HP Luminary |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » HP Luminary » Story in the details » beautiful with you
Действующие лица: Irma Oldridge & George Weasley
Место действия: "Волшебные вредилки Уизли"
Время действия: ноябрь 2022
Описание: I've been the strong one for so long,
But I was wrong.
Does it make you weak,
If you're needing someone?
I'm not holding back and,
I know what I want.
I am beautiful with you,
Even in the darkest part of meПредупреждения: Возможно, после этого что-то изменится.
Отредактировано Irma Oldridge (2019-02-17 16:26:39)
Иногда наступает момент, когда понимаешь - ничего уже не будет так, как прежде. И поначалу Ирме казалось, что этот момент наступил для неё ещё в первой половине сентября, когда она была вынуждена сменить место работы, погнавшись за обласканным желанием принести пользу миру. Но время шло, а это ощущение перелома только крепло, высушивало женщину изнутри, заставляя её испытывать нечто схожее с тем, что испытал бы какой-нибудь герой комикса, застряв во временной петле. Ни шагу назад, ни шага вперед - цветастое марево, переливающееся всеми оттенками осени, стена из дождя и грязи, сквозь которую не пройти. Это длилось будто бы целую вечность, и она уже изнемогала, испытывая жажду сорваться с места - но, хотя какие-то движения она, определенно, совершала, с бешеной скоростью крутилось колесо - толку не было никакого, это был бег на месте, или то, как тщетно буксует машина, попавшая в болото. Ничего. Ни единого островка суши в округе, все её ориентиры, кроме, разве что, Чарли, были вырваны с корнем. Эмили отдавала себя целиком работе? Она сменила работу. Она находила утешение в магазине "всяких невероятно крутых штук", как с восторгом описывали "Вредилки" племянники, и она соглашалась с ними - туда путь был заказан тем более. И пожалуй, да простят её коллеги, работа в определенные мгновения волновала её куда меньше собственной личной жизни, в которой образовалась вдруг какая-то чёрная дыра, всасывающая в себя абсолютно все надежды на светлое будущее. Эми ложилась спать и просыпалась с мыслями всё об одном и том же, и пыталась вытащить из внутреннего проигрывателя эту зажеванную плёнку, вытащить пластинку и "случайно забыть" в ближайшей урне - но не могла. Она пыталась клясться себе в том, что забудет Джорджа Уизли, оставит его, как приятное прошлое, где-то там, позади, и сможет пойти дальше - найти себе наконец более-менее постоянного любовника, которому будет отдаваться целиком, не отвлекаясь в самый неподходящий момент на кого-то ещё, не ловить пускающееся в дрейф сознание на создании фантазий, которые обжигали её и заставляли схлынуть всё возбуждение. Да что там, может быть, она даже наконец отыщет эту тихую семейную гавань? То, чего хотела бы мама. Спокойного счастья своей золотой девочке Ирме, которая закапывает себя в работе и ею же накрывается, как пуховым одеялом, которой никогда не будет достаточно, которая умрёт, если не будет приносить миру хоть какую-то пользу, потускнеет и разъест сама себя, как кислотою. Да, она бы точно не была счастлива с нелюбимым человеком, да ещё и в быту - и никто, к сожалению, не смог стать для неё любимым, кроме... Ерунда. Ерунда, Эмили запивала горе вином и успокоительным, соблюдая все предписания, и повторяла себе самой, глядя в зеркало, что она сильная и со всем справится - и иногда, застывая взглядом на отражении, видела там расстроенную рыжую девочку, перестающую плакать от яркого перелива глазок и доброй, до боли тёплой улыбки того, кто... Хватит. Если иного спасения нет - им станет её новое дело. И Ирма погружалась в работу, как в море, но не ощущала вообще никакого привкуса - она просто сжимала губы в тонкую линию, затягивала волосы в хвост, и чуть ли не ночевала в министерстве, работая и работая, так, что, кажется, начинала беспокоить коллег и наверняка даже самого Вейра - если на какой-нибудь инструмент, например, тот же карандаш, потому что свою работу хотелось сравнить почему-то именно с ним, это ведь нетвердое пока ещё создание чего-то нового поверх девственной чистоты, ведь они - инноваторы, жать слишком крепко, то под давлением он в итоге ломается. Но в основном Эмили делала вид, что всё в порядке, не желая кому-либо выдавать своё состояние - она потирала глаза и выпивала не первую кружку кофе за день, и улыбалась коллегам, с которыми нашла общий язык на удивление быстро, ведь тому же врачу нужно уметь расположить к себе особо тяжелых в самых разных смыслах пациентов. Продолжало спасать то, что она вроде бы хотя бы знала, что делает, правда ведь? Она действовала во благо, и любой риск, любые усилия были оправданы. Вот только... Удар пришел оттуда, откуда не ждали. Произошла утечка материала, хотя это вообще не то слово, просто кто-то взял и похитил идею или даже исходный материал о том, что пришло к Олридж, как к опытному вирусологу, в голову. Любые чувства - они как вирусы, что-то, в результате одних гормонов в крови становится меньше, а других больше, и если это - вирусы, то можно придумать от них прививки, можно регулировать их, и это был в чём-то совершенно новый уровень, дающий ей возможность отвлекаться и увлекаться - а потом кто-то взял, и грязно использовал это в своих целях, притом совершенно низким образом. Всё их дело чуть ли не провалилось, и обвинения чуть не упали на саму Ирму - хорошо, что оправдания у неё всё-таки были, как и абсолютная чистота намерений даже под Веритасерумом. Магия облегчала великое множество вещей. Но никому из тех, кто взялся расследовать странное дело в Circumstance, не пришло даже в голову, почему на самом деле случилось всё, что случилось. Это были только первые, ещё далеко не совершенные образцы, и их преимущество и одновременно недостаток находился в том, что при открытом контакте с воздухом они достаточно быстро испарялись - правда, в организме задерживались несколько дольше, но никто не додумался сделать вскрытие и проверить что-то на единственном трупе, появившемся в тот жуткий хэллоуинский вечер. Да Ирма тогда чуть целиком не поседела! Несколько седых прядей действительно прибавилось, но с ними пока справлялась самая обычная маггловская краска, это было вообще ничто по сравнению с ужасом, который она испытала, узнав, что на празднестве в том заведении среди прочих гостей был Джордж... Но всё обошлось, она несколько раз перепроверила эту информацию - видеться с ним не было ни сил, ни возможности, ни храбрости. А потом за страхом пришла вина, вина в чужой смерти, потому что исходя из того, что вызнавала Ирма, только подтверждалась её версия, а ещё ей обманным путем, пусть и всем рискуя, удалось попасть на место преступления, чтобы окончательно убедиться - да, здесь не обошлось без её изобретения. Это рождало переполох в Отделе Тайн, но нельзя было, чтобы это выходило за пределы группы Вейра, который снял с неё обвинения, или хотя бы сделал вид - а впрочем, никаких причин не верить ему у женщины не было, да? Поэтому Ирма держала язык за зубами, стараясь не думать о прочих причинах своего молчания, и... В общем, становилось только хуже. Ей нужен был отдых. Нужна была возможность хоть немного расслабиться, расправить плечи.
Это было так унизительно, но Эмили испытала почти облегчение, когда из-за смерти Йоханнеса Корхонена и чувства вины за это все её любовные страдания по Джо отошли на второй план. Но погруженный в вину работник - плохой работник, поэтому приходилось брать себя в руки и пахать дальше, потому что их солнце было даже не то что высоко - они только-только встречали рассвет, можно было сказать.
...и всё-таки это было невыносимо. Её ещё не отпустила вина, а несколько случайных разговоров, косвенно касающихся Уизли, разбередили не успевшую зажить рану, и эффект получился такой, будто в ней покопались грязными руками. Ирма любила Джо! Любила всем сердцем, и именно поэтому почему-то не могла перестать ощущать себя раненной. Эти самоубеждения в том, что ей не следовало и ожидать чего-то иного, никак не помогали. Джордж сначала согласился на свидание, а потом поцеловал её, разрушив всю броню - и в кусты?! Она не посещала магазин, потому что боялась того, что придётся с ним объясняться, боялась, что он попросту укажет ей на дверь, потому что, по слухам, у них с женой вроде бы всё наладилось... А может, правда, бросить всё и искать себе супруга? Мысль об этом была противна. Собственная жизнь и свобода, любовь - не товар на распродаже. Это совершенно не так работает. Механизм ломался, из колеса высекались искры. И она беспокоилась после случившегося - никто ведь не мог рассказать ей, как ощущает себя Джо после Хэллоуина, действительно ли он в порядке, и каково его общее душевное состояние. Он мог... Чёрт, он мог оборвать все её надежды прямо, а не натянувшимся между ними молчание, он мог оказаться полным подонком - но вопреки всему продолжал быть ей родным человеком. Не только как тот, кому она бы отдала сердце из страха, но родной ещё очень...по-детски, что ли. В чём-то роднее даже брата, который был слишком занят своими делами. Да и, пусть это и было несколько эгоистично, Джордж оставался тем, кто мог залечить хоть какие-то её раны.
Она наступала себе на горло. Шла наперекор собственным устоям - и всё же пришла в итоге сюда. Замерла перед порогом, закрывая глаза и считая до десяти медленно, восстанавливая дыхание и пытаясь собраться с мыслями и силами. Распахнула дверь - и к своему облегчению увидела одну из помощниц Джо, с которой общалась чуть ли не лучше всего. Обменялась с нею парой добро-равнодушных фраз, и получила информацию о том, что "мистер Уизли" сейчас в подсобке. Слегка помявшись и почему-то задержав взгляд на Ирме, девушка даже предложила ей пойти туда, поискать его - вообще-то на правах практически родственницы и вроде как подруги за Эмили где-то ещё числилась возможность разгуливать по магазину чуть дальше, чем основное помещение, и если вдруг оно просрочилось по каким-то причинам - это не её вина. Ей никто не сообщал. Поэтому, подумав несколько мгновений, Эмили глубоко вздохнула и согласилась.
...Она перешагнула через какую-то коробку - неслышно, ведь всё-таки далеко не каждый день она разгуливала в туфлях, цокающих каблуками, куда удобнее были легкие кроссовки, являющие собой основной тип её обуви, - придержав подол юбки - тоже куда куда более простой длинной, чем на момент их с Джо свидания, - и как раз подняв взгляд, уперлась им в спину Джорджа, который, должно быть, это и почувствовал скорее, чем услышал, разворачиваясь. Но прежде, чем мужчина успел сказать хоть что-нибудь, Ирма скользнула к нему, прижимаясь и заключая в объятия.
- ...Мерлин, как я рада наконец видеть тебя. - И не слова о поцелуе, вообще ничего больше, просто, раз уж её не пытаются отцепить, возможность насладиться чужим теплом и близостью, и запахом, и вообще всем-всем... Чёрт, как же она скучала по Джо. Плевать на гордость, но у Ирмы в носу аж защипало от желания расплакаться, как маленькая девочка, стиснув его сильнее. Но вместо того, чтобы сделать это, она с титаническими усилиями размыкает объятия и поднимает взгляд, - ладонь тут же тянется к глазам, стирая всё же скатившуюся вниз предательскую слезинку.
- Джордж, я... Мы... Нам нужно поговорить. У меня больше нет абсолютно никаких сил и желания бороться с этим. Джо, я знаю, что ты женат, и у тебя дети, и я тебе вообще никаким боком... Я люблю тебя, Джордж Уизли. И видит Бог, тебе придётся прямо сейчас со всем этим разобраться - даже если придётся меня этим ранить. - От стресса включается привычка, свойственная "рабочей" Ирме - таким спокойным, и одновременно не терпящим возражения тоном она обычно заговаривает со слишком капризными пациентами. Слова звучат обычно ёмко, в духе "Или Вы сделаете так, как я Вам говорю, или умрёте". Жизни Джо ничего не угрожает, но чтобы выбраться из всего этого, придётся поговорить или хотя бы обойти Ирму, а ведь она почти готова пойти на подлость и, если вдруг что, заколдовать чужие двери. И сейчас, с синяками под глазами от недосыпа, с растрепанными и выбившимися из хвоста волосами, абсолютно без макияжа, Эмили выглядит не хуже, чем в тот вечер в ресторане, или даже лучше - ей идёт естественность и выражение решимости на лице. Железная леди, хах? Есть такие температуры, под которыми плавится даже железо. От одной близости Джорджа, от внезапно вставшего чуть ли не на первый план воспоминания об их поцелуе, женщина за мгновение от "комнатной" достигает примерно чего-то подобного. Но отступать им обоим больше некуда.
Его размеренное существование в последнее время нарушается слишком многими событиями – факт, который когда-то очень давно, кажется, и вовсе в другой жизни, вроде как был само собой разумеющимся. Тогда он старался стать центром любой компании и навести в ней шороху, а обыденность и размеренность приравнивались к скуке. Сейчас же находит в них немалую прелесть. Чем больше привычного – тем проще делать вид, что всё в порядке.
Уже не первый год – десяток лет? – Джордж Уизли живёт, упорно стремясь не сходить с проторенной тропы. Магазин, семья, многочисленная родня, ссоры с Анджелиной, примирения, периоды холодного равнодушия. Так просто, обыденно, все реакции давно известны и доведены до автоматизма, реплики заучены наизусть. И так легко не обращать внимания на проносящийся мимо мир, до которого тебе давным-давно нет по большому счёту никакого дела. Сожаление вызывает разве что всё чаще приходящая в голову мысль, что и в работе давно перегорел, исчерпал запас идей, бесстыдно воруя у самого себя – а то и вовсе у мертвеца – и по-прежнему достигая успеха по большей части за счёт наработанной репутации.
И вот в последнее время привычная колея вдруг осталась позади, а он даже не заметил, в какой момент умудрился свернуть с неё. Внутренний голос ядовито подсказывает: «Возможно, в тот момент, когда ты изменил жене?». А иначе как измену, произошедшее пару месяцев назад он и не воспринимает. Пускай он мог бы придумать тысячу объяснений и оправданий – уж в этом-то он поднаторел ещё в годы наплевательства на школьную дисциплину, – пускай формально ничего, кроме какого-то почти по-мальчишески неловкого поцелуя не было – видит Мерлин, не из-за чистоты его помыслов и твёрдости духа – ничем иным, кроме обмана, это не было с того самого момента, когда Джордж переступил порог того ресторана. Пускай даже врал он себе в не меньшей степени, чем им обеим.
С Ирмой они больше не виделись. Мысли о ней Джордж старательно гнал от себя, не позволяя им оформиться во что-либо конкретное. И всё же совершенно перестать думать, представлять, что было бы, если бы рядом сейчас была она, не мог. С Анджелиной, перед которой в кои-то веки действительно чувствовал себя виноватым, Джордж был предельно внимателен, а та, кажется, приняла эту классическую тактику напортачивших школьников и неверных мужей за ещё одну попытку спасти то, что ещё оставалось от их стремительно разваливающейся семьи, и даже пошла навстречу. Они даже, пожалуй, правдоподобнее обычного напоминали теперь пару, переживающую не лучшие времена, но работающую над своими отношениями, а Джордж при этом ощущал себя редкостным ублюдком. Это что же, нужно было протащить своё бесполезное тело за четвёртый десяток, чтобы в нём завелась-таки совесть, которой, по дружным уверениям родни, там отродясь не было? Сейчас, не чувствуя за собой правды и не имея благородных и возвышенных оправданий для собственных эгоистичных поступков, он был бы только рад, если бы это было так, и вот это вот подспудно гложущее чувство исчезло куда-нибудь.
Как бы иронично и, наверное, жестоко, ни звучало, хэллоуинские события стали отдушиной, позволившей выйти из этого порочного круга самобичевания и бессильной злости на самого себя. Заменив их, впрочем, на не самые приятные эмоции, зато направленные вовне – переключить своё раздражение на источник вовне – это то, что Уизли любил.
Мальчишку, естественно, было жаль – глупая, нелепая и на поверхности никому не нужная смерть. Джорж, конечно, размышлял, мог ли он что-то сделать, вмешаться, не допустить случившегося. Но хотя бы в этом он мог себя не винить. Всех спасти невозможно – этот урок дался ему непросто, но запомнился накрепко, пропахнув огнём и кровью, являясь в ночных кошмарах пустыми глазами и застывшей улыбкой. Что же до мальчишки – рыжего, почти по-родственному, очередная горькая насмешка мироздания – Джордж его и пальцем не коснулся, это не его кинжал полетел на спасение Фионы и не он изначально подтолкнул Йоханнеса – имя он узнал из газет – размахивать посохом и сыпать угрозами. И уж точно не он устроил весь этот сеанс коллективного помешательства. Так что нет, его вины тут не было, и даже защищавшего сестру Борджина обвинять было сложно, о чём Джордж и сказал проводившим допрос аврорам, оставив не произнесённым, что и сам бы, наверняка, поступил так же, если бы угрозе подверглась его сестра. Настоящий же виновник вроде как до сих пор оставался тайной, но разгадывать её уже было делом Министерства, Уизли мог разве что при встрече посочувствовать пожаловавшемуся на полнейшую неопределённость Гарри. Его же самого больше интересовало, была ли связь между случившимся и загадочным приглашением на пьесу, которое Джордж умудрился в суматохе где-то выронить, и теперь не мог даже с твёрдостью сказать, что это всё ему не примерещилось, и что он не сходит с ума. Хотя, вот в этом-то как раз уверенности не было уже очень давно…
Джордж, погружённый в мысли, не слышит ни скрипа двери, ни шагов – скорее чувствует на себе взгляд, которого здесь точно не должно быть. Смотреть в подсобке может разве что темнота, но она ощущается по-другому, он знает. Он оборачивается, но не успевает ни сказать что-нибудь, ни даже удивиться, оказываясь вдруг заключённым в объятия и водоворот чувств Ирмы Олридж.
Он должен был отстраниться тут же, создать дистанцию между ними, но совершил очередную ошибку, не сделав этого, обняв легко за плечи, не задумываясь даже, будто так и должно быть.
Вот от этого-то разговора он и бежал с изяществом взрывопотама, с ужасом мальчишки-первоклассника, впервые взявшего девочку за руку. Что же, его всегда окружали решительные женщины. Вот и Ирма сейчас не намерена отступать, даже если это причинит боль – её же собственные слова. Джордж смотрит на неё – взволнованную, но собирающуюся добиться своего, во что бы то ни стало. Встрёпанную, по сравнению с фам фаталь, которой она предстала в их прошлую встречу, какую-то почти домашнюю, что ли. Ошеломляющую естественностью куда сильнее, чем напористой красотой вечернего наряда. Такую близкую – и дело, разумеется, вовсе не в практически отсутствующем между ними физическом расстоянии, а в том множестве вещей, взгляд на которые они разделяют, понятных только им шутках и том звёздном небе, разговоры под которым были интимнее любой близости. И вместе с тем всё же недостижимо далёкую. Их разделяют даже не жена и дети, о которых она говорит, не возраст – сам по себе он просто цифры, и в чуть более удачные времена Джордж их попросту не замечает, – а то, что его уже лет двадцать как нет. Вот только разве удастся это объяснить, облечь в не отдающие безумием слова?
Ирма произносит «люблю» и Джордж знает, что это так – видел, хоть и надеялся, что это пройдёт, переболит… до тех пор, пока не оступился и сам же не дал зачем-то надежду. Джордж знает, что Ирма искренна, но не верит, что она признаётся и в самом деле человеку, стоящему рядом с ней, а не тому, кто существует лишь в её голове. Не верит, что то, чем он является сейчас, вообще можно любить. Она говорит, что придётся разобраться, даже если это ранит, явно подразумевая её отказ от её чувств. Но Джордж не уверен, что принять их – и свои тоже, мысли о которых он по-прежнему гонит прочь? – не будет больнее. Она ведь уже плачет из-за него.
- Ирма… - почти шепчет он, потому что невозможно просто стоять и молчать, как идиот, коим он и является. Но она застала его врасплох – возможно, это самая верная тактика, чтобы добиться хоть чего-то, вот только к этому разговору он категорически не готов.
Да будь ты уже мужиком, Джорджи.
Ему хочется прижать её к себе, стереть с лица одинокую слезинку, прошептать что-то успокаивающее на ухо, провести по огненным – куда ярче, чем потускневшие собственные – волосам. Вместо этого Джордж произносит негромко и глухо.
- Да, нужно. Сразу же нужно было… - Мерлин, как же давно он вёл подобные разговоры, как легко это было тогда и как же невозможно трудно - теперь. Джордж улыбается горько, без тени веселья и качает головой, не представляя, как ответить на всё ещё звучащее в голове и колко отзывающееся где-то в груди «люблю». - То что произошло в тот вечер… Этого не должно было случиться. Вообще ничего, - он ведь не сомневается в этом, почему же необдуманно-жестокие слова при этом звучат так, будто бы он до сих пор убеждает сам себя? – Я прошу прощения, я... подал надежду, хотя не имел на это никакого права и… – он замолкает и может показаться, что фраза так и останется незаконченной. Но в конце концов добавляет после паузы ещё глуше: Наверное, нам лучше не видеться… ещё какое-то время, – не вопрос, но звучит практически, как он. Признавать «никогда» совершенно не хочется, хотя «остаться друзьями» явно не их случай.
И ещё парочка нелепейших промахов: по-прежнему лежащие на чужих плечах руки стоило бы убрать, и не нужно впиваться взглядом в лицо, переполненные эмоциями глаза, отчаянно не_дрожащие губы. Ну что же, учеником он всегда был отвратительным, зато достиг виртуозного мастерства в совершении ошибок.
Ну, а она всерьёз ожидала чего-то иного? Кажется, нет. Она не влюбилась бы в Джорджа Уизли, будь он другим. Будь он кем-то из тех, кто готов пожать плечами и согласиться на авантюру от симпатичной рыжей женщины, даже если она тысячу раз ему знакомая или, прости, Мерлин, подруга. С друзьями не целуются, но это детали, если оценивать чью-то способность с лёгкостью разрушать небоскребы устоявшихся отношений. Внимания Ирмы и ни единого волоса с её головы, где помимо царственной рыжины поселилась местами лёгкая, даже придающая ей шарма проседь, не достоин человек, что плюнет на свой брак, а уж тем более, на детей - даже несмотря на то, что своими Эмили ещё обзавестись не успела, она всё равно знает, действительно знает, что это такое, это как строить замок из песка, когда его в любой момент может смыть волною. И уж тем более женщина не готова становиться любовницей - вообще ничьей. Вертеть романы за спиной своей жены - это не уважать ни её, ни себя, и любая мадама, которую такое положение дел устроит, явно сама не заслуживает большого уважения... даже если ситуация настолько сложная. Со щитом или на щите, да? Без никаких полумер, потому что это - один из девизов Олридж ещё даже задолго до Хогвартса, и среди них ещё обязательно будет что-то о трудолюбии, давно перешедшем в трудоголизм, не зря же её патронус даже - пчелиный рой. Но это не тот случай, где пословица "Без труда не вытащишь и рыбку из пруда" сработает, потому что она без понятия и какие усилия именно нужно прилагать, и не вытащит ли она вместо золотой рыбки за хвост пиранью. Тогда чего хотела бы Эмили? Эмилия, как полным именем называла её мать, пытаясь воззвать к чувству ответственности и совести у своей дочери. Эмилия. Не так давно была годовщина смерти её матери, которую женщина пережила, окунувшись в работу - которая спасает от всего, даже от этого, но не от любви к Джорджу Уизли. Если можно с чем-то сравнить это чувство, чем-то медицинским и близким ей, то это как заноза, от которой уже началось заражение. Отравлено всё её естество, но даже если вытащить виновницу - какая будет разница? С Ирмой, с какой-то её частью уж точно, будет покончено раз и навсегда - в то время, как остальные останутся, и завтра примерно встанут и пойдут на работу, и послезавтра тоже, и послепослезавтра тоже. И однажды она, быть может, с помощью своей чудесной команды да под чутким руководством Уоллиса Вэйра спасёт весь мир, создав лекарство от всех болезней, и суперсолдат, и что там он ещё хочет, да храни его Мерлин. Вот только это всё случится завтра. Когда она восстанет, пытаясь стереть из головы адрес и лицо Джо, а перед этим прорыдает всю ночь в обнимку с бутылкой сухого вина, но не будучи от слёз даже в силах сделать хоть один глоток, потому что сначала всё равно не ощутит вкуса за солью, а затем ей просто не хватит дыхания. А прямо здесь и сейчас...
- Джо, я же не глупая девочка. - Она машет головой горестно, опуская взгляд, и упираясь руками ему в плечи вроде бы для того, чтобы сама оттолкнуть, раз Джорджу не хватает сил сделать это первому, но в итоге её ладони просто сжимаются на его плечах. - Я знала, на что шла, я сама виновата в этом всём. Я не перекладываю на тебя ответственность за всё это, я... Да, ты прав, нам лучше не видеться. В идеале - совсем, и... - Ирма опускает голову, а внизу на полу, который неплохо бы помыть, появляются чистые почти идеально круглые отметинки. Одну ладонь женщина убирает с чужого плеча, на этот раз вытирая слёзы усерднее, но собравшись с духом, снова выпрямляется, продолжая попытки сохранить лицо спокойным. - Хорошо. Я уйду. Джо, я уйду, если это действительно то, что тебе нужно, но... Скажи мне - а тебе действительно необходимо именно это? Чтобы я ушла? Мы живём в одном городе, у нас есть общие родственники, и "Вредилки" остаются моим любимым магазином, скоро как раз кончаются запасы, и может быть, ты будешь мне писать, когда тебя точно не будет в магазине, чтоб я могла прийти и исполнить свой покупательский долг? - Сквозь слёзы улыбается, выходит даже почти иронично, но она действительно готова пойти и на это, пусть выглядеть будет очень комично, да и... вряд ли осуществимо.
- Я не прошу тебя уходить из семьи, и я не собираюсь тебя обвинять сейчас хоть в чём-либо, потому что повторюсь, я одна виновата, и моя любовь - моё дело. Никто не просил в тебя влюбляться. - Тихий вздох, с которым Ирма убирает ладони с плеч Джорджа - и опускает их поверх его рук на своих плечах, поглаживая большим пальцем - и мягко высвобождая себя от его рук, делая шаг назад. Ещё раз наклоняет голову, занавешиваясь волосами, и ощущая себя практически на грани истерики, где нервный смех будет опаснее любых слёз, но серьёзно - так вляпаться? Именно ей. Ни у кого из её подруг не случалось такой откровенной задницы, где абсолютно любой вариант кажется откровенно неправильным - но пусть Уизли не осуждает её, она не могла, не могла не прийти сейчас сюда, потому что они же оба взрослые люди, а не дети, чтобы бегать друг от друга. Взрослые признают ответственность. Этого от неё хотела мать? Мама желала ей хорошего и любящего мужа, но - мамочка, прости, кажется, этому желанию не суждено сбыться. Со щитом или на щите, она согласна принять своё поражение - но не станет больше перебиваться кем-то ещё и пытаться строить жизнь с нелюбимым. Лучше будет окончить её в компании кошек, компаний Марту, да всяких там двоюродных внуков - племяшки-то ещё юны совсем, может, хоть им повезёт больше, чем "тёте Эмили".
- ...вот только и меня никто не спросил тоже. Это чувство не подчиняется таким вещам, как "нужно" или "не нужно". Ты лишь подкинул в этот костёр дров, но боюсь, моё пламя - вечный огонь, и зародилось оно у маленькой девочки в платьице в горошек, благодаря маме отправленной в магазин с кучей волшебных штук, чтобы справиться с утратой своего младшего брата, найдя утешение у человека, переживавшего потерю, и продолжающего переживать её наверняка сильнее, чем он показывает... И эта девочка переросла в женщину, что до недавних пор спасала жизни, не каждый случай был смертельным, конечно, но несколько раз я почти предотвратила эпидемию, и... Всё равно не смогла справиться? Ни с потерей брата, ни со своей любовью к этому человеку. Как говорит в таких случаях Лучик, c'est la vie. - Разводит руками, улыбаясь грустно, и вообще ничего здесь и сейчас не портит её вид, делая просто всё более человечной леди из железа, потому что какое там железо, на самом деле? Те же расшатанные нервы, то же разбитое сердце. Ирма делает спиной вперед шаг - и спотыкается о ту же коробку, которую так легко перешагнула до этого, чуть не падая, и удерживая равновесие лишь благодаря тому, что успевает схватиться за стену. И смех всё же вырывается откуда-то из её груди - бесцветный и надломленный.
- Да уж, такова жизнь - я даже не могу уйти красиво. Но я и не хочу уходить, Джордж. Больше всего на свете не хочу уходить, потому что здесь останется моё сердце, а я, как врач, надеялась сохранить его в своей грудной клетке. Но если ты думаешь, что так лучше - что же, меня учили слушать старших. - Она заранее собирается здесь и сейчас, строит оборону для последнего из ударов, её хватит только на один, и лучше уйти быстрее, чем броня разрушится, а пока хватает даже на нелепые шутки и тонкую шпильку о разнице в возрасте - хорошо. Хорошо, она хотя бы делает это достойно. Делает - и всё равно медлит, одновременно страстно желая, чтобы Джордж дал ей повод остаться, в качестве кого угодно, она почти согласна поднять белый флаг и делать вид, что этого разговора не было, согласна быть его другом, с которыми более классические мужчины обсуждают последние новости спорта, да что угодно. Только бы с ним. И одновременно с этим убеждает себя в том, что просто хочет посмотреть на него ещё разок, в самый-самый последний, чтобы запомнить его... Как будто каждая его черта не въедена уже давно в её память намертво - не стереть и даже не высечь топором. Но - кажется, Ирма и так уже сделала то, что было в её силах, и при этом бы не уронило достоинства, потому что ведь ему бы она не понравилась, будь из тех женщин, что готовы падать в ноги и слёзно умолять. Теперь ход только за Джо, потому что Эмили прямым текстом ему сказала, что хотела бы остаться. Сошёл бы любой предлог, даже самый бредовый, вроде "помочь поднять наверх вон ту коробку", ту самую, что не дала ей уйти красиво и гордо. Потому что если она уйдёт сейчас - уже действительно не вернётся, выполняя чужое желание... Если это правда оно.
[sign]я удалю сама
из головы эти файлы, неясные взгляды,
но мне надо понимать,
что ты действительно хочешь себе эту жизнь,
и нет смысла её менять.
и если так, то живите, и пусть не права я...[/sign]
Было бы гораздо проще, если бы Ирма его послушалась, услышав только ранящие слова, стряхнула чужие руки, развернулась и ушла. Джордж бы напился, утонул в давно привычном презрении к себе, мысленно переместил бы ещё одного друга в разряд потерянных – жизнь и он сам этот список пополняли даже старательнее, чем давно отгремевшая война, - а на свой счёт записал бы ещё одну, очередную, ошибку. И ещё долго бы пытался понять, что именно ею являлось – сделанное или же то, на что не хватило хвалёной гриффиндорской смелости.
Было бы ни драккла не проще, если бы Ирма его послушалась, резко убрала его руки со своих плеч и ушла. Из этой подсобки, из его жизни. Потому что непроизнесённое им «навсегда» всё равно давит своей тяжестью на плечи и очевидно обоим. И ни капли это не было бы легче, потому что Ирма – не какая-то случайная знакомая, не мимолётно вспыхнувшее влечение и не короткое увлечение, от которого можно отмахнуться, убедив, в конце концов, треклятую совесть в этом пресловутом «ничего ведь не было». Ирма – девочка, выросшая буквально у него на глазах, сумевшая чем-то привлечь внимание Джорджа, хотя он и привык находиться в окружении детей. Возможно, очень знакомой, не по годам глубокой тоской в голубых глазах, или вместо обычного восторга яркими вредилками – отчаянной необходимостью в веселье, которое они обещали. Ирма – расцветавшая у него на глазах девушка, пробивавшаяся к своему месту в этом мире с поистине барсучьим упорством. Ирма – красивая женщина, ставшая ему подругой, или кем-то гораздо ближе… Может, и правильно говорят, что не бывает дружбы между мужчиной и женщиной? Но что это тогда такое?
Ирма храбро произносит «любовь». На него Джордж, конечно же, пока не способен, и навряд ли в ближайшем будущем осмелится произнести даже мысленно. Он саму лишь мысль о возможности чего-то подобного только-только допустил до сознания. Впрочем, сейчас не до дефиниций.
- У нас давно действует доставка совиной почтой, - механически, на голом рефлексе торговца смехом отвечает на шутку Джордж, и в его словах нет ни капли веселья.
Ирма высвобождается из его не пытающихся удержать рук, но, несмотря на произнесённое «Хорошо, я уйду», всё ещё медлит. И где-то в глубине души, с которой у рыжих вроде как те же проблемы, что и с совестью, Джордж этому рад и даже благодарен ей. Он понимает умом, что это не что иное, как продолжение их обоюдных мучений, что начатое нужно довести до конца. И всё же ничего не может с собою поделать.
Он слушает, не перебивая, и смотрит с застывшим взглядом и лицом куда-то поверх рыжей копны волос, потому что, как и большинство мужчин, Джордж Уизли не выносит женских слёз, чувствуя от них себя совершенно беспомощным. Особенно, когда сам и является их причиной. Поэтому, когда, всё же отступая, Ирма спотыкается, он не успевает даже попытаться прийти ей на помощь – Олридж справляется сама. Ну и вот на кой он ей, такой бесполезный, сдался.
Губы Джорджа кривятся в горькой усмешке от шпильки о возрасте – да какой же он старший, ему вечные безмозглые двадцать – но думает он лишь о том, что Ирма не изменит своему слову. И что если она сейчас выйдет из его каморки – как же символична эта заставленная всяким хламом комнатушка для подобного разговора – то он больше никогда её не увидит. Нет, Ирма, конечно, права, у них слишком много общих родственников и знакомых, а магический Лондон достаточно тесен, так что встречи избежать навряд ли удастся. Вот только это уже будет какая-нибудь холодно-отстранённая мисс Олридж, в лучшем случае – милая родственница Эмили. А вот так хорошо знакомой ему яркой, заразительно живой Ирмы Джорджу увидеть уже не доведётся.
Уизли сокрушённо качает головой.
- Нет, лучше не будет. Что бы мы сейчас ни сделали, не будет лучше, уж слишком увязли, - кривится в невесёлой, почти болезненной усмешке мужчина, - И моя жалкая попытка тебя оттолкнуть только тому свидетельство. Я не хочу, чтобы ты уходила, - всё же признаёт Джордж, глядя ей в глаза и стараясь говорить как можно спокойнее, - И это уж точно не будет лучше. Но будет правильнее… Что ж, кажется, Джордж Уизли и правила по-прежнему не совместимы, да? – ещё один острый изгиб губ, и мужчина делает шаг назад, облокачиваясь на пыльную полку и скрещивая руки на груди. То ли попытка закрыться, то ли, будто мальчишка-подросток, боится, что не удержится от какого-нибудь безрассудства. Джордж задумчиво смотрит на Ирму и вновь заговаривает не сразу, - Ты говоришь, что ни в чём не обвиняешь, вот только с меня это не снимает ни ответственности, ни чувства вины. Тоже ведь не маленький, и не слепой, хоть и старый, - невзначай возвращает шпильку, не давая, впрочем, заострить на ней внимание, - И не имел никакого права подавать даже намёк на надежду. Не из-за семьи даже, от которой ты не просишь уйти, - возвращает Ирме её же собственные слова, покачав при этом головой. Джордж пока не озвучивает то, что понимают, вероятно, они оба, но что, произнесённое вслух, обретёт слишком большой вес, станет то ли слишком большой надеждой, то ли не меньшим препятствием. Без этого не получится.
- Вот только… - мужчина говорит всё медленнее, подбирая слова тщательно, но не пытаясь их смягчить, - Ирма, а что я могу тебе дать, кроме вороха проблем и переживаний? На твою… твои чувства ответить сейчас я не могу, - он опять ранит, но вот об этом Джордж уж точно говорит предельно честно, обинякам тут не место, - но ты мне очень… очень дорога. И мне бы не хотелось тебя потерять.
Интересно, а когда он в последний раз говорил всерьёз о собственных желаниях? И, как водится, момент, чтобы снова начать, выбрал до крайности неудачный.
- Мерлин, как же мы умудрились так всё запутать? – растерянно выдыхает Джордж, в каком-то очень неловком жесте запуская пятерню в волосы. Как в юности, когда пытался придумать способ реализовать очередную гениальную проделку.
У неё есть что-нибудь? Хоть что-нибудь, что было бы ему нужно? Что-то, что стало бы пластырем, который наклеивают на свежую ранку. Какой-нибудь задорный, из тех, что всегда в цене подороже, потому что всем иногда нужно немножечко веселья в жизни. Ирма знает. Но нет пластыря такого размера, что залепила бы рану Джорджа. С этим плохо справляется даже время, а Ирма так вообще, просто клоун, и её непокой никуда не ведёт. Эта партия была проиграна с самого начала. Призрачный ветерок шевелит белый флаг, ею бесповоротно поднятый, но ноги вдруг словно бы приросли к полу, и в результате она не может сделать даже самое жалкое усилие над собой. Не то что над ним. И для неё пластыря никакого не существует тоже, быть может - только пока, ведь то, что она ещё здесь, даёт крохотную, но надежду, пусть её сердце разбивается снова и снова при взгляде на Джо, словно кто-то нажал на "репит" с такой силой, что кнопку заело, и теперь если выключать - её всю, из розетки... А у живого пламени розетки нет. Его не затушишь, энергия жара постоянно поступает откуда-то из земли. Этот жар не греет, но опаляет, медленно обугливает до костей, это будет продолжаться, вся человеческая жизнь - медленная агония... Но это - не слова врача. А Ирма - врач в первую очередь, да и в последнюю тоже, даром, что оставила работу. В их прошлую встречу женщина заговорила о профессиональном выгорании - но даже там корень тот же. Гореть. Пламя окажется в её волосах, если они выйдут на солнце, но здесь этой роскоши не будет, и её волосы, весь её вид - очень тусклый. Всё сильнее клокочет внутри желание посмеяться над собой, очень дурно и горько, так, чтобы в итоге смех перешел в рыдания, чтобы гореть, а не выгорать, выплеснуть наружу спертые в районе солнечного сплетения, связанные в тугой комок эмоции. Не железная леди. Леди-мать-её-феникс, восстающая каждое утро для того, чтобы пытаться нести пользу людям, а внутри - натыкаться на осколки чего-то, что уже давно не поддается инициированию. Вот, как это происходит. И сейчас... Разве случилось что-то новое? Что-то, к чему она была не готова на самом деле. Напрашивается всё-таки удтвердительный ответ, потому что не то чтобы Эмили страдала пониженной самооценкой - но она всё же, пусть и жарко надеялась на это - горит, горит, спирает грудную клетку, - не могла одновременно с этим себе представить, что Джордж скажет, что хочет, чтоб она осталась. Этим подписывая приговор им обоим - сразу же под подписью самой Ирмы, пришедшей сюда и заведшей их разговор в дурной привычке расставлять точки над "и". Этот диалог болезненный. От него хрустит на зубах стеклом. Но ей он нужен, нужен сейчас или больше никогда, ей повторить бы не позволила гордость. Даже если в итоге не становится легче - только удивительнее. Джо не хочет, чтобы она уходила, но когда Уизли вообще интересовала правильность? Те черты, которыми она восхищается - забывая о том, что сама является, на секундочку, дочерью вора и мошенника. Кровь не разлить водой, и сколько бы ни прикрывалась фамилией матери, призрачным родством с Уизли - их сердца с Чарли всё равно бьются в унисон, не только из-за фамилий, но из-за дорог, тянущихся рядом. Флетчер, который не боится своей фамилии, и отдаёт миру всё, что он имеет, с наивностью ребёнка, а Ирма сейчас вообще не уверена, что не родилась изначально взрослой. И да, взрослые любят судить о правильности, и ещё куче вещей, которые им сейчас сделать бы, но, но...
Она слушает. Слушает слова Джорджа, и внутри всё замирает. Замирает, только слышится призрачный стеклянный звон - через мгновение всё разбивается, падает, падает, осколки летят медленно снежинками... У неё даже не меняется выражение лица. Эмили кивает. Да, конечно, она всё понимает. Ни мысли о взаимности. Конечно, она не допускала! Конечно, она не в праве требовать и даже просить. Умолять его на коленях, потому что не так воспитана, потому что дрова не отсыреют от слёз - последние безрезультатно засохнуть, будет слышен весёлый рабочий треск, скрип шестеренок - и звон.
- Джо, я понимаю. - Кивает, невольно не просто отводя взгляд, а отворачиваясь, давая себе мгновение слабости, чтобы стереть слёзы ещё разок. Ей они не к лицу. Таким, как Олридж, больше подходит выражение суровой решимости - она вернет его себе, как возвращают корону и на трон. В данном случае вместо короны - рабочие перчатки, но это мелочи. Это настанет через пару часов.
- Спасибо тебе, что сказал правду. - Она улыбается, слабо и всё ещё не слишком весело - но искренне, когда снова смотрит на Джо, как раз замечая этот его такой давно знакомый ей жест. Тот, который она очень любит, несмотря на всю неловкость - она любит, пропускает через себя всё, что его касается, начала делать это задолго до того, как смогла осознать и признать это. Признать - и ужаснуться, совершенно лишнее, ненужное им обоим. Но сейчас, высказанное, оно словно теряет вес, и у Ирмы распрямляются плечи - пусть она и уязвлена несколько тем, что Джо догадывался об её чувствах, позволить им высвободиться всё равно было нужно, чтобы стало легче. А то она скрывала от него это, как маленькие дети не желают показывать бабочку, зажатую в кулачке, взрослым - а то ж ведь потребуют отпустить. Он просит её отпустить, она слышит это между строк, это бы успокоило их обоих, но даже если вдруг получится разомкнуть ладони - они останутся все в пыльце. И никакого крохотного трепетания между пальцами, только память и горечь - потому что пыльца не смывается.
- ...Но на самом деле, я думаю, всё не так уж и запутано. Просто мы, наигравшись в прятки в ржаном поле, замерли случайно на краю пропасти. - Вспоминает, может, не очень к месту, одну из любимых маггловских книг, зябко пожимая плечами - а затем в очередной раз за этот вечер растаптывая свою гордость, чтобы сделать робкий шаг вперед, опуская ладонь Джорджу на плечо - пальцы дрожат. Очень, очень плохой знак для человека, у которого одна из основных мыслей предполагает твердость и ловкость рук. Но нет, рука её на чужом плече остается тверда, и пальцы горят. Пламя, вечное пламя, которое окажется не вечным - но точно продержится до последнего её вздоха.
- Знаешь, что даёт мне надежду? То, о чём я говорила тебе под звёздами. В масштабах этого мира моя любовь... Пыль. - Убирает ладонь, словно бы вдруг обжигаясь сама, и наклоняется, проводя пальцем по углу коробки, затем дуя на него. - Это одновременно и обидно, но от этого с другой стороны и легче. Я могу пережить это, что-то делая. Неся миру пользу. А ты... Джо, а вот тебе пора отдохнуть. - Оглядывает помещение, а затем снова переводит взгляд на Джо. - У тебя двое детей. Отдохни и подумай о них. А я, куда я денусь, милый? Ты дал мне остаться. - У неё случайно вырывается это "милый", и Ирма почти вздрагивает - не позволяла себе даже в мыслях. Но сейчас такая ситуация... Позволила себе расклеиться. Нельзя, так нельзя, Эми должна следовать тому, что говорит. Всё это - пыль. И вся её боль, но она целиком как будто ещё меньше этой боли, микроскопическая частица, под нею почти раздавленная - до тех пор, пока не переступит порог Отдела Тайн. Там всё стерильно, нет места пыли. Только благородная работа - то, что утешает её. Даже когда всю почву выбивает из-под ног, что-то остаётся неизменным.
- Мы запутали всё, ты прав. Я уверена, что больше запутала я, но... Мы можем сейчас оставить это висеть в воздухе. Правда можем, если захочешь. Сделаем вид, что разговора не было, и вернемся к нему, когда ты будешь готов - если ты будешь. Я готова терпеть, я... Ну, прожила ли я как-то всё это время до признания? - Улыбаться у неё выходит хорошо, абсолютно всегда. Сейчас невольно вырывается даже глухой смешок - ну да, конечно, как-то ведь прожила. Но потом на лицо женщины возвращается такая для неё долгожданная, родная решимость, губы уже готовы категорично сжаться в тонкую линию.
- Но только вид, Джордж. Внутри меня это ничего не изменит. У меня никого нет, хах, кроме моей работы, я всегда свободна - и готова ждать того, буду ли тебе нужна. Тебе сейчас ведь сложнее, да? Но неужели я первая, кто влюбляется в торговца смехом?.. - Очередная шпилька, да теперь ещё и с двойным дном. Она помнит. Помнит, как заходила сюда с подружками, отчего-то начав стесняться сама, хотя они уже успели вроде как подружиться с Джорджем - маленькая умная девочка с рыжими волосами, и взрослый и в глубине души очень... несчастный? торговец смехом. Они все им восхищались. Им любовались. Девочки прихорашивалась - а она следила завороженно за происходящим перед глазами невероятным чудом. А потом Ирма представила себе ещё одну вещь - даже любуясь Джорджем, как своим героем, она ошибалась. Нет у него просто куска души. Остался где-то там, на могиле брата. Как отрезали кусок от мантии невидимки - попробуй теперь найди. У неё нет тоже, только цветного - золотится на солнце и переливается, фотографией собственного брата в одном из потайных карманов сумки. Новую отрастишь едва ли, а пластырь... Да вот, он здесь. Чтобы закрепить - хватит одних объятий. Ей даже почти не жаль, что всё так происходит - хотя и очень, очень больно, но жить же можно, верно?.. Жить под звёздами. Ирма где-то читала, что люди тоже состоят из звёзд - сейчас ей эта мысль нравится.
- Я от тебя ничего не хочу, совершенно. Даже твоей любви - твоей дружбы уже слишком много. - Эмили... лукавит, говоря эти слова. Просто никак не может другого исхода представить, воображение, вроде бы никогда не подводившее - обрывается. Она бессильна, но для неё это бы перевернуло весь мир, всему бы пошло наперекор. Мне... хотелось бы.
Ирма держится… прекрасно. Сравнение с другими… размолвками, по куда меньшим поводам, неправильно и несправедливо, но всё равно невольно приходит на ум, и сравнение это явно в её пользу. Ирма лишь, стараясь не потерять достоинства, вытирает слёзы, не повышает голоса, ни в чём по-прежнему – хотя имеет на это полнейшее право – его не винит. А вместо этого… благодарит. За правду. Усмешка на губах Джорджа почти болезненна. В самом ли деле это правда, или же то, что он хочет за неё выдать – в первую очередь самому себе? В этом он виртуоз с самого детства – создавать свою правду и верить ей. Тому, что всё возможно, если только захотеть. Что щепотка смеха разгонит любую серость. Что они неуязвимы и всегда будут рядом. Что время лечит – это была не его выдумка, но он, однако, вцепился в неё с жадностью и, конечно же, разочаровался, как и во всём остальном.
Сейчас же Джордж верит, что давно исчерпал свою способность любить. А то, что внутри что-то сжимается и готово рухнуть с глухим стуком вниз при одной мысли об уходе Ирмы… Так то что-то неопознанное, уродливое, эгоистичное, возможно, необходимость. Ирма нужна Джорджу, чтобы черпать от неё вдохновение и энергию, чтобы хоть иногда снова чувствовать себя живым. Ему нужна её сила, её яркость, её заливистый смех и воодушевлённая поддержка его безумных идей. Он, ему, ему… чем же он может ответить на это всё? Джордж убеждён, что это совсем не то, что нужно молодой, красивой, успешной женщине перед ним. Так что, возможно, он действительно говорит правду, а заблуждается она? Благодарность же Ирмы всё равно давит на грудь тяжёлым камнем.
- На краю пропасти я замер двадцать лет назад, - Джордж не вполне осознаёт, что произносит это вслух. Если в сказанных как-то по особому словах Олридж и была какая-то отсылка, Уизли её не понял, однако метафора красивая и более чем уместная, - И зачем-то тащу к ней ещё и тебя.
Джордж накрывает опустившуюся ему на плечо ладонь своею, почти по-мальчишески робко гладит какие-то слишком холодные для ставшей их пристанищем душной каморки пальцы, прижимает ладошку к плечу сильнее, стараясь не дать ей дрожать. Ирма держится прекрасно, но лучше не пытаться представлять, чего ей это стоит.
- Не нужно обесценивать её, - говорит Джордж глухо, с сожалением качая головой. Чужой руки на плече, стоит ей исчезнуть, уже не хватает как чего-то очень важного, и это так жалко, учитывая, что он всё ещё убеждён, что правильнее всего будет – было бы – оттолкнуть.
Упоминание о детях – как удар под дых. Они – всегда краеугольный камень, причина притормозить, затихнуть, не распаляться, вспомнить, как было хорошо когда-то. Они уже почти взрослые и порою кажется – бесконечно далёкие. Фред и так уже, вроде бы беспричинно – а правда ли это, и спросить не у кого – зол, Рокс – растеряна. Изменит ли что-то ещё один шаг поближе к той самой пропасти? И… Мысль пугает свое новизной, не окажется ли падение в неё переменой к лучшему?
Бессмысленные мысли, только запутывающие всё ещё больше. И может и правда нужен всего лишь отдых и покой, вот только что это? Нет такого зверя на свете. Порою – очень часто – Джорджу кажется, что единственный доступный ему отдых – тот, что придёт, когда кто-то где-то там решит, что и его шалость наконец-таки удалась.
В появляющейся на губах Уизли улыбке горечи пополам с ностальгическим весельем. Он никогда особо не задумывался об этом, но да, в какой-той мере Ирма и впрямь далеко не первая. Они с Фредом когда-то, в прошлой жизни, с горделивым удовольствием ловили на себе восторженные девичьи взгляды, со смехом уворачиваясь от попыток угостить их зельями из их же собственного набора юной ведьмы. Или же, смеясь ещё громче, послушно их выпивали, наблюдая за появляющимся на юных личиках удивлением, а затем разочарованием, когда магия не действовала на её создателей, заранее принявших антидот. Ну и, что скрывать, с теми, кто постарше, пару раз и свидания были, весёлые, несерьёзные и никого ни к чему не обязывающие…
К моменту же их с Ирмой знакомства… Ну да, восторженные девочки никуда не делись, конечно, но стали для Джорджа едва заметным фоном, этаким обязательным атрибутом магазина, почти как автомат с орешками на входе. Это могло бы прозвучать жёстко, но Уизли, по сути не обращая на них внимания, улыбался им всё так же вежливо и задорно, а механичность этой улыбки мог бы заметить разве что кто-то, кто его очень хорошо знал. Должно быть, поэтому никогда не обращала на этих девочек внимания и Анджелина. Ну и потому что все, включая, наверное, и их самих, отлично понимали, что эти чувства мимолётны и продлятся лишь до тех пор, пока не выйдешь из магазина. Ну или, крайний срок, пока любовное зелье не подействует на того, для кого оно в первую очередь и было куплено.
- Не знаю, я не замечал, - отвечает он очень просто, хотя наверное этого и не требовалось.
Не замечал, а вот на что-то, невесть когда поселившееся во взгляде выросшей из детского платья в горошек рыжей девочки, обратил внимание. Так что Ирма одновременно и была и не была первой. И уж точно до неё уже очень никто не подбирался к грустному клоуну Джорджу Уизли настолько близко. Так близко, что, в какую сторону ни сделай шаг, обязательно будет больно каждому.
Ирма обещает ждать его, и Джордж понимает, что не добился ровным счётом ничего. Ему бы оттолкнуть ещё раз, позволить не дожидаться – услышит ли она это разрешение? – незачем ведь ей быть одной и хранить верность запутавшемуся в собственной голове идиоту. Вот только благородства на это уже не хватает, да и не позволяет гордость, тщеславие, эгоизм? Что-то, что отвратительно радуюется этому обещанию и заявленной бескорыстности самой Ирмы, в которую Уизли не слишком-то верится. Те, кому ничего не надо, не врываются вот так, резко переворачивая чужой мир с ног на голову и заставляя действовать.
Джордж проводит пальцем по чужой щеке, стирая почти уже высохшую дорожку слёз, и вдруг не сдерживается, будто просыпается некогда столько свойственная ему импульсивность и непосредственность, привлекает Олридж ближе к себе, и крепкое объятие, в которое он её заключает – этакая странная помесь романтического и дружеского. Джордж зарывается лицом в огненные сладко пахнущие волосы и почти смиряется с мыслью, что окончательно отпустить, не попытавшись ничего сделать, не сможет. Будто уже бросается очертя голову в ту самую пропасть, не раздумывая, что скрывается там за колосьями. Почти как в юности.
- Не отдохнуть мне нужно, а разобраться, с собой и… семьёй, - он хмурится в рыжую макушку, потому что это то, что необходимо было сделать уже давно и, признавая откровенно, даже независимо от этого разговора, - Я это сделаю, обещаю, - в первую очередь самому себе, пусть и произносит это вслух.
Джордж чуть отстраняется, хотя всё ещё не отпускает Ирму, и заглядывает в её глаза – они так близко, что это почти грозит обернуться новым безрассудством, – убеждая в искренности своих слов.
К таким ситуациям не подготовиться, не отрепетировать перед зеркалом. Однажды просто просыпаешься весь в поту, практически сходу принимая вертикальное положение, и понимая, что так дальше продолжаться не может. Но, может быть, и происходящее сейчас - сон? Она не решилась бы. Не обдумывала это, закапываясь с головой в работу, как страус - в песок, давясь ею, что выходит через уши, и извращенно этим наслаждалась... Но во сне уставшая, измученная за день голова заставляла её не то чтобы прокручивать происходящее в голове, а сама мотала сны, как фильмы на пленку. И там нельзя было ничего сделать - да и нужно бы? Снящийся ей всю ночь сон, занимающий пару секунд - и целую жизнь. Задачка для философов - но не для врача, не для работницы ОТ. Что ей делать? Где скрывается истина? Зачем она, чёрт возьми, стоит здесь и говорит всё это, если ничего не изменится? Доказательство существования магии греет кожу за пазухой, но взмахом волшебной палочки решается далеко не всё. И зачастую волшебник остается совершенно беспомощным перед проблемами, будь он волшебник или маггл. Бедность. Болезнь. Любовь. Ирма больна? Господи, да, прочь романтизацию этого состояния - она наверняка имеет проблемы с рассудком, если решила, что что-нибудь изменится. У кого ни проси, у Джорджа или неназванных великих сил вселенной. Ведь, что бы ни случилось, они останутся... лишь пылью. Совершенно неважными и ненужными под этими гигантскими невероятными звездами, под бесконечным небом, словно увешанным алмазами. Сейчас не видно из-за крыши, да и в городе в принципе из-за освещения видится тусклее, но... Она знает. Она вспоминает об этом часто-часто, а в последнее время с этим воспоминанием всегда возвращается еще одно, самое горько-сладкое за её жизнь - момент поцелуя с Джорджем Уизли. Это было большим, чем все её мечты. Это было тем, что разбило её и перевернуло всю её жизнь. Это то... что даёт ей силы просыпаться по утрам. Ей кажется, что лучше, чем есть сейчас, всё равно никогда не будет. Однако эта болезнь, эта её любовь - её двигатель. Не к нему даже, точнее, не только к нему - но вообще. В конце концов, причина всему - любовь. То, зачем она действительно рискует жизнью, притом не только своей, в ОТ. И она не может отказаться от своей любви, не смогла бы, даже обернись все опыты стопроцентным успехом, когда можно любую эмоцию погасить - от этого она бы отказаться не смогла.
Происходит то, чего она не ожидала тоже - мимолетно, но даже сейчас её закаленного годами врачебной практики внимания хватает на то, чтобы понять - она случайно коснулась... корня чужой проблемы? Опознала одну из главных причин болезни? Двадцать лет назад. Почти всю её жизнь. Эмили не нужно спрашивать, о чём Джордж конкретно говорит. Она знает. Натянула бы на себя излюбленный, спасающий образ врача - но не сейчас, не сегодня. Она вернется к этому как-нибудь потом, если Джо позволит, но сейчас она горько улыбается - нет, он не тянет её к краю пропасти. Она сама справляется.
Джо прикасается к ней. И по правде сказать, если сесть и поразмыслить об этом серьёзно, Ирма не забрала бы у себя не только любовь, ни единую эмоцию - вообще ничего, потому что и без своей горячности она была бы ни она. Поэтому сейчас Эми какой-то частью своего существа, будто бы почти сломленная, находит угли и камни, растирая их один о другой, чтобы выбить искру - злость тоже является каким-то началом. Не смирение - ужасное и неотвратимое, мелькающее во взгляде тех, кого уже не спасти. Ей до смирения, пусть собственный рот и двигается, высвобождая наружу такие слова, еще далеко. Она может принять - но не смириться. Не до конца. Не с тем, что поставит на себе крест... даже если продолжит любить Джо, а ничего не изменится. Но он прикасается к ней. И каждое его прикосновение обжигает так, будто Джо создан из пламени, а у Ирмы не то что одежды нет - содрана кожа, обнажая нервы. Вот так это ощущается. И будь это кто-нибудь другой, и не будь её сердце отдано этому человеку так безрассудно и навсегда, она бы перехватила чужую ладонь и откинула - да как он вообще смеет после всего? К тому же, так держаться ещё тяжелее, невозможно взять себя в руки, ощущая на себе руки чужие. Даже если прикосновение мимолетное - ладонь, унимающая дрожь её собственной, или пальцы, собирающие слёзы с её щек. Но искры успевают лишь облизать и израненное "эго" - и тут же гаснут, затопленные волной... чего? Чего? Ей кажется, что на какой-то миг время перестает существовать, весь мир замедляется, и свет блекнет - не остается ничего, кроме ощущения чужих объятий, в которые Джордж заключил её. Опять - больше, чем она бы хотела, но нет смысла лгать себе и говорить, что ей не нравится это ощущение. Оно запутывает всё ещё больше, лишает её брони и всех шансов, но... Она не смогла бы от этого отказаться. Как и от того поцелуя. "Лучше бы этого не было" - если бы она не любила его. Но она любит, и её любовь не прошла бы, даже если бы так и не появилось почвы для увеличения этого чувства - а сейчас оно вдруг непроизвольно увеличивается, словно бы заполняет собою весь мир, гигантский воздушный шар, заполняющий обычную птичью клетку, слишком крепкий, чтобы лопнуть от напряжения. Может быть, всё закончится через мгновение - но боже, она хочет ощутить его до самого конца, до кончиков ногтей, хочет в нём раствориться. Джо зарывается лицом в её волосы, и Ирма думает, что через один вдох она продолжит борьбу, но не была бы против его попросту не делать - и слабо качает головой, а затем обхватывает Джорджа за плечи, прижимаясь к нему крепко, желая раствориться в нём. Еще одно прикосновение, теперь с её стороны, на которое никто не позволит отнять у неё право. Только не сейчас, она прошла для этого слишком много.
- Боже мой. - Выдыхает почти невпопад, жмурясь на миг - а потом открывая глаза и встречая чужой взгляд. В разуме задерживается и откликается чужое "Обещаю", и Эмили хочется спросить, зачем он обещает, зачем он это всё делает, ведь она умрёт, если он обманет её, ей не нужно... она справится. Через вдох. А сейчас она смотрит в чужие глаза и думает о том, что никогда не видела ничего печальнее - и красивее.
- Ты прав. И я верю тебе. Верю, верю - кому же ещё. - Улыбается горько, потому что выбора у неё не то чтобы нет сейчас - был ли хоть один миг с того, как она заглянула ему в глаза впервые, маленькая девочка в платьице в горошек?.. Ответ, думается, тоже будет отрицательным. Есть что-то выше людей, потому что они - лишь звездная пыль, и это чувство оказалось выше неё и больше.
Отредактировано Irma Oldridge (2019-09-17 13:38:40)
Ничего вроде бы не меняется, и вместе с тем будто бы неуловимо меняется всё. Сложно, позволив себе произнести, облечь в слова то, что давно засело горьким, не вполне оформившимся, но отравлявшим всё вокруг комком, Джордж сдвинул с места давивший на него всем своим весом камень. Не сбросил его окончательно, нет, до этого, конечно, ещё далеко. Будет ещё не один нелёгкий разговор, на который только предстоит решиться, не один удар, который будет нужно вытерпеть и нанести.
Но сейчас об этом, конечно же, не думается. Сейчас ощущается какая-то лёгкость и давно уже позабытая эйфория, и Джорджу кажется, что он может горы свернуть, сделать всё, что угодно, придумать массу новых вредилок, не отстранять так доверчиво льнущую к нему женщину… Верящую ему женщину. Серьёзные, пусть и произнесены с улыбкой, слова Ирмы самую малость отрезвляют, возвращая к реальности притаившимся за ними грузом ответственности. Но и он не так уж и страшит, сейчас Джордж будто бы готов и способен на всё.
Короткий миг душевного почти что спокойствия разлетается на осколки от раздавшегося по ту сторону каморки оклика «Мистер Уизли». Джордж почти испуганно отстраняется от Ирмы, в чьи пахнущие чем-то сладким – клубникой, что ли? – волосы он вновь зарылся, не торопясь отвечать на её «верю тебе» - да и можно ли на это ответить что-то, по крайней мере, словами? Отстраняется и сам же невесело усмехается своей вспышке тревоги – как будто позвавшая его продавщица может видеть сквозь стены, право слово. А всё же, её появление оказывается даже кстати – иначе, кто знает, каких глупостей они с Ирмой могли бы натворить. Ну, или, окрылённый собственной кратковременной решимостью, он. Ирма же заслуживает большего, чем украденные у реальности, украдкой оказанные знаки внимания.
Джордж едва слышно шепчет в рыжую макушку «Прости» - сам точно не зная, за что извиняется, то ли за внезапное чужое вмешательство в их тесный, заставленный коробками и заваленный обёрточной бумагой мирок, то ли за что-то ещё. Он мягко отстраняется и, поменявшись с Ирмой местами, направляется к выходу, при этом умудрившись тоже споткнуться о всё ту же злосчастную картонку, набитую каким-то барахлом. Уизли чертыхается со смешком и распахивает дверь, спиной загораживая обзор с любопытством поглядывающей в открывшийся проём молоденькой продавщице. Заверяет девчонку, что мисс Олридж сумеет найти выход сама, и с какими-то правдоподобными объяснениями, что той от него вообще понадобилось, ловко перемежаемыми шутками, направляет помощницу в зал, спускаясь следом за ней и давая Ирме возможность в одиночестве привести в порядок мысли и себя. Необходимость придумывать какие-то отговорки заставляет Джорджа внутренне скривиться, пускай внешне он излучает привычное ироничное добродушие, и это позволяет ему убедиться в правильности принятого решения. Разобраться с собой и с семьёй, а что дальше… Там видно будет.
Not the end
Вы здесь » HP Luminary » Story in the details » beautiful with you
