Старинные часы, предвещающие смерть, оглашают «Борджин и Бёрк» замогильным звоном. Бальтазар зевает, потягиваясь, разминает шею.
Очередной нестерпимо скучный день подошёл к концу — наконец-то можно убраться отсюда. Наскоро заполнив отчётность, Бальтазар закрывает лавку и направляется в сторону Косого переулка. В голове ни одной идеи, чем бы развлечь себя этим вечером. Не идти же домой так рано в самом деле. Маменька, одурев от скуки, обязательно придумает очередное идиотское бессмысленное задание. Нет, раньше, чем за полночь, лучше не возвращаться.
Ноги сами несут в «Дырявый котёл» — выпить для начала, а там разобраться будет проще.
— Дороти! — ухмыляется Бальтазар, усаживаясь на стул за барную стойку. — Ты сегодня прекрасна как никогда. Новая причёска?
— Чего тебе, Мальсибер? — Дороти, светловолосая, пышногрудая, неулыбчивая, поворачивается к нему, протирая стаканы, бровь вздёргивает в своей привычной манере, будто в гробу видела каждого из посетителей.
— Как всегда любезна, — Бальтазар улыбается ещё шире. — Не будь ты глубоко замужем, я бы точно не удержался.
Дороти смотрит в упор, игнорируя сказанное с абсолютно непроницаемым видом. Её безэмоциональной невозмутимости порой хочется позавидовать.
— Мне как обычно, — продолжает. — День дерьмо.
— У тебя каждый день дерьмо, — фыркает Дороти, ставит на барную стойку бокал и льёт туда огневиски, сразу двойную порцию.
— Как же я рад тебя видеть, — Бальтазар салютует и делает большой глоток, чуть морщась от обжигающей горечи.

•   •   •
Спустя сколько-то там бокалов — кто считает вообще? — он всё ещё в «Дырявом котле». Развлечений поинтереснее не нашлось. И всё-таки, будучи пьяным, как-то легче ненавидеть свою однообразную жизнь и ныть о том, как же всё задолбало.
Бальтазар оглядывает паб через плечо — почти никого. Только местный старик-алкоголик, что снимает комнату наверху уже целую вечность, и непонятно, на что живёт, как обычно спит, уронив косматую седую голову на стол. И мужчина за дальним столиком в углу, похоже, сидит здесь уже пару часов. Он почему-то кажется Бальтазару смутно знакомым. Может, здесь его и видел?
— Псс, Дороти, — справиться с любопытством на пьяную голову не выходит. — А это кто? — кивает в сторону незнакомца.
— Сэвидж, аврор. Точнее, бывший аврор. — Дороти, как и любой хороший бармен, знает всё и про всех своих постояльцев. — Частенько у нас бывает. А тебе-то что?
Бальтазар хмурит брови, разглядывая Сэвиджа через плечо, крутит бокал в пальцах. И память не подводит его. Память подкидывает на удивление детально ясную картинку из прошлого.
Стук в дверь, громкий, бесцеремонный, нетерпеливый. Мёрдок идёт открывать. Бальтазар кожей чувствует — что-то не так, и не ошибается. Выходит в гостиную как раз вовремя. Встревоженный голос матушки, а в ответ ему — мужской, низкий, бескомпромиссный.
— Уилберт Сэвидж. Аврорат. Плановый обыск, — не говорит — рубит с плеча. И взгляд, жёсткий, глаза в глаза.
Проходит в гостиную, а за ним — ещё один. Бальтазар отступает на шаг назад, советуя матушке присесть. Но она, конечно, не слушает, она, конечно, не может обойтись без своего очередного спектакля возмущённой матери, оставшейся без мужа. Бальтазар сжимает мягкую спинку кресла с силой, дышит глубоко, носом, прикрывая глаза всякий раз, когда в квартире что-то с грохотом падает, переворачивается. Бальтазар ненавидит их всех, ненавидит отца за то, что обрёк их на такую жизнь, себя ненавидит за чёртово бессилие, невозможность хоть как-то противостоять.
Бальтазар сжимает бокал с такой силой, что тот с хрустом лопается и режет палец до алых капель крови.
— Чёрт, вот дерьмо, прости, — достаёт палочку, собирает бокал воедино снова, прикладывает протянутую Дороти салфетку к порезанному пальцу. — Нальёшь еще? — вновь оглядывается через плечо. — Пойду поболтаю.
— Я бы тебе посоветовала вернуть свою тощую задницу обратно на стул, но ты меня всё равно не послушаешь.
Он и впрямь не слушает. Забрав бокал, идёт к столику в углу. Даже взгляд его меняется, острее становится, злее. Внутри что-то закипает, грозясь вот-вот выплеснуться наружу.
— Не помешаю? — вопрос, ответ на который Бальтазару совершенно не требуется. Он ставит со стуком бокал на стол, резким движением отодвигает стул напротив, садится. — Сэвидж, кажется? Верно? Ты меня, наверное, не помнишь. Моя фамилия Мальсибер. Это мою квартиру ты не раз переворачивал вверх дном с особой тщательностью, — Бальтазар ухмыляется криво, делая глоток, пристального взгляда с лица Сэвиджа не сводит. — Говорят, ты больше не в аврорате. Неужто уволили за превышение полномочий?
Бальтазар говорит и не думает вовсе, огневиски горит внутри него, воспоминания разъедают ненавистью. Знать бы больше об этом Сэвидже, чтобы зацепить побольнее.

Сэвидж — равнодушный скользящий взгляд по лицу, будто бы совершенно без эмоций, уставший взгляд, от жизни, от сегодняшней ночи, от Бальтазара, что подсел всего минуту назад, но уже успел наскучить. Сэвидж — движения нерезкие, будто бы слегка размытые то ли от огневиски, то ли от этой самой усталости, то ли всегда такие, в целях сохранения энергии, которой и так немного — едва хватает на то, чтобы встать с постели и дотянуть до вечера. Сэвидж — голос, точно такой же, как в воспоминаниях, будто бы прямо оттуда звучит, однажды прочно врезавшись в память.
И Бальтазару не по себе становится от этого голоса, от этого взгляда, от этой невозмутимости, будто дверь в «Дырявый котёл» вдруг распахнулась настежь, впуская внутрь ледяной северный ветер, пробирающий до костей, до самой души достающий. И Бальтазар опускает взгляд в бокал, вновь делая огромный глоток, будто бы на мгновение смутившись, словно ища в огневиски поддержки, пытаясь заново распались так резко затушенный Сэвиджем внутренний свой огонь. Не морщится даже, может, потому что привык, а может, потому что не хочет показаться сопливым мальчишкой.
Бальтазар собирается с мыслями — что он ещё там хотел сказать язвительного? А Сэвидж встаёт со своего места и собирается уходить, видимо, решив, что спектакль не продолжится. Он, кажется, и вовсе бровью не повёл, ни один нерв на нём не задели слова Бальтазара. И Бальтазар злится на него, на себя и чувствует, как щёки начинают гореть. Отвратительно.
А потом Сэвидж роняет фразу, будто бы решив расставить всё на свои места, добить окончательно снедаемого стыдом Мальсибера за жалкую попытку его потревожить. Цепляет этой фразой десятки металлических рыболовных крючков на внутренности Бальтазара и дёргает, что есть сил.
Бальтазар подскакивает как ужаленный, с грохотом стул на пол роняя, шипит, глядя на Сэвиджа с яростью:
— Нихрена ты не знаешь!
Уж точно не ему, Сэвиджу, судить, насколько Мальсибер-старший ублюдок. Откуда ему знать, какого это, быть сыном Пожирателя Смерти? Откуда ему знать, какого это, бывать в Азкабане с самого детства, потому что отцу, считающему себя умнее других, лучше многих, не хватило мозгов не попасться в лапы авроров? Трижды! Какого это, сидеть там, не смея оторвать взгляда от его пустых глазниц, не смея вдохнуть, и дрожать не от холода, не от близости дементоров, а от ужасающего бреда, который льётся из его рта. «Ты пойдёшь по моим стопам, Бальтазар, продолжишь моё дело, я тебе обещаю, у тебя обязательно всё получится, Тёмный Лорд обязательно тебя примет в свои ряды, осталось только подрасти».
Откуда ему, Сэвиджу, знать, какого это, не спать ночи напролёт, потому что отец сбежал из тюрьмы, и вот-вот будет дома, истощённый, безумный, сжимающий в своих объятиях, будто пытается задушить, рассказывающий о том, что успел по дороге прикончить парочку магглов. «Она так визжала, эта девчонка, ты бы слышал, Бальтазар! Чего дрожишь? Привыкай. Ты же хочешь продолжить дело отца, хочешь ведь?»
Откуда знать Сэвиджу, какого это, видеть презрение, отвращение, ненависть в глазах других людей всю свою жизнь? Какого это, замечать в своём лице черты отца, взрослея, и разбивать зеркало в мелкие осколки, совсем не боясь порезать пальцы — только бы не видеть этого больше. Какого молить Мерлина о том, чтобы авроры снова поймали отца. Какого вздрагивать всякий раз, когда эти же самые авроры, которые должны защищать, переворачивают вверх дном поместье, а затем квартиру, лишая всего, ни с чем оставляя. Какого видеть, как матушка из-за этого всего постепенно едет крышей, сначала прикидываясь больной, затем и вовсе перестав выходить из дома.
Откуда ему знать, какого это, задыхаться от собственного бессилия, сковывающего лёгкие?
Он, Сэвидж, грёбанный рыцарь в сияющих доспехах, удобно устроился на стороне победителей. Он ничем от остальных не отличается, и от этого Бальтазара захлёстывает огненной волной изнутри, с которой не справиться, которая напрочь разум отключает. И Бальтазар выхватывает палочку — совсем не думая, что собирается делать, забыв, конечно, что перед ним стоит бывший аврор, что в дуэли его самого с вероятностью в сто процентов уничтожат, размажут по стене — и направляет её в грудь Сэвиджа, да так близко, что, кажется, проткнёт ей насквозь. И подходит тоже слишком близко, прямо в глаза глядя, как всегда проигрывая своей огнём горящей ярости.
— Ты такой же ублюдок, как и мой отец, — голос понижает, рычит почти. — Ты точно также разрушаешь семьи, судьбы людей. Только ещё и лицемерно прикрываешься законом, — губы сами собой кривятся от отвращения. — Н е н а в и ж у  таких мразей, как ты.

«i thought it'd be easy to run
but my legs are broken»

♫ kxtvrv x jvzzie — .gnihton.
Бальтазар совсем ничего не слышит, кровь кипит в жилах, пульс стучит в ушах набатом, даже собственный голос звучит для него по-другому. Ярость прожигает насквозь, кажется, рёбра вот-вот обуглятся, кожа оплавится на груди, а одежда вспыхнет и загорится. Воздух вокруг наэлектризовывается, становится вязким, что даже вдохнуть сложно. Бальтазар совсем ничего не слышит, только голос Сэвиджа, хриплый, низкий. Он не просит — приказывает, и собственные слова застревают у Мальсибера в глотке, подчиняясь этому приказу против воли.
И взгляд этот, тяжёлый, неподъёмный выдерживать сложно. Только ярость — не праведный гнев, только бессильная ярость, не оставляющая его, сколько он себя помнит — только она одна и заставляет держаться, первым бросая вызов, огрызаясь, совершая необдуманные поступки, влезая в неприятности, только одна она помогает смотреть всё ещё в глаза Сэвиджу, когда собственное тело уже подводит, пальцы, сжимающие палочку, начинают дрожать.
Сэвидж делает шаг вперёд.
Сердце, бешено бьющееся, подобно обезумевшей птице в клетке, пропускает удар.
Воздух в лёгких заканчивается.
«Что же ты?» — голос его будто сквозь пелену, будто бы отовсюду сразу, изнутри будто.
«Действуй».
Бальтазар ожидал чего угодно: заклятья, с ног сбивающего, маггловского удара в лицо, но только не этого.
Ещё шаг навстречу.
Огромных усилий стоит не отступить назад под тяжестью этого взгляда.
Бальтазар себя ужасно неуютно, неловко чувствует, будто влез в чужую душу без приглашения, будто знает прекрасно, что не должен был видеть этого взгляда, в котором боли столько, что ни в одном живом человеке не поместится. Бальтазар себя чувствует последней сволочью, и Сэвидж добивает его, будто заранее зная, куда надавить.
«Доделай его работу».
Бессильная ярость, жгучая, не находит выхода, со стеной сталкивается и обращается внутрь себя, чернеет, разливается ядом по телу. Бальтазар переводит растерянный взгляд с лица Сэвиджа на кончик собственной палочки, упирающийся ему в грудь. Одна только палочка, тринадцать дюймов — всё расстояние между ними. Бальтазар уже понять не может, это чужое сердцебиение передаётся вибрацией или собственные руки дрожат неконтролируемо. Вдохнуть не выходит. Совсем больше не выходит вдохнуть.
— Пошёл ты!
Сдаётся, толкая Сэвиджа в грудь, вылетает из «Дырявого котла», трансгрессирует. И только возмущённый голос Дороти несётся ему вслед, преодолевая мили расстояний:
— Мальсибер! Куда?! А платить за тебя кто будет?

Считай до десяти.
Один.
Лёдяной ветер разрывает лёгкие, режет ножами, под его порывами едва удаётся устоять. За спиной бушует море, перед глазами возвышается здание Азкабана. Секунда, чтобы напомнить себе, кто ты такой. Пара дементоров, встревожившись, устремляются встречать незваного гостя. Взмах палочки.
Два.
Тишина оглушает. Бывшее поместье Мальсиберов, а ныне — так и не запомнил, кто там живёт, да и зачем? Секунда, чтобы вспомнить, как едва удержался, чтобы не спалить его дотла, узнав о продаже. Если уж не себе, то и никому вообще, да? Взмах палочки.
Три.
Какой-то лес. Не совсем понимаешь, где находишься. В голове эхом отражается голос Сэвиджа: «Он уничтожил во мне всё живое». Что он имел в виду? Взмах палочки.
Четыре.
Крыша маггловской высотки, когда-то видел её на фото, пару раз уже бывал здесь. Кричишь, не слыша собственного голоса, будто пытаешься шум ночного города переорать, самого себя, чёртово жужжание в голове и бессильную ярость, чернотой разливающуюся по венам. Взмах палочки.
Пять.
Теряешься, чувствуешь, как голова начинает кружиться, цепляешься за какое-то дерево. Нет, не останавливаться, иначе успеешь прийти в себя. Взмах палочки.
Шесть.
Взмах палочки.
Семь.
Восемь...

Мир вокруг троится, вертится бешеной каруселью, ноги не выдерживают, Бальтазар падает куда-то назад. К счастью, за спиной оказывается стена, сползает по ней на брусчатку. Внутренности скручивает. Мутит. Пытается понять, где находится — место вроде знакомое. Брюки почему-то в красный окрашиваются каплями.
— Чёрт, — хватается за кровоточащий нос, запрокидывая голову. — Вот дерьмо.
Руки дрожат всё ещё, дыхание сбито, в голове бардак, над головой какая-то вывеска, очень уж знакомая на вид. «Дырявый котёл»? Снова? Не стоило вспоминать идиотскую сцену с Сэвиджем минуту назад, тогда бы не занесло сюда второй раз за ночь. Впрочем, какая разница. Отсюда хоть можно до дома пешком доползти. Ещё одна трансгрессия точно вывернет наизнанку, судя по ощущения.
Голова раскалывается, дыхание почему-то не выравнивается, кровь не останавливается. Чёртова кровь не останавливается, хотя рукав уже пропитался насквозь. Прийти бы в себя только.
Или не приходить вовсе. Достаточно жалкий конец для твоей жалкой жизни.

Вдох-выдох. Руки, зажимающие нос, подрагивают от напряжения. Голова раскалывается, мир делится пополам, качается из стороны в сторону, дробится и вновь возвращается на место. Встать бы хотя бы на ноги, но мышцы не слушаются.
— Дерьмо, — повторяет Бальтазар, будто ругательства могут помочь излечиться, будто так становится хоть немного легче, когда есть возможность выбросить свой негатив в воздух.
Бальтазар сплёвывает скопившуюся во рту кровь, от омерзительного металлического привкуса мутит ещё больше. Прикрывает глаза. Вдох. Выдох. Спокойнее. Не в первый и не в последний раз.
Дверь «Дырявого котла» с глухим скрипом открывается. Бальтазар осторожно поворачивает голову, открывает только один глаз, чтобы посмотреть, кого там принесло. Наверное, Дороти закрыла смену и идёт домой. Сообразить бы, что сказать ей, чтобы не начала беспокоиться из-за его состояния или ругаться за неоплаченный счёт. «Мерлин, да я когда-нибудь тебя подводил?» — «Ты только этим и занимаешься, Мальсибер!»
Но на улицу выходит Сэвидж.
— Это что, какая-то шутка? — Бальтазар смеётся нервно, неконтролируемо. Идиотское совпадение, не иначе. Должен был выйти кто угодно, но только не он, чёрт возьми.
Сэвидж молчаливо окидывает Мальсибера взглядом, а Бальтазар уже призывает на помощь всю свою язвительность и агрессию, раздумывая, что ответить, чтобы только не выглядеть жалким. Хотя, чего уж там, он и так, наверняка, выглядит хуже некуда. И слава Мерлину, что у Сэвиджа хватает такта это никак не комментировать. Он просто протягивает бутылку огневиски, и от этого жеста у Бальтазара напрочь выветривается из головы всё, что он собирался сказать.
Секунда на мучительные раздумья, и Мальсибер берёт бутылку всё ещё дрожащими пальцами, делая сразу пару больших глотков — только бы запить этот мерзкий привкус крови. И во взгляде его ненависть к себе за эту слабость борется с вызовом, обращённым к Сэвиджу, «Даже не думай, будто это что-то меняет». Поблагодарить в ответ хотя бы просто из равнодушной вежливости, конечно, язык не поворачивается. По телу разливается приятное тепло от огневиски, кажется, даже становится немного легче.
А потом Сэвидж задаёт вопрос, и Бальтазару не удаётся скрыть едва ли не восхищённое удивление.
— Откуда ты знаешь про трансгрессию? — действительно, мало ли, по какой причине Мальсибер мог тут сидеть, прислонившись спиной к стене с кровоточащим носом. Может, успел ввязаться в драку, стоило только выйти за дверь? И всё равно отвечает, не замечая, как тем самым испытывает к Сэвиджу вдруг из ниоткуда взявшееся уважение. — Восемь. Кажется, восемь, — продолжает зачем-то, словно не успевая себя вовремя остановить. — Однажды я дошёл до девяти, но трансгрессировать десять раз подряд мне никогда не удавалось, — и замолкает, понимая, как это звучит, взгляд вниз опускает.
А потом Сэвидж предлагает пойти к нему домой, и Бальтазар совсем теряется. Смотрит на него, Сэвиджа, почти испуганно, ощущает, как начинают гореть щёки — это ещё что значит?
— Да мне тут и до своего дома недалеко, — бросает, не то оправдываясь, не то возмущаясь. — Впрочем, ты и сам знаешь, бывал там не раз.
И поднимается на ноги, отталкиваясь от земли, опираясь на стену «Дырявого котла» за спиной. И то ли делает это слишком резко, то ли организм ещё не восстановился после перегрузки, но в глазах вдруг темнота сгущается, в ушах нарастает из ниоткуда взявшийся шум, воздуха не хватает, а земля плавно уходит из-под ног. Бальтазар падает куда-то, потерявшись в пространстве. А через мгновение чувствует руки Сэвиджа и сам в него вцепляется с силой, не отдавая себе отчёт, будто боясь, что если отпустит, точно упадёт, разобьётся, и всё для него закончится этим несчастным вечером. Ночью. Утром?
Сердце в груди колотится в бешеном ритме, так что дышать тяжело. Темнота медленно начинает отступать, позволяя снова видеть и слышать. Но Бальтазар всё ещё руки не разжимает на всякий случай.
— Чёрт с ним. Идём за твоей микстурой. Надеюсь, она того стоит.
Бальтазар почти что смиряется с ситуацией. Да, чуть не упал в обморок перед Сэвиджем. Да, позволил ему спасти себя, будто какую-нибудь принцессу. Да, отвратительно, хуже некуда просто. Но что делать, если ему и впрямь нужна помощь, а Сэвидж и впрямь может помочь? Утешает только то, что после этого они точно вряд ли ещё раз встретятся.

«в моей голове звери,
они бы тебя съели,
если бы я разрешил»
[Думаешь, что? Это всё какой-то божественный план? А может, происки дьявола? Того самого змея из Эдема, соблазнившего Еву на сладкий запретный плод. В него тебе поверить всегда было гораздо проще, чем в некое высшее добро, как бы там оно себя ни называло. Ты вообще всегда был уверен, что зла в твоей жизни было во много раз больше. Может, тебе самому хотелось так думать? А может, так оно и было. И потому теперь в лучшее верить ты решительно отказываешься. Чем выше взлетишь, тем больнее падать, верно? И потому ты предпочитаешь ходить по земле, внимательно глядя под ноги. И потому, глядя на Сэвиджа сейчас, понять не можешь, кто он: тот самый дьявол во плоти или божественное спасение?]
«Кто ты?» — Бальтазар безмолвно спрашивает у себя самого, глядя на Сэвиджа чуть снизу вверх, цепляясь за его плечи, удивляясь его внезапному участию, его сочувствию, его желанию оказать помощь — тому, что не хочется отпускать, руки разжимать не хочется, тому, что в его объятиях Бальтазар вдруг странно, непривычно чувствует себя в безопасности.
[...дьявол во плоти или божественное спасение?]
«Кто ты?» — одними губами, беззвучно, глядя Сэвиджу в спину, следуя за ним без лишних слов, без лишних раздумий даже — тянет к нему, будто магнитом, словно магическими путами привязывает — только жгучее, искристое покалывание на запястьях, только удивительная неспособность думать о чём-то другом, словно Конфундус, наоборот вывернутый.
[...дьявол во плоти или божественное спасение?]
«Кто ты?» — вслух, но голос подводит, голос не слушается, и вместо слов остаётся лишь едва слышимый хрип в горле, словно Бальтазар говорить разучился вовсе, и взгляд совсем потерянный, почти даже испуганный, и неспособность думать, неспособность сопротивляться, неспособность, неспособность, одна только неспособность — всё, что ему остаётся.
[А в чём разница между Богом и Дьяволом?]
Тишина. Пустота. Глухой отзвук шагов посреди ночной улицы.
[Какая разница? Если ты всё равно будешь идти следом?]
Через блёклые отблески фонарей Бальтазар пытается разглядеть в глазах Сэвиджа чёртову недоступную истину: ангельский свет или языки адского пламени?
Ступени даются чрезвычайно тяжело. Зачем жить так высоко? Несколько остановок на промежуточных этажах, чтобы выровнять хриплое дыхание, держась за перила, слушая нервное биение собственного сердца. Бальтазар успевает миллион раз пожалеть, что не пошёл к себе домой, но продолжает подниматься. Бальтазар чувствует, что вот-вот снова упадёт в обморок.
[Между добром и злом нет совершенно никакой разницы.]

После двух глотков горькой, отвратительной на вкус микстуры легчает практически моментально. Бальтазар убирает пузырёк в карман, ощущая, как голова, наконец, перестаёт кружиться, и можно прекратить беспомощно опираться на стену.
— Спасибо, — кажется, даже голос к нему возвращается. — Да, да, давай, — хорошо, что Сэвидж предложил выпить. — Только можно я сначала?.. — показывает на залитое кровью лицо.
От ледяной воды легчает окончательно. Настолько, что Бальтазар чувствует себя вдвое трезвее прежнего. А вот этого совсем не хотелось бы. На трезвую голову всё это сразу кажется настолько странным, что становится очень не по себе, и хочется тут же сбежать и забыть всю эту бредовую ночь от начала и до конца.
— А у тебя здесь... мило, — зачем-то говорит Бальтазар, возвращаясь на кухню к Сэвиджу. Пряди у лица мокрые от воды, глаза блестят чем-то необъяснимым. Неловкий, лживый комплимент в пустоту — «Что ты несёшь, идиот?» — у Сэвиджа здесь нисколько не мило, скорее практически безжизненно, будто он здесь и не живёт вовсе, или сам совсем не живой. Бальтазар не может перестать быть собой, и это раздражает. Почему-то сейчас, едва ли не впервые в жизни, хочется быть лучше. Бальтазар делает большой глоток огневиски, и снова открывает рот:
— Почему ты помог мне? — тишина угнетает его, давит невообразимой тяжестью, и он нарушает её, не выдерживая. — Почему не прошёл мимо? — «Ты же собирался быть лучше себя прежнего». — В смысле, я... я хотел сказать... спасибо. И прости за... — Бальтазар опускает взгляд в бокал, собственных слов смущаясь, в который раз жалеет, что просто не промолчал. — Ну, ты знаешь, — чёрт, надо валить, пока ещё чего-нибудь глупого не ляпнул. И откуда эта отвратительная неуверенность? Сэвидж вновь начинает раздражать из-за того, как заставляет Бальтазара себя рядом с ним чувствовать. — На самом деле, это всё какое-то безумие, — Мальсибер смеётся нервно, покручивая в пальцах бокал. — Не одному же мне это кажется?
Скажи, что у тебя точно такое же ощущение, будто тебе связали руки, и ты теперь не можешь уйти.
Вообще никогда?..
«есть истина в вине и теле,
религии и постели,
а я отыскал в тебе»

♫ lykke li — tonight;
«don't you let me go tonight»

Неуютно настолько, что хочется встать и уйти. Бальтазар чувствует себя пойманным в ловушку, глупым зверем, соблазнившимся на приманку и попавшим в капкан. Клетка с грохотом захлопывается, запирая его внутри, обрекая на смерть, обязательно долгую и мучительную.
Сэвидж мечется по кухне из угла в угол, не находя себе места, Бальтазар провожает его встревоженным взглядом. Огневиски греет изнутри, но не успокаивает — нужно просто чуть-чуть подождать. Легко скалиться и рычать там, в «Дырявом котле», в очередной раз пускаясь на поводу у своих эмоций. А здесь, в квартире Сэвиджа, Бальтазар ощущает себя отвратительно неуместным, беспомощным, запутавшимся во всём окончательно. Позвоночник — несгибаемый металлический стержень, сковывающий движения, мышцы напряжены слишком сильно.
Сэвидж говорит, и от слов его становится только хуже. Неловкость, стыд, чувство вины сгущаются, ложатся на плечи чем-то липким и неприятным — хочется сбросить, встряхнуться, но Бальтазар продолжает сидеть на стуле, почти недвижимый. И ещё разочарование, непонятно откуда взявшееся.
Сэвидж закрывает дверь в кухню — совершенно непонятный угрожающий жест, — и Бальтазар отчётливо слышит жуткий металлический лязг захлопнувшегося капкана, сомкнувшего зубы на его лодыжке. Кажется, даже хруст раздробленных костей и фантомная боль реальны. Встаёт со стула инстинктивно, собирается сказать что-то вроде «Я лучше пойду», но слова застревают рыбьей костью поперёк горла, стоит встретиться с Сэвиджем взглядом.
О, чёрт...

Он узнаёт эти ощущения сразу: щекочущая тяжесть внизу живота, тревожный трепет в груди, мороз по коже. С ним уже бывало такое.
[На шестом курсе в Хогвартсе — Эд, капитан слизеринской сборной по квиддичу. Горячая испанская кровь, массивная челюсть, извечный талисман в виде крошечного снитча на шее и шрам, чуть пониже левой лопатки. Бальтазар с большим трудом отводит от него взгляд в душе, а потом закрывает глаза поздней ночью или ранним утром, спрятавшись за пологом своей кровати, и вспоминает, фантазирует, стараясь дышать как можно тише. На Эда можно только смотреть, и то — украдкой, максимум — обнять крепко, прижимаясь теснее, в приступе эмоций после победы в квиддич. На Эда можно только смотреть, и это сводит с ума. Всё заканчивается, не начавшись, только сломанный нос и впервые разбитое вдребезги сердце остаются Бальтазару на память.]
Шаг вперёд, крошечный, дающийся невыносимо тяжело, словно воздух превратился в желе, и Бальтазар застрял в нём, как насекомое в сосновой смоле.
[На седьмом курсе — Барт, гриффиндорец, младший на год. Звонкий, яркий, до неприличия смелый. У Барта наивная улыбка ребёнка, и глаза искрящиеся чем-то шальным. Он, проходя по коридору, касается будто бы невзначай, проводит пальцами по руке Бальтазара от запястья до локтя, заставляя вздрогнуть и замереть на мгновение. А потом проделывает это снова и снова, пока Бальтазар не теряет терпение. Толкает Барта в стену одним движением, наставляет волшебную палочку в горло, смотрит с минуту в глаза и тащит в ближайший пустующий класс. Барту приходится зажимать рот ладонью, чтобы никто не услышал, и это сводит с ума. Барт сентиментален до зубовного скрежета — вырезает на дереве две буквы «Б» и дату. Хватает Бальтазара за рукав мантии посреди толпы на платформе в Хогсмиде: «Мы увидимся летом?» — спрашивает. Бальтазар качает головой отрицательно, не произнеся ни слова. На мгновение ему кажется, что даже в этом шуме и гвалте слышен оглушительный звон влюблённого сердца Барта, бьющегося в мелкое крошево.]
Ещё шаг, медленный, будто ноги перестали слушаться, и приходится учиться ходить заново. Бальтазар не сводит взгляд с лица Сэвиджа, выдерживая, не позволяя себе сдаться, вновь бросая вызов.
[Год назад — новый продавец во «Флориш и Блоттс», высокий, статный блондин с волосами, забранными в аккуратный хвост. Бальтазар встречается с ним взглядом, равнодушно пролистывая книги, приходит в магазин чаще обычного, но ничего не покупает. Теряется в полках, дожидаясь закрытия. А затем вслушивается в глухие шаги, тихий щелчок закрывающейся заклинанием двери, наблюдает, как выключается свет. И чувствует губы на своей коже, и плавится от прикосновений, и сгорает изнутри, цепляясь за полки, роняя книги, не пытаясь даже сдерживать стоны. И это сводит с ума. Спустя три месяца, блондин без следа исчезает, будто его и не было вовсе, а Бальтазар с лёгким разочарованием понимает, что так и не спросил его имени.]
Ещё один незначительный шаг. Практически слишком близко. Смертный приговор, подписанный собственноручно.
[Чуть меньше полугода назад — Пьер, француз, разговаривает на ломаном английском с чудовищным акцентом, но делает лучший минет на свете. Они встречаются всего четыре раза за неделю, которую Пьер гостит в Англии. Ровно в десять вечера Бальтазар уже в «Дырявом котле», поднимается на второй этаж, в седьмой номер, стучит трижды и пропадает до утра, забывая собственное имя. И это тоже сводит с ума. Уезжая, Пьер зовёт его с собой, во Францию. Бальтазар улыбается почти ласково, целует в лоб, будто малого ребёнка, и уходит, не попрощавшись.]
Последний шаг — расстояние сокращается до минимума, до какого-то жалкого дюйма.
В эту самую секунду — Сэвидж, аврор, непростительно взрослый, чрезмерно серьёзный, совершенно не вписывающийся в привычную схему. Бальтазару хочется истерично смеяться в голос от своего внезапного открытия. Но ошибки быть не может — от взгляда Сэвиджа ноги подкашиваются, а стержень-позвоночник грозит рассыпаться на составные части. От взгляда Сэвиджа в ушах шумит, а на кончиках пальцев покалывают импульсы электрического тока. От взгляда Сэвиджа хочется одновременно умереть и жить вечно. Бальтазар ещё никогда не сходил с ума так быстро, словно по щелчку.
— В чём моё безумие? — повторяет, будто эхо. Губы сами собой кривятся в болезненной улыбке.
Секундой позже, запоздало, словно копьём, пронзает осознанием, что Сэвидж никогда, ни за что, ни в какой Вселенной не ответит взаимностью. Такие, как он, женятся, заводят детей, ездят в отпуск летом в тёплые страны — словом, живут нормальной жизнью. И уж никак не трахают юных мальчиков, даже если очень хочется. От понимания этого становится так нестерпимо больно, что Бальтазар теряет последние остатки инстинкта самосохранения.
Приходится тянуться, совсем чуть-чуть, смотреть в глаза снизу вверх. Слишком близко: взгляд отказывается фокусироваться, они едва не касаются друг друга носами, дыхание обжигает губы, становится в прямом смысле одним на двоих — выдох Уилберта — вдох Бальтазара, и наоборот.
Есть примерно пара секунд прежде, чем Сэвидж выйдет из ступора и сломает нос одним ударом, а то и ещё пару костей следом. Пара секунд, чтобы насладиться моментом, наплевав на последствия. Голова кружится от его запаха, ноги вот-вот подведут, руки начинают дрожать от переизбытка эмоций. Пара секунд прежде, чем всё закончится раз и навсегда.
Бальтазар не может понять: ему не хватает смелости, чтобы нарушить последнюю границу, убрать уже, хоть и крошечную, хоть и почти неощутимую, но всё же дистанцию между ними, или он в тайне надеется — хоть и ни капли в это не верит, — что Сэвидж сотрёт её сам?
Полувыдох-полушёпот прямо в губы голосом, ставшим вдруг на тон ниже обычного:
— Ты всё ещё хочешь знать ответ?

♫ unkle — burn my shadow;
«i have burned my tomorrows
and i stand inside today
at the edge of the future
and my dreams all fade away»

И время застывает, будто расплавленный воск, капнувший на пол и тут же затвердевший. Время застывает, и Бальтазар вязнет в нём, чувствуя, как мышцы одна за другой отказывают, деревенея, не позволяя и на четверть дюйма отодвинуться. Мышцы отказывают, и разум вместе с ними, оглушительная пустота внутри черепной коробки, не позволяющая проникнуть в голову ни единому сомнению в своих действиях. И только чувства — спусковые крючки — один за другим стреляют на вылет, околдовывая, одурманивая, сводя с ума.
И назад дороги нет.
Остатки сознания импульсами передают боль в плече, глухо, отдалённо, будто не свою, а чью-то чужую. Пальцы Сэвиджа сжимают крепко, металлическими тисками, словно ещё немного, и кости с хрустом надломятся. Бальтазар знает — останется синяк, но всё это так неважно сейчас. Всё это так мелко и незначительно, в сравнении с электричеством, нарастающим между ними, словно перед грозой.
«Тебе лучше уйти».
Бальтазар качает головой из стороны сторону в ответ на просьбу Сэвиджа, едва уловимо, словно сам не уверен, может ли он вообще спорить. Но точно уверен, что уйти не может. Бальтазар подаётся вперёд, совсем чуть-чуть — большего и не надо, всего лишь какой-то дюйм — и ловит губами губы Сэвиджа.
И дышать перестаёт.
И сердце в груди прекращает биться.
И, кажется, Бальтазар умирает совсем, заканчивается, вспыхнув последним ярким огнём от этой сумасшедшей близости, от пугающей сюрреальности происходящего.
И вновь оживает, только когда Сэвидж разрывает поцелуй, спустя целую вечность, снова предпринимая попытку призвать их обоих к рассудку.
— Нет, — Бальтазар шепчет, голос его сипит, голос его почему-то пропал совсем.
— Нет, нет, нет, — Бальтазар цепляется пальцами за ворот рубашки, словно боясь, что Сэвидж вот-вот оттолкнёт его, подтверждая свои слова действиями, что собственные ноги не удержат.
— Пожалуйста, — Бальтазар подаётся вперёд, прижимается к Сэвиджу всем телом, будто надеясь слиться с ним воедино, раствориться в нём, — не заставляй меня, — Бальтазар обвивает руками шею, держась так крепко, словно если отпустит, провалится сразу в бездну, прямиком в Ад.
— Я не хочу уходить.
«and burn my shadow away»

Бальтазар — натянутая струна, напряжение, свербящая нарастающая боль в груди — страх быть отверженным. Бальтазар — сгусток чувств и эмоций, разобраться в которых не представляется возможным. Уж точно не сейчас. Бальтазар горит, не просто светится изнутри от внезапного осознания своей влюблённости, как это бывает с другими, — горит, объятый пламенем самой преисподней. И всё, что ему хочется, — быть сейчас с Сэвиджем, ближе, ещё ближе, максимально близко. И ему кажется, если Сэвидж всё-таки его оттолкнёт, он не выдержит, не переживёт. И всё, что он чувствует — невыносимое жжение посередине груди.
— Позволь мне... остаться.
Смысла в этой фразе в миллион раз больше, чем может показаться на первый взгляд, хотя Бальтазар даже сам себе в этом не признается. Остаться не только в твоей квартире сейчас, на эту ночь, но и в твоей жизни.
Дышать тяжело, Бальтазар ловит взгляд Сэвиджа в надежде, что тот всё поймёт. В надежде увидеть, что Сэвидж чувствует то же. Или, как минимум, что-то очень близкое.
Бальтазар не может вспомнить, ощущал ли когда-нибудь себя настолько уязвимым, настолько зависимым. Сам того не заметив, вонзает в своё сердце крепкий металлический рыболовный крючок, а другой конец лески отдаёт Сэвиджу в руки.

[возьми меня за руку и не отпускай больше никогда.
я хочу дышать с тобой одним воздухом, только пока не пойму как;
я хочу поселиться в твоей груди, в клетке из твоих рёбер;
я хочу оседать едким дымом в твоих лёгких,
от которого ты не сможешь отказаться, даже если захочешь;
я хочу быть твоим, без условий, без «но» и прочего.
если можно, то навсегда]

Отредактировано Balthazar Mulciber (2019-07-01 10:52:53)