Луи не страшно. Луи не страшно ни один миг в своей жизни, пока он ощущает ладонь Паркинсона, и это забавно, потому что иногда чудится, будто смерть смотрит на него, когда он заглядывает возлюбленному в глаза. Красиво переливается в солнечном свете острие косы - правды или той, которую многие зовут старухой, суть одна, - а вдруг случайно зацепит и скосит тоже?.. Плевать. Он отдаёт свою вечность за каждый миг. Поэтому Лучику не страшно, ему очень сладко. Он любит смотреть Шейми в глаза и находить там любовь. Любовь, что преображает его, делает таким восхитительным, что Лу захватывает дух, и единственное, о чём он беспокоится - чтобы и Паркинсон не пожалел о том, что случилось, всякий раз случается между ними. Потому что у них одинаковые кольца на безымянных пальцах, и потому что тянутся друг к другу, желая переплестить, роза и терновник. Даже если расстанутся вдруг, топча эту землю - как жить дальше, зная, оставляя на своём теле следы и в душе - борозды, словно от когтей, потому что иногда любовь - самый кровожадный монстр, чьими жертвами они оба пали. Луи - не сможет. Не захочет, уверен. Он жаждет прирости к Шейми, быть с ним всегда, но... Нельзя, нельзя. Но Лучик не может отказать себе в том, чтобы побыть в чужих объятиях еще немного перед тем, как все же мягко выскользнуть, идя на работу. Он встает раньше - потому что совершенно нет сил сопротивляться, когда Шеймус... действительно будто его убивает, но любовью и нежностью, у которых слишком хочется остаться в плену. Кто бы подумать мог, что Паркинсон на такое способен. Хотя - Луи всегда был уверен, что все в этом мире нуждаются... в любви. И она творит чудеса. Пусть это будет единственный монстр, имеющий право разгрызать их по кусочкам.
- Ох. Правда? Магия вэйл вне закона? - Лу приподнимает брови, пряча лукавство, и делает рот красивой буковкой "о", посмеивается - и пробует, уже не так осторожно и мягко, как раньше, направить свою магию на Шеймуса. Тот влюблен, и это - противоядие, но учитывая, что влюблен Шейми в него, магия утраивается. И Лу прячет почти оскал, когда выжимает из себя всю магию до последней капли, на которую способен, он бы отдал за это всю восьмушку своей волшебной крови - чтобы любовь на миг затопила сознание Паркинсона, выгоняя всё остальное, как прогоняется свет, когда выбивает пробки. Но любовь Лучика - и есть свет, не так ли? Яркая, золотая и очень горячая. Она может расплавить Шейми, если Луи научится. Но он дарит Шейми лишь миг, со злостью, которой тот, сам того не понимая, учит его, забирая волю своим очарованием, с эгоистичным желанием просто показать то, что испытывает сам. Один миг - чтобы ослабить эту ментальную хватку, думая, что всё равно недостаточно, потому что сам он любит Паркинсона так сильно, так... Может, он сошел с ума? Раз уж он сейчас и здесь.
- Шейми. Я - твоя главная слабость. - Звучит вкрадчиво. Шеймус хорошо над ним работает, потому что в Луи цветет эгоизм и понимание себестоимости... вместе с этим впитывается не только то, насколько же Луи ценен, но и чей он, кому принадлежит эта ценность. Он - только для Паркинсона, осознает это с каждым его прикосновением и укусом, пусть Шейми берет его, как своё, потому что Луи будет смеяться и делать вид, что он стал забывать... Но он - никогда. Всё его естество пропитано любовью. Лу соткан из неё и украшен золотыми нитями.
- И я думаю, ты можешь меня судить со всей строгостью закона. - Лу улыбается так игриво, действительно играя в прятки и шашки одновременно со своей свободой и чужой властью над собой - практически безграничны обе, и как они уживаются? - Вот-вот окончательно  хлынут дожди, и во "Вредилках" тоже наступит межсезонье. Кажется, я смогу попросить дядю Джо дать мне небольшой отпуск. И я буду делать всё, что ты хочешь. - Лу так спокойно и естественно выдыхает имя дяди, прямо как откликается на своё. У него много этих имен - но мягче и нежнее всего выдыхает имя Паркинсона, слаще собственного. Он любит всех своих близких людей, как себя, а Шеймуса - ещё больше. До дрожи и самой страшной боли.
- А завтра всё равно выходной, и мы сможем провести его вдвоем. Как ты захочешь. - Мурчит с крайней любовью и удовольствием, почти нараспев. - А ты знаешь, чего хочу я?.. Прямо сейчас. Догадайся, моя любовь. - И Лу опускает руки Шейми на бедра, скрывая робость - и заставляет Шейми прижаться к себе теснее, упереться своим пахом меж ног Луи. Но Лу мало и так, и он сам обхватывает Шейми ногами, и наклоняет за плечи к себе еще ближе - чтобы сладко-сладко поцеловать. Боги, он еще никак не может поверить, что вот это - его законное право.

Отредактировано Louis Weasley (2019-07-03 16:58:11)