Эти рождественские каникулы Ник проводит весело. Так весело, он захлебывается смехом, и у него хрипнет голос, он открывает для себя что-то новое в компании двух близких друзей, он чувствует себя счастливым - почти. Но любое "почти" и "чуть-чуть" - не считается, потому что у него где-то внутри нарывает полый кусок сердца, заполнившийся вдруг кровью и растерянностью, и стыдом, и почти обидой, и... любовью? Ощущением невыносимости бытья без кого-то определенного, даже если в обмен ему отдают целое звездное небо. Нику было так хорошо с Оливером и Мередитом на эти каникулы - но недостаточно. Это всё очень здорово, но люди... не взаимозаменяемы. Ему не было бы так хорошо без них, как с ними - но ему было бы как-то по-особенному с одним Эриком. А Эрик, наверное, провёл эти каникулы в "Гибискусе" с сестрой и родителями, похожими на персонажей какой-нибудь красивой сказки. И сам Мансфилд со своими лисьими улыбками, со своими тёмными глазами, которые обычно ловят свет, и вместе с ним так привычно отражают Кота, с цепкими руками, за которые Ник хватается в жесте благодарности, в жесте помощи... Щелкунчик, успевший стать прекрасным принцем не до конца, потому что до него добрались крысы, перекусив ногу - то, что не портит его ни капли, но делает Нику больно так, что боли почти физические, хоть и фантомные. Первые месяцы после возвращения этой азиатской задницы Ник чувствует стыд за то, что он целый - и на что годный-то? Он спрашивает у Эрика, разбивал ли тот когда-нибудь термос, и достает свой, целый снаружи - трясет, и тот музыкально отзывается битым стеклом под пластиковой оболочкой, потому что было нецелесообразно ронять его с лестницы. Сам порою валяется у чужих ног - тянется, постукивая по протезу, и перекатывается на спину, весь переломанный, еще немного - и отзовется так, как зеленый термос, давно валяющийся в какой-то урне за пределами Хогвартса. Из термоса больше не выпить кофе - поэтому Ник пьёт чай, который для него делает Мансфилд, с каждым глотком словно бы возвращая себя к жизни. От чая несет гибискусом, волосы Эрика пахнут гибискусом - Кот доверчиво жмется, обхватывая друга за шею или утыкаясь в плечо, чтобы подавить смех или залить его слезами. И гибискус прочно проникает в его амортенцию, затуманивая и подавляя все остальные запахи. Запах такой сильный, что Ник оглушительно чихает, прижав к носу и рту ладонь - не понимая ещё самого главного. Что он пропадает в какой-то миг в этом сам.
И вот, стоя, окруженный двумя своими друзьями, он не успевает никуда деться из зоны поражения, и осознание падает на него, как огромный снежный ком, как гигантская сосулька с крыши - окружающий мир может быть прекрасен, действительно, это можно ощущать каждой своей клеточкой... Но этот мир не нужен ему без Эрика. Эрика, который, чтоб его, всё разрушил, оставляя только звон стекла от всего прежнего, и лучше бы он сделал это болезненно, отходил бы Ника тростью не полушутливо, а так, чтобы отправить его в магпункт и поселить там, блин, только не так... Потому что на самом деле Мансфилд не делает ему больно. Но удивление выходит такое сильное, что для Кота оно почти равносильно боли. Ник пробует вкус чужих губ тогда впервые, неосознанно, следуя отвратительному рефлексу - чёрт, раньше он не придавал никогда значения не только поцелуям, но и вещам, что куда их больше. Но это ведь не кто-то там рандомный, с кем можно развлечься и забить, это - Эрик... Его лучший друг. Его самая большая слабость, если задуматься. Тот, по сравнению с кем он лучше сделает больно себе, будет менее жутко, чем навредить другу, сделать ему больно, заставить его страдать. Николас ведь берег его, сколько мог, от разрушительных последствий в виде остальных и себя, чтобы в итоге... Случилось худшее? Ему не нужно ничего объяснять. Мансфилд - ебаный принц из "Гибискуса", его сестра - принцесса, а родители - волшебные король и королева, и вот принцы как раз придают поцелуям значение. Большое. Принцы целуют лишь тех, кого ставят равными себе, для них это всегда поцелуй любви, а Мур, он... Не подарок, а проклятие. И Ник тоже проклят, видимо - он защищал Эрика для того, чтобы сделать ему максимально больно в итоге, видимо. Потому что тогда растерялся так сильно, и попросту сбежал, и уехал домой, слыша призрачный звон стекла где-то внутри себя, под будто бы пластиковой оболочкой. И с друзьями на этих каникулах собирал себя по кусочкам, как мозаику, чтобы понять, что в грудной клетке не хватает одного чертовски важного элемента.
А этот элемент избегает его. Они сидят на уроках за одной партой по-прежнему, просто потому, что и учителя, и однокурсники уже видят их, как единое целое, и вряд ли кому-то нашлось бы место отдельно - но Кот и не хочет. Вот только Николас, старающийся сохранить лицо, и не забывающий при случае тихо выдать забавную шуточку, всё остальное время чувствует, как внутри него всё разбирается и собирается заново, и его бьёт током, когда он случайно задевает Эрика локтём, и отвечать на чужие стандартные вопросы так сложно, когда стоит ему только захотеть перейти к теме более серьёзной и важной для него до уровня "жизненно", Мансфилд, лисья жопа, берет и сливается, будто предчувствуя. И Ник ловит взгляд Олли или Мерри, и разводит руками виновато, и вжимает голову в плечи - и обещает себе собраться. Но ему никогда не было так...сложно. И так страшно. Это не стандартный случай, когда он, например, лезет к кому-то бухой пососаться. Здесь после отказа в ответ на то, что собирается предложить, ну... Как Мур собирается жить дальше? Он боится думать об этом, потому что его только-только покрывающийся пленкой, как рана - коркой, мир будет разрушен заново - и уже вряд ли когда-либо восстановится.
И в какой-то момент Мур понимает, что с него, блядь, хватит. Он прерывает беседу с кем-то из однокурсниц - даже черты лица расплываются за ненадобностью, проверяет за пазухой палочку, и выходит в коридор полный целеустремленности - чтобы растеряться через мгновение. Куда ему идти, блядь? Хогвартс такой большой, куда этот лис-хуис мог деться от него?.. Вариант с "Гарпией" избирается им, как один из самых очевидных. Если не найдет Эрика там - что же, будет плясать от ситуации - или пойдет бухать, как заканчивал эти робкие попытки несколько прошлых раз. Хорошо, что Мансфилд не оценит их уровня жалкости, не зная, что они вообще были. А бухое тело, заваливающееся в спальню после отбоя - да не всё ли равно, откуда.
Но сейчас... ему везет. Или не везет? Потому что Ник неожиданно видит до болезненного знакомый силуэт, проглатывает липкий комок в горле - и ускоряет шаг. Неслышно, кошачьи... как учил отец. Потому что с него хватит. И всё решится здесь и сейчас, даже если отсюда Нику придется идти в Выручайку и заливать скорбь по своему внутреннему миру.
Эрику дают разве что развернуться, когда шансов сбежать у него уже не остается всё равно - и Кот настигает его, прижимая к стене, и одной рукой упираясь Мансфилду в грудную клетку, где-то под пальцами ощущая биение чужого сердца, резко участившееся, а другой поспешно закрывая ему рот. Пусть пробует кусаться, если хочет - Нику не будет больно, он умеет абстрагироваться от неприятных ощущений, если ему нужно. Сейчас - очень.
- Будь хорошим мальчиком, Мансфилд, и выслушай меня, не перебивая. Потому что если ты вякнешь хоть слово или попробуешь в очередной раз сбежать, как всегда делаешь, только пахнет жареным - клянусь, я применю магию. Я заткну тебе рот "Силенцио" и свяжу тебя, а потом сам объясняй побочки, и почему у тебя на теле следы, как от шибари - или как зовётся эта ебанутая хрень. - Ник почти не говорит-выплевывает слова, и его глаза горят ядовито-зеленым от решимости, которой они переполнены. Но он убирает руку с чужого рта, и тут же вытаскивает из-за пазухи палочку, наставляя её на Эрика. - Я не шучу. Помолчи пару минут - пожалуйста. - Последнее слово неожиданно выбивается из общего  ряда, как приехавшая из глубокой деревни дамочка на показе высокой моды, но звучит здесь самым искренним - и выпускает наружу боль. Потому что затем Ник болезненно кривится, словно ему дали по зубам и машет головой.
- Я... Так не могу, Эрик. Я понимаю, я обидел тебя - не пизди, Господи, я видел твои глаза, как у побитого лисёнка. Я даже не знаю, что ты почувствовал, когда я - да, получается, я тупо кинул тебя, съебавшись в Лондон. Но Мансфилд, я сделал это не... Не с целью тебя обидеть. Просто я впервые в своей жизни испытал такой когнитивный диссонанс, с которым можно дойти до дурки. Ты... Ты, блядь, поцеловал меня под омелой, мудила! Только не говори, что ТЫ не знаешь, что это такое.  - И Ник рукой, свободной от палочки, слегка стукнул Эрика по грудной клетке - продолжая другую, с ней, держать наставленной на друга по примеру пистолета.
- И меня ты знаешь тоже. Знаешь, как никто, какой я кусок дерьма. Как я разбиваю сердца, не замечая, как я быстро увлекаюсь - а затем остываю. И ты всё равно... Твоё сердце выбрало меня? - Рука Николаса немного смещается. Он ею, если можно так сказать, слушает. И чувствует, что почти умирает от желания прижаться к Эрику сейчас - а не стоять в расстоянии своей же вытянутой руки. - Прости меня. Я просто не ожидал, что ты такой... Конченый идиот. - Ник срывается на тупое и нервное хихиканье, мотнув головой - а затем не выдерживает и сгибает ладонь в локте, сокращая расстояние между ними.
- Ты не поверишь мне. По лицу вижу, ты же знаешь, я люблю попиздеть, как и ты. Но у меня есть что-то... крепче, чем слова, Мансфилд. - Кот наконец отводит палочку - о, он не блефовал, он бы правда использовал магию на Эрике, если бы тот стал болтать, и не испытывал бы угрызений совести - Кот уже и так упал ниже некуда. Но сейчас он направляет кончик своего оружия в пустоту коридора, и с его губ не срывается ни единый звук - измучил себя в эти каникулы и так, доведя "фокус" до абсолютизма, - зато с кончика палочки вдруг спрыгивает, рожденный в нём из магии, лис.  И сразу ускользает в полутьме коридора, не вызывая мерцание свечей - чтобы затем оттуда, разогнавшись, вернуться назад - и врезаться о развернувшегося к нему корпусом Ника, рассыпаться голубоватыми искрами и раствориться. После чего Ник наконец убирает от Мансфилда обе руки, и наконец-то отходит от него, давая свободу движений - и слов тоже.
- Мне тебе сказать больше правда нечего, но я не знаю, кто у нас еще есть с таким хитрожопым патронусом, Мансфилд. А теперь - говори. И можешь меня даже бить. - И Кот убирает палочку обратно за пазуху, готовый, кажется, ко всему.

Одни камни вокруг, но какие мы сможем поднять?
Я хочу себя раскопать! Беспокойся, мой друг.

За мгновение до того, как Эрик начнет говорить, в голову Ника закрадывается одна странная мысль, о том, что он, должно быть, немного... поторопился? Но юноша даже не успевает додумать, в чём - потому что Эрик сначала начинает смеяться вместо того, чтоб сразу пиздеть, и Ник готов ко всему, кажется, но только не к чужой истерике, и он уже оглядывается в поисках кого-нибудь, кто бы провел их до магпункта - а еще лучше, отвел в Мунго и запер там навсегда, двух мудаков, и еще меньше ему почему-то нравится чужой взгляд - потому что, бля, Мансфилд на него так не смотрит. Мансфилд смотрит на него со смирением, с "Господи, за что мне достался такой ебанутый друг", с...с беспокойством, когда Мур падает перед ним, весь переломанный, или смешливо - иногда они оба хохочут до слёз из глаз, так, что болят мышцы живота, и дыхание заканчивается - как сейчас у Эрика. Но вообще-то, всё это пиздец, как несмешно. Но быстрее, чем растерявший весь свой пафос Кот это прояснит - он получает по коленям концом трости. И вообще-то, это не то, что в обычном состоянии свалило бы его с ног, но сейчас Ник подобного не ожидает, не успевает сгруппироваться - поэтому первый удар заставляет его наклониться, будто сломавшись где-то посередине, как хрустнувшая под подошвой сухая ветка, а второй - и вовсе рухнуть вниз. И ему бы резко вскочить, поднимая этим и своё эго, явно раненное сей неожиданностью - да ещё от кого, блин! Но кажется, Мур заслужил больше. И он остаётся стоять на коленях. Поза, в какой-нибудь иной ситуации заманчивая - но Ник забывается. Он слышит - и слушает то, что говорит Эрик. А потом всё обрастает ватой, и окончание чужих слов словно теряется в ней, потому что в голове у Николаса распространяется, ударяясь о стенки и отскакивая, одна фраза - "Два года?". Чёрт, лучше бы Эрик хотя бы не считал, потому что так эти два года кажутся еще внушительнее, эти... два года, чёрт побери. Два долгих, мать их, года! Каждый день. Восемнадцать месяцев из этих двух лет с лихвой - и еще наберется какая-нибудь лишняя неделя, потому что частенько они вместе даже на каникулах, потому что им попросту всегда было хорошо в компании друг друга, и как-то хватало. Два года - что за них происходило вообще? Сколько Ник возвращался в комнату за полночь, всклокоченный, но довольный, иногда - в кое-как напяленной мантии или вообще без него, иногда - с плохо стертыми следами помады. А сколько раз он возвращался битым-перебитым? В обоих случаях еле сдерживая смех, уже готовый рассказать Эрику новую кулстори - он всегда то, что случилось с ним, преподносил, как какую-нибудь дебильную, но жутко смешную мелочь. От "Помнишь эту жирную жопу, которую мы обсуждали два дня назад? Он мне дал, прикинь" до "А я тебе говорил, что воронятам не понравилась наша победа. Они меня поймали сегодня и долго пиздили, до кровавых соплей, пока не вмешалась - ты прикинь! - Цилла Салем. Огонь-баба, кстати". Иногда было стыдно, и Кот пытался что-нибудь сделать с собой - но ему никогда не хватало сил и умений, он относился к себе так небрежно, и Эрик буквально собирал его заново, Ник пользовался помощью друга, доверяя ему куда больше, чем ебучему магпункту. Даже не ощущая, что этим возлагает на плечи друга какую-то ответственность. Даже не понимая, как сильно и крепко привязывает к себе - и не осознавая, как привязался сам. А сейчас всё повисло в воздухе... словно на тонкой нити. И Эрик говорит "С меня хватит", а потом Ник тупо наблюдает за полётом патронуса - своего патронуса. Так узнают кошек и собак, которые потерялись несколько лет назад, нашлись в другом городе и у других хозяев, но - их всегда узнаешь. И не всегда возвращаешь - Кот уже вряд ли, например, вернет себе манула. А Мансфилд пиздит какую-то чушь, и Ник встаёт с колен наконец, и в его движениях есть что-то искусственное. И Эрик пиздит-пиздит, а от его слов так обидно и больно, так сильно, что Николасу невольно хочется эту боль взять, да переместить в физическую, и врезать Мансфилду так сильно, чтобы у него до конца жизни просто... ничего. Злость обжигает нёбо - и в бессилии исчезает. У него никогда не поднималась на Эрика рука - не потому, что не было повода, они же оба, блин, люди, а Ник ещё и вспыльчивая сучка, иногда ему так хочется не заканчивать разговор, а перебить его силой - но с Эриком никогда. Не два года - куда больше лет. Сколько они там тесно общаются?.. Если взять вот перерыв в год, когда Нику было совсем не по себе почему-то - а потом Мансфилд перестал быть старше него на курс, и... хорошо? Они попали в одну комнату. Мур был рад такому соседу - единственному, кто принял бы его любого, наверное. Который принял бы его, блин, даже с енотом - какая разница, один или два, а вот против был даже Оливер, который и помог ему с этой авантюрой.  И вот этот человек сейчас стоит перед ним и что-то там пиздит про...
- Ты мудак, Эрик. - Он подает голос, как только тает в воздухе последний отзвук чужих слов - и смотрит на Мансфилда глазами уже не просто мятными - покрасневшими. Никакой метаморфомагии, это обычный такой физический процесс, когда начинаешь плакать, глаза почему-то затем краснеют... - Нет, ты не просто дурак. Ты дебил, как и я. Но послушай, хоть я и дебил - я Своего патронуса, дурья ты бошка, и без тебя узнаю. - Фыркает, махнув рукой в сторону куда-то.
- Это мой патронус - был до этой зимы. Я не знаю, где ты проебывал все курсы ЗОТИ, за одной партой же вроде сидели - но... Меня патронуса вызывать научил батя. У меня получился манул. У папы - пантера. Он говорит, у мамы была бы тоже - но она сквиб. Но это всё ерунда... Я знаю, что лис - патронус твоей сестры. Уж извини, я подслушивал за ней - случайно. Она делилась со своими подружками - до чего они все слащавые, аж тошнит. А еще я отдам свой зуб на то, что патронус твоей матери - тоже лис. А у тебя вдруг взял - и палласов кот. Мой. - Цокает языком, против воли начиная и сам усмехаться, хотя в горле уже что-то клокочет. Может, эта болезнь еще и заразная?..
- И да, действительно, пойдем искать по школе людей с патронусами лиса - я же, блядь, с ними вожусь. Не с тобой. С дочкой Финнигана, еще с кем? Я слышал, у Маккоя тоже манул - так по твоей логике, блядь, может, ты не в меня влюблен, а в него?.. - Делает шаг к Мансфилду - из горла вместо смеха льётся в итоге шипение. Недовольное и кошачье. По Нику словно проходит волна - его черты становятся словно бы острее, более... дикими? звериными?
- И нет, друг, извини - но здесь ты проебался. Мне не нужны от тебя никакие услуги, и чинить меня не надо. Так что вот, как мы поступим: я даю тебе выбор. Либо всё заканчивается здесь и сейчас - и тогда я съеду, скорее всего. Олли мы че-нить напиздим, а Хайдн, думаю, вообще не заметит моего отсутствия. Либо... Бери меня всего, Эрик. - Перестает звать Эрика по фамилии, смешливо-официально, наконец переходя на имя - голос к последней фразе затихает, звучит мягче, шипение прекращается. - Возьми меня - со всем, что я имею в своём багаже. И сломанного, и целого, и пьяного, и... всегда - тупого мудака, но слушай, ты решаешь сам, ты так сказал? Возьми - и сунь себе под пазуху или обмотай, как тряпку, вокруг своей трости. Но я... У меня было время подумать - и я решил. Я больше не хочу ни с кем, Эрик. Ты можешь не верить патронусу - а другу поверь? Посмотри мне в глаза, и скажи, что я лгу, если правда считаешь так. - Ник смешливо даже распахивает глаза пошире, невольно хмыкнув - а затем смотрит в глаза Мансфилду, спокойно и просто. Давая прочесть и свою серьёзность, и затаенное волнение, и всё ещё отголоски боли, и... что-то ещё. Так Ник раньше на него не смотрел.
- Ебаться не хочу больше ни с кем, ходить за ручку - тоже. Я с тобой хочу. Я люблю тебя, мудак. И ох, извини, что я оставил тебя на эти каникулы - в чудесной компании любящей тебя семьи, между прочим, - а сам протусил с Олли и Мерри. Сюрприз, чувак, моя жизнь состоит далеко не только из тебя. - Разводит руками, издевательски приподнимая брови - и сводит их, почти хмурясь - и пинает ногой чужую трость. - Только без тебя такая жизнь мне нахер не сдалась. Я не знаю, что я буду без тебя делать. Не в принципе сейчас, потому что мы соседи по комнате... А вообще. Кажется - и после Хогвартса. Но это уж как ты сам решишь. Я думаю, что если - если, Мансфилд, - ты сейчас согласишься, то сам через недели две сбежишь, решив, что я и так то еще говно, и да, тебе бы кого-нибудь менее проблемного - а отношения со мной еще хуже. - Пожимает плечами, сунуть руки в карманы мантии. - В общем, выбирай, мать твою. И если что - я пошёл, прикладывать к сердцу водку, а к коленям - подорожник.

И Эрик оказывается абсолютно прав, потому что Ник... не понимает. Он оказывается раздавлен перед истиной, в которой раскрывается, что иногда чувство любви работает и в обратную сторону. За время учебы в Хогвартсе он влюблялся, конечно же. В девушек и в парней. На неделю и тоже почти на два года - а тень одной из таких влюбленностей, самой первой, будет нависать над ним, быть может, до конца жизни. Но глупая Палмер не заслуживает даже знания об этом - у нее слишком красивые глаза и волосы, и слишком много мыслей в голове. Следом остается то, что ему нравятся блондинки. Следом остается то, что он тащится от девочек, у которых слишком много заебов и загонов в голове, которые сложные и имеют в себе глубину, в которую симпатия кого-то одного ухает, как монета в колодец, если её силы оказывается недостаточно. Но кажется, не хватило ему, а вот Олли, конкретно для этой девушки - да. Ник смотрит на них со стороны, кривится, чтобы не расслаблялись, и грозит метлой и тем, что выгонит, сделает из них шашлык-машлык, если будут миловаться вместо тренировок, но на самом деле он улыбается, случайно заметив их. Он счастлив, потому что Оливер - один из его лучших друзей, черт возьми, а Палмер становится такая красивая, когда улыбается без этих своих загонов, и... у неё всё ещё чудесные глаза и волосы. Мур ничего не рассказывает Картрайту о своей первой влюбленности, потому что - а зачем? Он не хочет всё портить. То хрупкое равновесие, возникшее в его мире почти со всех сторон в этом году - он строит его всё дальше и дальше, добавляет новые балки для крепления. Но всё это так глупо и бесполезно, потому что Кот может быть счастлив вообще за всех... кроме себя самого. Он привык к тому, что любовь витает в воздухе - но не в его сторону дует ветер, а чаще от него. Да, Ник вроде бы кому-то там нравился, это немудрено, но были ли они влюблены в него по-настоящему? Всех могут манить его глаза и улыбка, и запах мяты и хвои, но не сбегут ли они в ужасе, когда заглянут поглубже? Друзья - не сбегают, наверное, они мудаки и любят есть кактус. Николас... недостоин любви. Он был уверен, что даже родительской - до этой зимы. Да, он сбежал от Эрика - для того, чтобы установить равновесие и внутри своей семьи. Потому что прежде чем знатно повеселиться с Олли и Мерри, попросив у них помощи, Ник провел семейный ужин в доме, и ему было безумно больно - но он был счастлив. Не впервые, но неожиданно ощутив вновь, такое забытое чувство того, что его любят в собственном доме. Что ему рады. Как любой подросток, Мур довел до абсолюта свои страдания, забыв о том, что его могут любить и ждать где-то еще - а Мансфилд тут пиздит о том, что его мама переживала за Ника. И сначала Кот хочет ответить яростью, замечанием о том, что вообще-то, далеко не всем в доме Эрика он нужен - а затем проглатывает язык и смотрит удивленно, и щеки медленно опаляет яркая краска стыда - то, что невозможно контролировать, даже владея метаморфомагией. Ну, наверное. Да и к тому же - он не хочет. А нахуя скрывать хоть что-нибудь от того, кто уже знает всю его подноготную? Ну, практически - осталась пара мелочей, но и до них дойдет речь, когда Эрику уже точно будет некуда деться. Это случится - Коту не нужно быть прорицателем, чтобы знать это. Мансфилд всегда рядом - практически. Когда Ник желает этого. И в его обществе так хорошо и спокойно, как не бывает больше ни с кем. Глупо выстраивать друзей по очередности или призовым местам, но Мансфилд... Ник хочет, чтобы Эрик был ему больше, чем другом. Он готов и делает этот чертов выбор осознанно. Потому что он больше нигде и ни с кем не будет так счастлив - хотя одного Мансфилда, в смысле, как единственного в обществе Мура, будет недостаточно. Он привык к шуму, к большим компаниям, привык смеяться и привлекать внимание - мигающие шарики на праздничной елке. Но без хотя бы осознания, что где-то рядышком есть Мансфилд, к которому можно будет вернуться, куда бы ни пропал - а Кот не знает, сможет ли он вообще когда-либо в своей дурной жизни перестать пропадать и влипать в непонятные истории, - который... любит его? Любит. Вот мудак!
Но прежде, чем Никки сообщит Эрику в очередной раз, что тот мудак, прежде чем, наверное, всё-таки развернуться и уйти, ведь Мансфилду кишка тонка взять на себя такую ответственность вообще за всего Мура - тот останавливает его. Перед его ботинками вдруг появляется преграда в виде чужой трости, а ведь не Мансфилд из них высокий, и вообще резиновый и может сгибаться в три погибели, и... Следом, чуть запоздало, появляется ощущение чужого тела. Зато Ник чувствует слишком сильно и ярко, словно вдруг оказывается под наркотиками, даже дыхание Эрика, настолько они оказываются близко. И смотрит прямо перед собой так... удивленно, не понимая этих ощущений, но он словно бы рыба, выброшенная на лед из воды. Дыхание сбивается точно так же, и к горлу подкатывает ощущение почти паники - он почти уверен, что Мансфилд сейчас ощутит что-то, опомнится и отстранится в ужасе - а Ник будет к этому не готов, это разобьет ему сердце - но он почти надеется на это, потому что это будет ситуация куда более знакомая, потому что Кот еще не попадал в такую, где его настолько безысходно и серьёзно принимают - любым. И в горе и в радости, ха? И в крови, и в чужой помаде, и пропахшего насквозь водкой. Да, точно, Муру не помешал бы подорожник - но кажется, его и так уже только что к нему приложили. И Ник расслабляет плечи, вжимаясь в Эрика - теперь они опираются исключительно друг о друга, невольно хмыкая с того, как же бредово и по-пидорски это со стороны, наверное, выглядит. Прямо как в маггловском кино, которое они смотрят.
- Ты еще разок скажи, что влюблен в меня - и я вызову тебе неотложку. Мудак. - Не выдерживает и всё же выдыхает это с тихой усмешкой. Чужие ладони его жгут, как огнем - и Ник разворачивается, используя метаморфомагию, становясь на секундочку уже и меньше - чтобы просто развернуться лицом к Эрику. Чтобы, вернув себе исходные размеры, не перестав от этого быть худощавым и слишком острым на все углы, разрисованным татуировками, заглянуть ему в глаза.
- Я скажу тебе эту сопливую хрень один раз, а ты слушай и запоминай: я никогда не пропаду от тебя насовсем. Я не буду тебе загонять всякую чушь о том, что я изменюсь - это будет ложь, а ты не поверишь ей. Но я, Мансфилд, всегда буду к тебе возвращаться. Целый или практически кусками - но буду. Потому что я... потому что я люблю тебя. И там, где есть ты - мой дом. - Голос Ника становится всё тише и всё более хриплым - он как будто едва сдерживает рыдания. А потом, не в силах больше это прятать, просто переключается - и целует Эрика теперь сам. Мур делает это куда более умело, у него больше опыта - хотя в пизду бОльшую часть из него, - но сейчас у него даже этот поцелуй выходит... сладким и горьким одновременно. Как хороший кофе, привкус которого остался у Ника во рту - хотя чтобы его получить вместо кошачьей мочи, что иногда подают, ему приходится законтачиться с местными домовиками-кухарками. И бляяяя, кажется, Кот готов порой жизнь отдать для того, чтобы не поить никого всякой дрянью вместо божественного напитка.