Осень шумит за моими окнами, на улице беснуется настоящий октябрьский ураган. Ночь, замок спит, и я жгу без зазрения совести магические свечи, пытаясь собраться с мыслями. Перо скользит по бумаге, выводя строчку за строчкой. Писать ни о чем уже очень привычно.

Теду Люпину.
14 сентября
Год восемнадцатый.
Мой друг! В моем понимании не происходит ничего необычного. Глиноклок, о котором я рассказывал тебе ранее, идет на поправку. С таким пациентом приятно иметь дело – он довольно мирный, и уже почти не прячется при моем появлении. Вы должны были проходить глиноклоков на пятом курсе. Это такие зверушки, сворачивающиеся в клубок. Обычно они охраняют лошадей, но увы, в Хогвартсе эти создания не так востребованы.
В последнее время мне снятся тревожные и мрачные сны, но не тревожься: со мной все в порядке. Кажется, я излишне нагружаю себя работой, но не хочу оставлять свободной ни одну минуту, чтобы не погрузиться в печальные мысли. Пишу тебе это письмо в ночи, и когда закончу его, в окна просочится едва заметный рассвет.
В темноте демоны пожирают меня глазами, и я стараюсь не гасить свечи раньше, чем взойдет солнце.
С момента твоего последнего письма прошло двадцать месяцев, но я искренне верю, что с тобой не произошло ничего дурного.
Лелею надежду о скорой встрече и надеюсь, что ты в хороших руках.
Всегда твой,
Гиду.

Убираю письмо в конверт, чтобы расплавить над ним сургуч и оставить оттиск своей печати с орланом, запечатывая. Сова в очередной раз уносит конверт в пустоту. Уже восемьдесят шестой.

Трава покрывается инеем, и я рекомендую всем студентам ознакомиться с трудами Харви Риджбит, поскольку драконы часто встречаются в СОВ. По толпе проходит легкий выдох разочарования. Еще бы, вместо того, что привести живого дракона, злой профессор подсовывает им только скучные книжки. Терпеливо жду, пока весь поток перетрет между собой эту ужасающую несправедливость.
Драконы пахнут тлеющими угольками, чем-то животным и специями. Они смертоносны, не приручены и совершенно прекрасны.
На моей памяти был лишь один студент, хватающийся за любые знания, как за единственную соломинку. Тедди. Теплый, с обезоруживающе доброй улыбкой. Люпин-что-живет-в-библиотеке.
Люпин, у которого всегда можно взять карамельку. Жизнь с ним была чертовски несправедлива.

Сто восьмое письмо приходится на канун Рождества, и я отправляю в конверте плитку самого вкусного португальского шоколада.
Есть двери, которые всегда открыты для тебя, Тед.
Пусть следующий год будет лучше, чем этот.
Гиду.

Зимой трудно понять, какая часть ночи в данный момент за окном, и проснувшись, я долго не могу понять, можно ли уже покинуть постель.
Лежу так до тех пор, пока сердце не входит в нормальный ритм. Мне снятся ужасные сны, но еще ни в одном из них раньше не всплывало лицо Теда Люпина. Тревога охватывает меня и не дает уснуть еще долгое время. Из углов комнаты скалятся безликие тени, и я, не выдержав, зажигаю все свечи.
Промежуток между глубокой ночью и ранним рассветом – время прозорливых мыслей, пожалуй, самое лучшее для размышлений.
Я пишу Теду длинное письмо, в котором рассказываю все, как есть, и что тревожусь за него теперь уже по-настоящему.
Запечатываю конверт.
Инсендио.

Тед приносит с собой горьковатый запах зеленого чая и бергамота, и мне не нужно даже оборачиваться, чтобы понять, кто сейчас оказался в моем кабинете. Иногда от него пахнет какао и пряностями, но в основном в холодное время года. Для него у меня всегда лежат шоколадки, а на Рождество мать собирается прислать мне своего имбирного печенья, и я уже знаю, с кем можно его разделить.
Взгляд прикован к банке с волшебной тварью, но даже спиной ощущается повисшее в воздухе напряжение. Такой бывает погода перед грозой, и тучи сгустились в этот раз над Тедом Люпином.
Он молчит, и я ни о чем не спрашиваю, улавливая очередную моральную яму, в которую он угодил. Иногда его перемены не связаны с сущностью метоморфа, и для меня это ощущается, как нечто, витающее в воздухе, как тот самый запах чая и цитруса, который я почувствовал сразу.
Даже в своем молчании мы ходим по тонкому льду. Я боюсь сделать хуже, не сделать ничего или сделать чересчур много. Стать его другом было очень непросто, как бы он ни улыбался и каким бы участливым ни казался. И я честно стараюсь не нарушать границ, с уважением относясь к любым перепадам его настроения. Отвечая добром на добро.
- Гриндилоу, - голос кажется очень громким в тишине кабинета. – Я буду тебе крайне признателен, если ты поможешь мне обработать его рану. Помнишь что-нибудь об этих созданиях?
«У них очень хрупкие пальцы».
- Выпьешь чаю со мной, когда закончим?

В стеклянных пиалах стынет старый улун. Он должен бы успокаивать – так написано на этикетке, но никакой чай не залечит душевные раны глубиной в жизнь. Пока он остывает, я прижимаю Тедди к себе, так крепко, как только могу, чтобы не причинить ему боль. Вся комната и весь мир сжимаются до размера этих объятий. Наружность была настроена к нему очень недружелюбно с самого детства.
«Лучше бы я никогда не жил».
Вместо того, чтобы ударить его, трясти и кричать, пока не придет в себя, лишь держу крепче, ощущая теплое дыхание кожей. Так нельзя говорить, нельзя думать, нельзя жить со всем этим. Никогда. Я почти не дышу, чтобы не вспугнуть его ненароком, словно в руках моих – испуганный зверь. Стараюсь быть осторожным, как только могу.
У меня никогда не было младшего брата. Возможно, у меня никогда не будет детей. Я не знаю, как это все, и не понимаю, как забрать его боль. Я знаю с десяток исцеляющих заклинаний, но ни одно не способно помочь.
Не в силах спасти его от этой несправедливости и жестокости, я накрываю худые плечи своей мантией, чтобы спрятать так, как умею.

Отредактировано Guido dе Salazar (2019-06-18 18:46:13)

Зеленая оберточная бумага вызывает почти что детский восторг. Когда ты более-менее одинок, в твоей жизни не так много места для простых и уютных чудес. Это что-то особенное. Не важно, что там внутри, важно, что это – чужая забота, прямое доказательство того, что ты не так одинок, как пытаешься думать. Что мир существует за пределами черной дыры внутри, что где-то рядом еще есть отблески света.
Не нужно поворачивать бирку, чтобы знать, что на обратной будет выведено имя Тедди Люпина.
Выдох, и я задуваю одинокую свечку в куске тыквенного пирога. Шелестит в пальцах разрываемая обертка, и я впервые за долгое время чувствую себя потерянным и счастливым.
Храни тебя бог, Тедди.
***
На колдографии я зарываюсь пальцами в ржаво-рыжие пряди и смеюсь, под глазами пролегают морщинки. Если бы карточки были цветными, то было бы видно, что Тедди Люпин щурится от яркого солнца, и на носу у него проступили россыпью едва заметные веснушки. Окрестности Хогвартса там пахнут летом и скорым расставанием, и, хотя этого уже не видно, собственный голос раздается у меня в голове так, словно это было только вчера:
- Честное слово, Тед, ты действительно надеваешь первое, что падает на тебя из шкафа?
Люпин-я-надел-первое-что-попалось-под-руку. Люпин, носящий под школьной формой ярко-желтые носки с драконами, которые я дарил ему на Рождество. Люпин, одаривающий меня своей мягкой, немного робкой улыбкой.
Вешаю карточку прищепкой на растянутую веревку, и с тоской думаю о том, что этим летом школа опустела на целое солнце.
***
Тедди,
Хогвартс полнится слухами. Я не вмешиваюсь во все эти британские междусобойчики, но что у вас тут, черт возьми, происходит все время? Помнится, в Бразилии главная проблема – это наркотики и разбой на берегах Амазонки.
Я, конечно, шучу, но все мои шутки в последнее время отдают горечью.
Мне ужасно больно знать, что в твоем мире так мало света и солнца, когда ты так щедро одариваешь им всех вокруг.
Демоны в твоей голове живут лишь внутри тебя. Они не причинят вреда, пока ты сам защищаешь себя. Прячешься, как в теплую мантию, в свой собственный свет, закрывая себя от всего, что может тебе навредить.
Слушай себя. Занимай себя, занимай свое время, чтобы не было черных дыр. Не позволяй темноте затопить тебя. В собственном темном коконе уютно только первое время, потом он станет разъедать тебя изнутри. Будь всегда наполнен солнцем, чтобы мрак не мог тебя получить.
Я немного знаю, как это – вариться в котле собственных переживаний, выросших из тотального морального одиночества, поэтому в конверте ты найдешь пару лакричных палочек. Съешь их, и знай, что в этом мире страдаешь не ты один.
Что до меня, то мне непривычно жить столько времени на одном месте. На каникулы хочу уехать куда-нибудь, может, хотя бы в Лондон.
Буду рад, если сможем увидеться.
   
PS Астольф заболел почти сразу после твоего отъезда, перья выпадали больше обычного, даже отказывался от еды. Что только не пробовал – ни в какую. И как-то я тут завязал на нем твой старый шарф, и больше не могу забрать обратно. Гиппогриф нынче бодр и весел.
   
PPS Терпеть не могу лакрицу.
   
Искренне твой,
Гиду

И хотя я улыбаюсь, откладывая перо, улыбка выходит странной, словно мне защемило лицевой нерв. Когда же встаю, чтобы отправить письмо, мир вокруг предательски начинает раскачиваться. Словно я стал гигантским маятником на хогвартской часовой башне. Кое-как сохраняя равновесие, я медленно опускаюсь на пол вдоль ближайшей стены.
И закрываюсь руками от мира, в котором не хочу существовать вот уже несколько лет.
Темнота.
***

В Запретном лесу каждый шорох кажется слишком громким. Здесь есть места, в которых не поют птицы и не бывают кентавры. Есть места темные и мрачные, есть прекрасные, а есть вот такие, как это. Я называю их идеальными. Здесь лучи солнца еле пробиваются сквозь свежие зеленые листья, и снуют по деревьям лукотрусы, уже не прячущиеся при моем появлении.
Кора дерева под пальцами шершавая и сухая, я сижу на земле, опираясь спиной о поваленный ствол. Рука скользит, вырисовывая подушечками пальцев невидимые узоры, потом подхватывает травинки и крутит их. Если я не остановлюсь, в ход пойдут волосы и все, что чисто теоретически можно завязать в узел.  Хорошо, что волосы Тедди никак не отрастут до такой длины, чтобы я мог добраться и до них в своих попытках привести мысли в порядок. Мне бы очень хотелось сыграть ему сейчас, но флейты нет под рукой, и мы слушаем тишину Запретного леса, как если бы он говорил с нами без слов.
Мы молчим уже долго, так долго, что впору самому почувствовать себя деревом. Если прикрыть глаза, то можно ощутить, как сок начинает течь по венам, будто бы кровь. Как листья распускаются в обеих моих почках, и может быть, именно от этого становится так больно внутри? Если очень долго сидеть неподвижно, меня примут за дерево даже крошечные черные муравьи.
Будь я деревом, я был бы гораздо мудрее. Я бы обнял весь мир руками-ветками, если бы он только в этом нуждался.
- Его звали Габриэль, - голос выдает меня хрипом, и я откашливаюсь прежде, чем продолжить. – Бросился со скалы.
Пожимаю плечами, опустив взгляд, будто это самое обычное дело в мире. Но Тедди понимает верно: он всегда понимает все верно, и говорит что-то тогда, когда это действительно нужно. Сейчас он не говорит ничего. Я тоже не произношу больше ни слова, ощущая, как внутри распускаются все новые почки, и меня вот-вот пронзит особо острая ветвь того дерева, стать которым я так и не смог. Нет нужды рассказывать эту историю. По тонкой нити, соединяющей нас с Люпином, по той незримой и странной пуповине, моя боль просачивается в него.
Взмах палочкой. Экспекто патронум.
Погасший синеватый отблеск лучше любых объяснений иллюстрирует тот факт, что хороших воспоминаний у меня больше нет.
- Орлан. Говорят, они самые верные птицы на свете.
Прикрываю глаза, и чувствую, как плечо Тедди касается моего плеча. Странное ощущение – снова пустить кого-то так близко, позволить вывернуть наизнанку душу и самому протянуть ее на раскрытых ладонях.

Я хотел бы быть деревом, чтобы после смерти он разжег огонь из моих ветвей.

Живя в Хогвартсе, привыкаешь постепенно ко всему. К странным, меняющим направление лестницам, способным угробить нерасторопного школьника. К Гремучей Иве, что вполне может нанести тяжкие увечья каждому, кто окажется слишком близко. К призракам, к живущим в Запретном лесу существам, к потолку в Большом Зале и постоянному присутствию других волшебников вокруг тебя. Голоса, разговоры и крики – неотъемлемая часть школы, и тихо здесь бывает только ночью и ранним утром. Поэтому и прогулки я предпочитаю совершать в то время, пока большая часть обитателей Хогвартса спит.
Но те крики, что я слышу по дороге в Запретный лес, мне кажутся непривычными, режут слух. В голосах страх и паника, что-то явно идет не так. И я не могу пройти мимо. Сворачиваю с дорожки стремительно, и на расстоянии в полсотни шагов уже понимаю, что именно.
«Профессор де Салазар!»
- Всем вылезти из воды. Быстро.
В голосе достаточно стали, чтобы студенты приняли указание к исполнению, пока я скидываю с себя мантию и ботинки. Палочка, книга, все, что было в руках, я оставляю на берегу. Для того, чтобы спасти кого-либо из воды, мне не нужно применение магии. Голоса еще пытаются что-то мне говорить в свое оправдание, но я жестом прошу всех их помолчать.
Вода в озере мутная и холодная, но я не обращаю на это внимания. Мне достаточно дюжины гребков, чтобы подплыть к утопающему со спины. Тед Люпин. Улыбчивый мальчишка из барсучьего дома. Я поднимаю его над водой и держу достаточно крепко, чтобы не позволить вырваться если что.
- Все хорошо. Слышишь меня? Все в порядке, я тебя держу.
Когда мы оказываемся на берегу, я первым делом кладу Люпина к себе на колено животом, чтобы вода могла выйти. Он пытается говорить что-то, но я опускаю его ниже почти что грубо, за волосы. Хватка рук крепкая, и отдает медвежьей заботой. Я пытаюсь защитить и успокоить его так, как умею.
- Дыши. Все хорошо. Главное, дыши, ты меня понял?
И он понимает. Как понимает все, что я скажу на протяжении следующих семи лет.

***
В «трёх мётлах» этим вечером немноголюдно. Тихо играет музыка с семидюймовых пластинок, слышатся голоса с кухни и тихий разговор за дальним от моего столиком.
Взгляд устремлён куда-то в стену, словно это самое интересное, что мне доводилось видеть. Не знаю, сколько я сижу так, окунувшись в собственную темноту, но из оцепенения меня выводит голос Карен:
- Эй, Профессор! - ее улыбка мягкая, как и голос. Молоко с мёдом. - Вы все ещё со мной? Или вас утащило в море?
Мне не нравится эта шутка, и я молча прижимаю ее поближе к себе и зарываюсь носом в ее шикарные густые волосы. Они пахнут чем-то приятным и сладким, а по цвету своему напоминают льющийся мёд. Карен здесь ненадолго - пишет какую-то статью, потом вернётся обратно в Глазго.
Но все ее свободное время мы проводим вместе, и от этого мне иногда становится тошно. Не от ее присутствия в целом, нет, она замечательная. Но от себя, потому что я все ещё не чувствую ничего.
Наслаждаюсь ощущением тёплой и шелковистой кожи под подушечками собственных пальцев, улыбаюсь ей очень откровенно и недвусмысленно, но все это - ничто. Гнусная попытка занять собственное свободное время.
И отчего-то становится очень неловко, когда на пороге появляется Тед Люпин. Он смотрит на меня неуверенно, чуть удивленно. Если бы я мог ещё что-то чувствовать, наверное, я бы испытывал стыд. Может быть, я подумал бы, что предаю что-то таким поведением. Но природа создала прекрасных юношей и дев, и я наслаждаюсь этим. Всегда наслаждался.
Никто и никогда не заменит мне самого главного.
Позже, когда Карен собирается вернуться в свою комнату на втором этаже, я мягко отказываюсь последовать за ней.
А после подхожу к Люпину и заказываю огневиски. Он давно уже не студент, но мне все еще немного трудно с ним общаться на равных. Он ничего не спрашивает, не смотрит, не говорит. Он всегда понимает без слов, с ним практически невозможно поссориться или поспорить, и от этого я ненавижу себя еще больше.
Ночь будет долгой.
***

Тедди,
Иногда мне кажется, что я не такой, каким должен быть. Речь не о том, что я не соответствую ожиданиям кого-либо. Кажется, что я мог бы быть лучше. Но не могу.

Бумажка с наспех написанным текстом ложится в конверт к еще одному письму. Сова вылетает в ночь, и я еще не знаю, что ответа на свою исповедь в ближайшее время так и не получу.

***
Взгляд скользит по тощему Теду Люпину, взъерошенному, похожему на искупавшегося в луже воробья. В груди разливается тепло и, одновременно с ним, жгучий холод.
Мертвые не воскресают. Стоит ценить живых. Если бы у меня был сын, я бы сказал ему то же самое.
Я никогда не был достаточно мудр, чтобы стать хорошим родителем. Но дети учат нас быть взрослее и умнее, и, может быть, я был бы чуть лучше, чем есть сейчас, обзаведись я потомством еще лет десять назад. Вообще-то, я очень хотел бы сына.
- Я получил все, что хотел. Мне нечего больше загадывать, - улыбаюсь одними глазами.
Кладу руку на его костлявое плечо и не задаю вопроса в ответ.

***
Ангар пахнет влажными опилками и песком. Тяжелая дверь с грохотом закрывается за мной, спасая теплое помещение от бушующей снежной бури. Даже магия не способна совладать с нею, и, прекратившись на мгновение, метель возрождается с новой силой.
Заметенный снегом, весь мокрый и шмыгающий носом, я спешу поклониться живущему в ангаре Астольфу. Гиппогриф принимает меня и позволяет прижаться лбом к своей теплой шее. Гордое создание скупо на ласку, но даже оно превосходит самого себя по уровню чуткости в этот вечер. Так и стоим.
Я в бессильной ярости, пытающийся найти успокоение хоть в чем-то настоящем. И существо, привыкшее есть с моих рук, и отзывающееся на мое настроение тишиной и смирением.
Когда приходит Тед, я отстраняюсь от гиппогрифа, и делаю вид, что все в порядке.
Но все не в порядке, и мы оба чувствуем это. Влажные пряди прилипли ко лбу, в пальцах ощущается дрожь. Слова застревают в горле, и я раз за разом провожу мокрой губкой по вздымающемуся серому боку, стараясь, чтобы движения не выглядели слишком нервозно.
Страшно, но я не могу найти слов, чтобы объяснить, что семь лет моей жизни были отвратительной ложью.

Отредактировано Guido dе Salazar (2019-06-26 17:36:29)