Осень шелестит желтоватыми листьями, небо хмурится тучами, но холода еще не наступили, и позволяют прогуляться по лесу и выпить чаю у самого Черного Озера. Ноги скрещены по-турецки, и я сижу так на каком-то коврике, постеленном прямо на камни, уже почти четверть часа, пока не приходит Алиса. Мы не здороваемся – для меня это уже привычно, ведь мы никогда не прощаемся. Мне вообще сложно понять необходимость приветствий, когда все мы живем на одной территории и видимся по несколько раз за день.
Алисе шестнадцать, но она бесконечно старше своих однокурсников. Не возрастом, конечно, но количеством вопросов, которые задает себе и другим. Солнце смеется в ее волосах, когда она поворачивает голову.
На чайной доске две пиалы, гайвань и маленький чайник. В термосе полтора литра горячей воды – нам должно хватить этого на увлекательную беседу. Я накидываю на плечи Алисы колючий клетчатый плед, и высыпаю сухие чайные листья в чахэ.
- Познакомься. Это Габа. Ферментируется в анаэробных условиях. То есть, при ферментации чай лишается доступа к кислороду, - я улыбаюсь. – Звучит жутковато, но выделяющаяся в процессе гамма-аминомасляная кислота очень полезна для мозга.
Передаю ей в руки лепесток чахэ, чтобы она могла познакомиться. Сжать чайную коробочку обеими руками, вдыхая терпковатый теплый запах улуна. Он пахнет медом, луговыми цветами и чем-то едва уловимым, словно бы сливочным или молочным. Отчего-то кажется, что Алисе он придется полностью по душе. Чтобы почувствовать весь аромат, нужно согреть его сначала теплым дыханием, а уже после можно ощутить все оттенки и грани.
Кипяток льется на керамическую посуду, и мы ждем какое-то время, пока она прогреется, молча созерцая окрестности. Сегодня здесь тихо и пусто. Девять утра воскресенья – студенты предпочитают отсыпаться за всю неделю в такой долгожданный выходной день. Мне редко кто составляет компанию на утренние прогулки, но Алиса – приятная неожиданность. Она всегда отличалась от остальных. Звук сливаемой в поддон жидкости; чайная церемония - дело не быстрое, и не терпящее суеты.
Наливаю кипяток в гайвань привычно, с высоты практически вытянутой руки. Алиса смотрит заворожено, и я улыбаюсь ей одними глазами. Это не страшно, если ты знаешь, как. Следующий трюк выглядит не менее устрашающим: прижать пальцами крышку гайвани и вылить содержимое в наши пиалы. Горячая вода в каких-то миллиметрах от моей кожи. И это тоже привычно. Я смотрю на Алису, словно бы говоря ей: «не бойся, маленькая, я знаю, что делаю». А вслух же самозабвенно вещаю:
- Он называется «Блэк Джек». На самом деле, Джек – это имя мастера. Блэк – потому что чай сильно ферментирован, - на секунду я задумываюсь, сливая первую заварку из наших пиал. – Джек считается лучшим мастером на Тайване.
С Алисой приятно делиться какими-то мелочами. Мы часто говорим с ней о других странах и путешествиях, я иногда вспоминаю что-то интересное или забавное из своих многолетних странствий. Могу рассказать и что-то, чем не готов делиться с остальными студентами - Алиса может смеяться надо мной сколько угодно, я и сам готов составить ей в этом компанию. Единственное, что навсегда остается в моей памяти полностью неприкосновенным – весна две тысячи пятнадцатого, и я на мгновение мрачнею, вспомнив об этом. Но тут же беру себя в руки, заталкивая воспоминание как можно дальше в собственный омут памяти.
Чтобы отвлечься, возвращаюсь к завариванию чая. Процедура повторяется: залить кипяток в гайвань, и почти сразу же разлить чай по пиалам. Его не стоит выдерживать долго, это же не чайный пакетик. Двумя пальцами передаю Алисе ее крошечную пиалу. Я всегда был неравнодушен к хорошей чайной посуде, и для Алисы у меня есть отдельная пиала. Не говорю ей об этом, конечно, но она и сама могла уже догадаться, раз пьет раз за разом из одного и того же сосуда. Украдкой я смотрю на фигурку, но пока на лице мерроу более-менее благосклонное выражение, можно расслабиться.
При очередном порыве ветра я стаскиваю с себя теплый шарф, и накидываю его на Алису, закрывая голову и шею. От ткани пахнет ветивером и кардамоном, и я позволяю Алисе кутаться в его согревающий кокон. Чтобы не замерзнуть, поднимаю ворот пальто, спасаясь от холодного ветра. За первой заваркой следует и вторая.
Это утро выдается таким созерцательным, что мне, в общем-то, безразлична погода. Я бы сидел здесь, даже если бы пошел дождь или снег. Но вот Алиса вполне способна заработать себе как минимум насморк, и заставлять ее мерзнуть мне очень не хочется. Мы молчим. Не потому что нам не о чем поговорить, а потому что оба умеем слушать эту обманчивую тишину. В ней я могу нащупать для нас очередную тему для разговора. И нахожу.
- Давай поговорим о наполнении жизни. Что необходимо тебе ежедневно, чтобы считать свою жизнь наполненной?
Утыкаюсь носом в пустую пиалу и с наслаждением вдыхаю запах спитого чая. Возможно, если бы в мои шестнадцать кто-то вел со мной такие беседы, я вырос бы гораздо более интересным человеком, чем есть сейчас.

Прохладный ветер пахнет осенью и пробирается за воротник, вызывая цепочку мурашек. В воздухе ощущается приближение холодов, и кое-где золотятся уже желтеющими листьями кроны деревьев. Погода настраивает на размышления, китайский чай помогает мне сконцентрироваться. Стоило бы, наверное, выпить пуэра, чтобы немного взбодриться, но сегодня настроение что-то совсем иного рода. И в нашем с Элис непродолжительном молчании я наслаждаюсь этой паузой, позволяющей мне заворачиваться в свои мысли, как в теплое одеяло. Это очень приятно.
Прячась от ветра, я поднимаю ворот пальто, чтобы хоть немного защитить шею. Да, это не Тайвань с его тропическим климатом. Когда зимой самая морозная температура – где-то около пятидесяти четырех градусов по Фаренгейту. А летом, особенно на юге, проходят муссоны, и воздух пахнет влажным тропическим лесом. Вода там теплая даже зимой, и это особое удовольствие, но стоит быть осторожным: именно в теплых водах обитают прекрасные сирены. Они поют в особо лунные ночи, и песни льются над водой, зазывая наивных моряков, увлекая их и околдовывая певучим и звонким своим наречием.
Я хотел бы рассказать все это моей маленькой слушательнице, но решаю пока не сбивать тон беседы своими бесконечными рассказами о многолетнем путешествии. Поэтому лишь загадочно улыбаюсь, а сам ставлю галочку напротив этого эпизода – мы обязательно поговорим о подводных жителях теплых морей. Как только подвернется более подходящий случай.
А пока я слушаю Элис, чуть склонив голову на бок. Ее рассуждения занимательны и интересны, и я всегда ощущаю невероятную увлеченность нашей беседой. Наверное, скажи мне кто-то еще семь лет назад, что я буду с таким неподдельным вниманием слушать шестнадцатилетнюю девочку, я бы весьма удивился. И дело не в том, что мы поднимаем какие-то крайне философские темы. Просто Элис есть до этого дело, и она не пытается быть лучше, чем есть. В их возрасте это так важно – выделиться, показать всем, чего ты стоишь. Я вот в свои шестнадцать пытался говорить с гринделоу. Еле сдерживаю усмешку, вспоминая те годы.
Неосознанным, каким-то привычным и отточенным движением, я забираю у Элис пиалу, и ритуал происходит по новой. От доски поднимается облачко пара, и я в который раз успеваю пожалеть, что не слишком преуспел в колдографии. Может быть, моя коллекция пополнилась бы замечательными эстетичными карточками.
- Мне нужны знания, - говорю, не отрываясь от разливания чая. – Я чувствую свой день прожитым напрасно, если не узнаю что-то новое. Когда я был маленьким, - вдруг вспоминаю, - мать задавала мне перед сном вопрос. Каждый вечер один и тот же: «что нового ты узнал сегодня?». Наверное, это поселило в мою голову мысль, что день без приобретенных знаний – не день.
Улыбаюсь и перевожу взгляд на укутанную в плед Элис. Слова звучат очень искренне, и я сам почти верю, что так и есть. Нельзя столько лет жить с ощущением пустоты. Сколько бы я ни пытался ее заполнить, все эмоции раз за разом проваливаются, словно внутри меня океанская впадина. И темнота, и нет дна, и так без конца.  Погрузиться дальше во тьму мне не дает присутствие Элис: оно всегда действует на меня благотворно. От нее исходит такой внутренний свет, что становится просто стыдно от собственной темноты. И я не перестаю улыбаться, передавая ей порцию чайного тепла на очередную пробу.
- У нас с тобой не совсем классическая чайная церемония. Если бы мы придерживались всех канонов, нам пришлось бы перестраивать Хогвартс. У китайцев все выстроено из мелочей. Церемония должна проходить в специальном чайном домике – тясицу, к которому ведет специальная тропинка, она называется родзи. И родзи, в свою очередь, должна проходить сквозь особый сад… Понимаешь всю глубину, да?
Делаю паузу, давая Элис вставить хоть слово в мой поток очередной очень важной и полезной для школьника информации, а затем продолжаю:
- У китайцев на каждое время суток приходится своя церемония. Это я тут оскверняю каноны своими повадками бразильского дикаря. А вообще-то, у нас должна была быть стандартная утренняя церемония, которая проводится в полной тишине. Это по-своему очаровательно, как думаешь?
Слушая Элис, я нашариваю рукой старенькую бамбуковую флейту. Ей бы, по-хорошему, сделать перетяжку уже давно, но у меня никак не доходят руки. Поэтому играть приходится осторожно. Флейта самая обычная, немагическая, и применять к ней «Репаро» я не решаюсь. Слишком тонкий и искусный это для меня инструмент. Улыбка флейтиста и выдох – музыка сливается с криками сов и тихим плеском воды, сплетая все это воедино, придавая особую гармонию всем окружающим звукам. Глаза прикрыты, и мне кажется, что вот-вот выплывет из вод Черного озера прекрасноликая дева, и подхватит мой печальный мотив.
Пользуясь тем, что мы с Элис отвлечены, из кармана пальто вылезает Рэй. Принюхивается, осматривается, и шустро переползает на чайную доску. Я замечаю это совершенно случайно, лишь краем глаза, пока убираю флейту от губ. Пытаться схватить негодницу уже поздно, и я с интересом наблюдаю за ее действиями. На улице достаточно холодно для ящерицы, поэтому она, ожидаемо, ищет самое теплое место и находит его. Мгновение – и ишака уже сворачивается в клубок прямиком в опустевшей пиале Элис. Я нарочито вздыхаю.
- Вот же неугомонное создание.
Понимая, что ящерка вполне может уменьшиться до микроскопических размеров, я сразу отметаю вариант вытащить ее при помощи грубого физического воздействия. И в который раз думаю, что только мои друзья могли подарить мне подобное существо. «Мы подумали, что тебе понравится» - говорили они. «Ты же любишь всех этих тварей» - говорили они.
Будь они рядом, я бы с удовольствием объяснил им разницу между прекрасными жительницами морей и наглыми ящерицами. Но злиться всерьез я, конечно же, не могу. Любовь ко всему живому заставляет меня завороженно следить за действиями крошечного существа, которое, устроившись поудобнее, кажется, уже видит сладкие сны.
- Задание на пять баллов для Хаффлпаффа: что мы можем сделать в такой ситуации? Даю подсказку: палочку лучше не использовать.

Отредактировано Guido dе Salazar (2019-06-24 17:55:21)

Голос Элис льется, как музыка, и мне мучительно хочется подыграть ей на флейте или вручить самой ей варган, чтобы слиться аккордами и играть, пока пальцы не задеревенеют от холода. Ее живой интерес и огоньки в глазах сразу заставляют меня чувствовать себя моложе. Живее.
Внезапный порыв ветра бросает в лицо горсть какой-то пыли и запах осени. Как я и думал: теперь уже совсем настоящей, с шуршащей под ногами листвой, затяжными дождями и мелкой, повисшей в воздухе, моросью. И мой маленький неугомонный питомец явно думает так же, раз ищет для себя теплое местечко уже сейчас. Несколько секунд я любуюсь волшебным созданием, посильнее кутаясь в теплое шерстяное пальто. Определенно, с каждым днем будет все холоднее, и возможно, второго такого чаепития на берегу Черного озера уже может не быть.
Незачем морозить Элис. Уже сейчас мне хочется накинуть на нее еще какой-нибудь плед, превратить ее в самый настоящий рулет из одеял с начинкой из юной волшебницы. И откуда во мне только этот ворох родительских чувств? От внезапно нахлынувшей нежности губы трогает легкая, почти мечтательная улыбка. Наверное, я безнадежно старею.
Элис – нежная Элис, пахнущая травами. Элис, умеющая играть на самых странных инструментах. Элис, от которой веет какой-то по-настоящему волшебной грустью. Элис-искательница, неземная, нездешняя. Вечная молодость, босые ноги на покрытой росой траве и учебник по зельям под мышкой.
Я незаметно слежу за ней, когда она пытается нащупать ответ на вопрос, словно незрячий в поисках своей трости. За Элис всегда нужно было следить целиком: за тем, как меняются интонации ее голоса, как меняется взгляд, и что в данный момент выдают ее руки. Вот она – живая и хрупкая, не отравленная современными стереотипами, веяниями и страхами. Вся в своих подростковых переживаниях и стремлениях. Моя ободряющая улыбка становится шире.
- Признаться, с хотел предложить другой вариант, но твой мне нравится даже больше, - осторожно я касаюсь пальцами свободной пиалы, оценивая температуру. – В целом, мы можем дождаться, пока посуда остынет сама: эти чаши довольно тонкие, они быстро остывают в такую погоду.
Пальцы вновь перемещаются на флейту, и я оглаживаю ее как-то особенно и любовно, вспоминая то время. Рождество, запах традиционной праздничной ели, мандаринов и пирога с корицей. Когда все мы собирались за огромным столом, шутили и смеялись, кажется, за весь прошедший безрадостный год. Как редко же бывают такие моменты, когда большую часть времени ты проводишь на закрытой территории Хогвартса. Из вариантов времяпрепровождения здесь только Хогсмид и Лес. Пить с коллегами в пабе или ухаживать за волшебными тварями. Не самый плохой досуг, но за прошедшие годы я так остро ощущаю нехватку каких-то иных впечатлений. И пусть ишака – не русалка, и не поет сказочных песен, зазывая доверчивых моряков прямиком на острые скалы – она служит мне напоминанием о тех редких счастливых днях.
- Это чудовище мне подарили друзья как-то на Рождество, - взгляд мой выражает иронию. – Так сказать, каждой твари по паре. Им это показалось ужасно остроумным.
Отвлекаясь от собственных переживаний, я перевожу взгляд на Элис, и замечаю, что она действительно встревожена. Не от чего-то сиюминутного, страшного, но от каких-то застарелых душевных терзаний. Мой взгляд все еще ласковый, но от слов по спине пробегает неприятный холод. Первая мысль пугает меня: «ей что-то известно». Но секунду спустя я расслабляюсь, понимая, что это полная чушь, и моя тайна покоится на дне морском, и русалки поют ему бесконечную прощальную песнь. В общем-то, и тайны в ней нет никакой, лишь я предпочитаю избегать этой темы, запирать ее под семью замками, словно так прошлое не просочится в жизнь нынешнюю, чтобы еще больше омрачать каждый мой день. Бесполезно.
Мне горько. Не то чтобы вопрос Элис поставил меня в тупик. Всегда можно было отшутиться или ответить уклончиво, но именно с ней, светлой и теплой, мне не хотелось этого делать. Когда я спрашиваю, она никогда не отвечает мне что-то в духе: «об этом вы могли бы прочитать в учебнике, профессор». Она честно старается, хотя уж ей-то не нужно пытаться произвести на меня впечатление. Она ищет правду в себе и других, собирает свои впечатления по крупицам ради того, чтобы дать мне честный ответ. Честность и открытость – два негласных правила наших с Элис бесед.
Именно поэтому я даю себе паузу в несколько секунд прежде, чем ответить. Стараюсь подобрать слова правильно, чтобы они не звучали глупо и жалко, и, в то же время, не походили на нравоучения престарелого педагога. Я бы хотел, чтобы это было для нее просто отрывком истории из моей жизни. Как очередная сказка, которую я сумел для нее оживить своими эмоциями и красочными описаниями. Что-то нездешнее, то, через что я прошел однажды, и вынес для себя какой-то урок, не прикипая к тому времени сердцем. И я не уверен, что однажды все так и случится. Что я забуду, как страшный сон, как историю, произошедшую не со мной. Устремив взгляд к темным водам Черного озера, я нашел в себе силы, чтобы начать:
- В моей жизни была подобная ситуация. У меня был один… близкий и дорогой человек, и боюсь, я не всегда проявлял с ним свои лучшие качества. Когда мы познакомились, я был совсем другим человеком, - уголки губ предательски дрожат, а голос садится, выдавая мое волнение. – Я не всегда был таким, и именно история, связанная с этим… человеком, отчасти сделала меня тем, кем я являюсь сейчас.
Пальцы в беспокойстве скользят по клапанам флейты, словно пытаясь что-то найти. Вдох и выдох. Еще раз вдох. Я всего лишь пытаюсь рассказать кому-то – не просто кому-то! – историю, с которой живу вот уже семь лет. Она преследует меня утром и вечером: в исписанных стенах комнаты, с которых взывают рифмованные им самим строки; в тех письмах, что я пишу ему каждый день. Все эти мысли – первое, что приходит мне в голову, когда я открываю глаза, и последнее, о чем я думаю, прежде чем провалиться в беспокойный и чуткий сон.
Мысли, отравляющие меня, словно яд.
- Боюсь, я не успел сказать этому человеку много важного, и всю жизнь буду расплачиваться за это. Он погиб раньше, чем я успел сказать ему, как часто бывал не прав.
Опускаю взгляд, наблюдая за тем, как ишака беспокойно заворочалась во сне: видимо, пиала начала остывать. Теперь главное не упустить момент, когда можно будет посадить негодяйку обратно в теплый карман. Не упустить момент. Это могло бы стать сверхзадачей нашей текущей беседы.
- Что тревожит тебя? Что ты чувствуешь, когда думаешь, что стоило бы сделать этот шаг навстречу ему?
Больших усилий мне стоит остаться на месте и не обнять ее плечи. Сдержаться, не говорить, как важно успеть сказать, не тянуть до последнего, когда будет уже слишком поздно.
Стараясь казаться расслабленным, я улыбаюсь, но дрожь в пальцах с потрохами выдает все мои чувства.

Прикосновение Элис оказывается глотком свежего воздуха, придающим сил. Я так давно не чувствовал человеческого тепла от прикосновений, что мне с трудом удается сдержать порыв и не прижаться в ответ в попытке украсть еще немного. Эти секунды кажутся мне спасительной вечностью, и по телу пробегает холодок, когда Элис все-таки отстраняется. На мгновение рушатся все мои защитные стены, которые я так старательно возводил все эти годы. Просто тепло. Просто прикосновение, как доказательство того, что я существую на самом деле.
Внезапный порыв ветра сбивает дыхание, заставляя меня спуститься с небес на землю. Привычный холод, как панцирь, закрывающий меня уже семь долгих лет. Можно сказать, что в нем даже комфортно: это как старая мантия, пускай поношенная и вышедшая из моды, но комфортная и предсказуемая во время носки. Она не подведет тебя и спрячет от любой непогоды. И я закрываюсь в свое непроницаемое безразличие, снова выстраивая ту дистанцию, которую всегда держал со студентами, когда доходило до каких-то личных вопросов.
- Это было очень давно.
На губах вымученная и слегка виноватая улыбка. С Элис я не могу позволить себе лицемерие и ложь, пускай и ту, что защищает меня самого. Она чу́дная девочка. И к счастью, она возвращается к изначальной теме нашего разговора.
Значит, дело во Фрэнке. Я чуть наклоняю голову вбок, слушая ее, и украдкой поглядывая на просыпающегося зверька. Но пока что ишака – меньшая из наших проблем. Фрэнк – неплохой мальчик, очень талантливый, как и все из семейства Лонгботтом. Они всегда нравились мне своим живым умом и любознательностью, и, можно сказать, я возлагал на них некоторые свои педагогические надежды. И осознание того, что между братом и сестрой пролегла некоторая отчужденность, одновременно и удивляет меня, и нет. Мне жаль, что так вышло, но иногда во внешне идеальных семьях бывают такие проблемы и непонимания, что волосы встают дыбом. Даже в моей семье в последнее время все чаще стали случаться конфликты из-за слепого желания матушки непременно женить меня на кузине.
- Я понимаю твою тревогу. И знаю, как тяжело чувствовать холод и непонимание с тем, кто тебе дорог, - на мгновение замолкаю, подбирая правильные слова.  – Я не буду спрашивать. Разве что, ты сама захочешь мне рассказать.
Говоря это, я подставляю пальцы ишаке, чтобы окончательно проснувшаяся зверушка могла выползти по ним из остывшей пиалы. Секунда – и негодница уже у меня в кармане, вновь согревается теплом тела. Я же делаю новый пролив, разливая чай по пиалам. В этот раз должно получиться покрепче.
- Попробуй уловить след аромата в пиале, когда допьешь. Похоже на миндальный бисквит, - я улыбаюсь, но попытка перевести тему выглядит какой-то неловкой, и я предпочитаю замолкнуть.
Мы сидим в тишине какое-то время, и нарушает ее лишь звук льющейся воды при очередном проливе. Ишака, недовольная моими движениями, явно мешающими ей спокойно спать, ерзает где-то в глубинах кармана.
- Послушай… - наконец я решаюсь вернуться к тревожащей теме. – Вы – родные друг другу, не просто кто-то со стороны. Я не могу дать тебе конкретный совет в этой конкретной ситуации, но могу лишь предложить: не иди поперек своей совести. Вы сможете принять друг друга со всеми разногласиями, ведь вас связывает так много. Но ты не обязана становиться кем-то другим и чувствовать как-то иначе, если сама этого не желаешь.
Я улыбаюсь. В благоразумие Элис я верю больше, чем в чье-либо другое, и еще больше мне искренне хочется верить, что виной всему лишь досадное непонимание и юношеский максимализм. И все же, что-то в ее взгляде, во всем внешнем виде вызывает во мне смутную, какую-то неуловимую тревогу.
- Я могу только догадываться, что ты чувствуешь на самом деле. И я бы очень хотел, чтобы ты не считала себя виноватой во всем, что между вами происходит.
Огромным усилием воли мне удается сдержать порыв и не обнять Элис, вернув то тепло, что она подарила мне всего пару минут назад. Это был бы равноценный обмен.