Черный силуэт осторожно плыл, сливался с темнотой мрачных коридоров. Серебряный свет звезд, сочащийся сквозь потемневшие от налета времени стеклышки витражей, приобретал глубокий синий и бледно-алый. Кое-где витражи совсем выцвели, а потому пропускали чистый седой цвет луны, освещая хмурые гримасы каменных горгулий, устроившихся под высоким потолком. Их хрустальные глаза зловеще сверкали и, Забини мог поспорить, провожали его лукавым взглядом.
От каменных стен веяло холодом, а пустые картины с позолоченными рамами вселяли непонятную тревогу. Высокий силуэт остановился. Черная мантия скрывала голову и тянулась до самого пола, превращая ученика в приведение из подземелья. Он остановился, задержав взгляд на огромной картине, на которой когда-то подобострастно улыбалась барышня, поедая белый виноград, а теперь остались лишь серебряная миска и пурпурная бархатная штора на заднем фоне. Тишина звенела в ушах, а темнота зернилась в глазах.
Шаги приглушал ковер, устилающий пол длинного прямого коридора. Чем дальше заходил ученик, тем очевиднее была причина давящей пустоты: рамы перекосились, канделябры жалобно поскрипывали, покачиваясь движениями маятника, ковер поредел, явно обугленный. Послышался настойчивый свист. Это ветер пытался просочиться в замок сквозь треснувшее окно.
Ученик остановился напротив грустного витражного лица, чьи губы треснули в печальной гримасе. Лунный свет коснулся темно-нефритовой вышивки на груди, красноречиво говорящей о факультете шестикурсника. Слизеринец поежился, подавив зевок. Лицо напротив недовольно поморщило нос, а после впустило в коридор горсть снежинок со школьного двора, которые нес ветер.
Ученик, облокотившись на мраморный подоконник, смахнул с плеч снежную пыль, а после достал фамильные часы. Секундная стрелка монотонно отбивала свой ритм, непреклонно следуя безукоризненной точности. Забини был польщен, что бабушка вручила именно ему бесценную семейную реликвию. Широкий жест в знак доверия и признания, как полагал сам Дезмонд. Все-таки он являлся наследником рода, его нельзя было не признать. Первое время слизеринец не мог отказать себя в удовольствии, а потому часто использовал артефакт, просто испытывая его на временные промежутки. Эффект был фантастическим. Это затягивало и остановиться было все сложнее. Заметив интерес внука, Изабелль обещала, что на одном из приемов познакомит Дезмонд с мастером по артефактам, чей прапрадед и сделал фамильные часы.
Слизеринец задумчиво провел большим пальцем по гравировке на крышке часов, ощущая замысловатые узоры под подушечкой. Он мог часами напролет бездумно таращиться на артефакт, никак не в силах смириться с той мыслью, что они - часы - теперь принадлежат ему. Сколько всего он мог узнать и изменить теперь. Это приводило в безумный восторг предвкушения. Кстати об этом. Стрелка часов неумолимо двигалась к двум часам ночи, а Кэрроу все еще не было. Вспомнив кузена, от которого, кстати, Дезмонд решил отказаться, отчаянно не признавая их родства, Забини с трудом подавил гримасу отвращения. Одним своим существованием эта грязнокровая тварь портила всю репутацию семьи. И как тетка могла так сглупить? Тупая шлюха.
Дезмонд скучающе подпер рукой щеку, облокотившись на подоконник.

Кончики пальцев онемели, и их пощипывал холод. Все полнилось глубоким-синим, лишь изредка разбавляясь лепестками тусклого вишневого цвета. Забини не сводил пристального взгляда с часов, неумолимо следуя за четким тактом секундной стрелки.
Тик. Тик. Тик...
Дезмонд не любил ждать - нет, ненавидел - но обстоятельства всегда заставляли стрелку часов увязнуть в патоке, из-за чего время ожидания тянулось невыносимо долго. Слизеринец вздохнул, флегматичным взглядом скучающего человека, окинув темный коридор, кое-где залитый светом витражей. Он наверняка не знал, что здесь произошло. Но Амадея - та еще капризная пиявка - раздобыла информацию для своей школьной газеты. Дезмонд же считал, что это всего навсего очередная грязная игра сестры, где она ведет не газету, а колонку провокаций, чтобы с помощью информации манипулировать насекомыми. Когда Забини задумывался об этом, то мог вздохнуть с облегчением, зная, что они с маленькой папиной принцессой на одной стороне туннеля. В их семье каждый взял львиную долю итальянской строптивости и если он был воплощением упрямства, то она - капризов.
На рождество, когда младшие Забини отдыхали за границей, кто-то усердно постарался с реагентами и неудачно запустил живой огненный фейрверк. Кретины. По итогу коридор западного крыла до сих пор завывает холодом, а угрюмое витражное лицо плюется снегом. Даже образы с картин на время перебежали на другие полотна.
Дезмнд, хоть и любил быть в центре внимания, но добавлять свою ложку дегтя в бочку меда предпочитал втихомолку и желательно чужими руками. Что-что, а безупречная репутация и мнение общества - важная часть его жизненной философии. Он любил быть любимым, а для этого нужно понимать настроение социума, а если ты безразличен к нему, то в ответ оно отрыгнет тебя, как инородное тело. Ты никому нахрен не сдался, если не приносишь пользу или не создаешь иллюзию полезности. Кстати о бесполезных...
Забини нехотя оторвал взгляд от часов, с неудовольствием отмечаю крайнюю антипунктуальность... кузена. Впрочем, другого от него не ожидалось. Он - сплошное разочарование, а одно его существование - позор семьи, ровно, как и измена Флоры Кэрроу. Бедная Гестия, ей пришлось тяжелее всего. Родная сестра. А теперь ее ветвь в семейном дереве уперлась в тупик. Старое древо не признавало ни грязнокровок, ни предательства. Дезмонду было легче, он хоть и был частью Кэрроу, но весьма относительной. А после того, как узнал, что и в его семье есть мерзкое уродство, то решил: теперь он целиком и полностью принадлежит чистой крови Забини (даже несмотря на то, что внешность перенял от матери).
Дезмонд нахмурился, но в темноте этого не было заметно, а после флегматичным взглядом скользнул по Робу.
Он еще жив и продолжает позорить род матери Дезмонда. Какая прискорбная констатация.
Его голос раздражал, а манера речи злила. Наглый от того, что нечего терять. Может быть своим только среди осквернителей. И то с натяжкой. Фамилия Кэрроу все еще мрачным вороном кружит над тобой, а ты лишь скрываешься от агрессии реальности за своим глупым оскалом и коллекцией ужимок.
- Заткнись, - сухо бросил Дезмонд, скорее по инерции, нежели осознанно, а после поморщился. Какая, мать твою, Дейзи? Парень едва ли не брезгливо скривил губы.
- Сделаешь для меня кое-что, - звучало, как констатация. Забини закрыл часы, пряча их во внутренний карман школьной мантии. - Тут на днях у нас игра против барсуков... - задумчиво протянул слизеринец, отвлекаясь на сверкнувший глаз каменного силуэта под потолком. - Хочу, чтобы они слили.
Был в команде противников один парень. Капитан команды и выпускник. Пусть сосет, победы ему не видеть.

Да, Забини готов был признаться, что крайне раздражен. И лишь его воспитание и манеры выучили его держаться ровно и холодно даже тогда, когда перед тобой человек, который явно хуже зубной боли. А в сущности, если задуматься, то почему Роб выводил его на столь неприятные эмоции? Разве Забини вообще что-то волнует? Что в грязнокровке такого особенного, чего нет в других презренных осквернителей крови?
Фамилия.
Верно. Фамилия его, Дезмонда, матери осквернена этим жалким созданием. Кто вообще ему дал право жить? Как Флора посмела решать будущее целого старинного рода, обрекая одной лишь своей непроходимой тупостью целые поколения волшебников на прискорбную участь. Как можно было позволить своему эгоизму и упрямой слепоте взять вверх над священным долгом перед семьей? В голове Забини кудрявилось много вопросов, ответы на которые самостоятельно, взирая с высоты своего бесчувственного равнодушия, он никогда не найдет.
Что есть любовь и как ей не заболеть? Что есть предательство и как не проникнуться этим ядом? Все эти и другие жизненно важные догмы преподнесли ему с пленок внимательные родители, абсолютно уверенные в собственном возвышенном понятии того, каким наследник рода должен быть. И Дезмонд был и будет следовать этим необратимым эталоном, потому что так проще завоевать то, что ему желанно.
- Это не лесть, - чопорно процедил слизеринец, с отвращением скривив плотно сжатую линию губ, - а констатация.
Забини моргнул, силясь не отводить взгляд. Он лишь с вызовом слегка опустил голову, взглянув исподлобья и сохраняя молчание. Что значили слова Кэрроу: насмешка в сторону Кая или же явный намек? Если первое - бесит, но не критично; если второе - придется проучить глупого хорька - вернее, горностая - напомнив, как бесценен дар молчания. Неизвестность - худшее, что может случиться в данной ситуации. Ведь манипуляции основаны на знании нужной информации, а выходило так, что Забини - из-за того, что слишком много времени уделяет деталям - едва ли не растерян со всей этой историей со Стоуном и теперь думать не может о другом. Хочется поскорее отыскать Пташку и выбить из него правду. Дело в том, что у Забини осело настойчивое ощущение того, что эта грязнокровая мерзость все еще принадлежит ему. Особенно, когда тот превращается в живой кусок пушнины. Если бы не Дезмонд - Кай никогда бы не пришел к этому. И слизеринец не желал знать другого.
Забини невольно нахмурился, не в силах скрывать подступающую тошноту. Какое счастье, что весь этот спектакль, который он разыгрывал целый пятый курс, подошел к концу, и ему больше не нужно строить из себя хорошего парня, который чудом проникся снисходительностью к осквернителям крови. Какая же это свобода снова делать, что хочешь и говорить, что думаешь. Блаженство.
- Стоун? - нарочито пренебрежительно бросил слизеринец, - он перестал быть нужен еще на пятом курсе.
Хотя... что-то все-таки не сходилось в голове Забини. Действительно, почему он вдруг решил сменить свою жертву? Возможно, пока не знал что противопоставить Кайсану, а может быть просто его естество отчаянно противилось встречи с ним. Каким бы мудаком не был Забини, но даже для него эта история закончилась не без последствий. Неприятная тяжесть рождалась в груди, от которой тяжело было избавиться.
- Сделаешь - я постараюсь позаботиться о том, чтобы семья не обращала на тебя внимание, - ровным тоном проговорил Дезмонд, расслабленно облокотившись на мраморный подоконник, весь изрезанный черными жилками минерала. Изначально он решил, что усмирит студентов слизерина, которым только брось свежее мясо, так они с жадностью его заглотят. Но после справедливо рассудил, что Роб за свои годы учебы уже успел смириться с подобными обстоятельствами. Да и самому Забини не хотелось лишать себя подобного удовольствия.

Отредактировано Desmond Zabini (2017-06-01 21:45:23)

Смех в клочья разорвал тишину, едва ли не оглушив Дезмонда. Он сжал побледневшие в лунном свете пальцы на краю подоконника, с силой сжимая его до боли в фалангах. Цветные витражи не касались лица Забиний, который спрятал его в густом мраке собственной тени. Слизеринец плотно сжал линию рта, оставляя тонкий намёк на губы. Резкий звук был не приятен ни эстетически, ни физически. Змей зашелестеть то ли чешуей, то ли языком, пробующим неожиданный смех на вкус. Кольца мышц стянулись, из пасти сочился яд. Дезмонд смирял стылым взглядом гриффиндорца, борясь с желанием обвиться вокруг шеи льва хомутом и стягивать до тех пор, пока влажный щелчок не завершится кульминацией смертельных объятий. Грива защищает лишь от зубов и когтей, но змеям не нужно ни то, ни другое, чтобы вытянуть душу из тела.
Звук прервался, заставив тишину болезненно зазвенеть в ушах. Забини поморщился, едва ли не вопросительно взглянув на Роберта, явно начиная сомневаться в трезвости его рассудка. Люди не смеются и не замолкают просто так. Дезмонд пытался понять в чем суть. Вряд ли его слова правда могли вызвать неподдельный смех; это очередная ужимка, очевидная пародия насмешки. Защита или удивление? Забини скрестил руки на груди, в фальшовой расслабленности терпеливо постукивая пальцами по школьной мантии. Повторять он не собирался. Не хотелось больше вызывать бурную реакцию, особенно, если она и правда была более, чем наигранной.
Почему-то все вечно любили упоминать его фамилию при обращении. Это нормально, но сам Забини от чего-то избегал имён, обращаясь лишь взглядом, интонацией. Люди понимали к кому обращены его слова. Так было проще. Дезмонд не любил запоминать имена, у него на них была плохая память. А вот все остальные, как оказалось, легко запоминают его, упоминая имя и фамилию, как можно чаще, словно произносить её было так вкусно, что удержаться не было сил.
- Дротиками твою фотографию? - не сдержал улыбки Дезмонд, насильно подавив смешок. - Слишком много чести, - смеющимся голосом ответил он, а после рука скрыла лицо, потерев лоб и давая возможность вернуться на стезю холодной расчётливости. Забини не любил забываться, а потому сейчас он даже ощущал дискомфорт от своей недавней несдержанности. Улыбаться и смеяться перед Кэрроу? Звучало как приступ самоунижения.
Когда Роберт выдвинул свои требования, Забини обрадовался, что всего минуту назад взял свои эмоции под контроль железных тисков. Иначе бы на этот раз ночь озарил бы его смех. Дезмонд непонимающе нахмурился, явно ожидая, что за словами опять последует смех Роба, но он был серьёзен. В темноте его лицо не особо освещалось, а игра света искажала эмоции, но слизеринец был уверен, что Кэрроу серьёзен. Это и доводило до исступления. Он сам-то верил в реальность сказанного? Дезмонд наследник рода, но все ещё не его глава. А если бы и был - никогда бы не помиловал предателя крови, который опозорил семью.
Впрочем, Забини стёр с лица тлетворный оскал, спрятанный в тень опущенной головы, а после поднял голову, натянув шкуру невероятной серьезности, нацеленной на решение проблемы. Дезмонд всегда был хорошим актером. Разительные перемены мелькали на его лице, когда он менял маски. Иногда это пугало даже его. Но лишь иногда. В остальное время он наслаждался обманом.
Глупо будет согласиться так сразу. Роб не поварит. Но Забини был настроен доиграть до конца, заставив кузена испачкаться в барсучьем негодовании.
- А ты уверен, что ей это нужно? - осторожно произнёс Дезмод. Голос звучал холодно, но сквозь тон невесомо просачивались ноты участливости, которые тщетно пытались быть скрыты под слоем безразличия. И все это ложь. Забини лишь делал вид, что ему все равно и одновременно нет. И все эти интонации, которые якобы сквозили из самой души и были  незамечены хозяином - тоже игра. Дезмонд лишь делал вид, что не замечает, в то время, как сам аккуратно вытягивал их. Фальшивые, искусственные. Но подделка была настолько искусано выполнена, что ему на миг показалось, что он действительно сопереживает. Точно также Дезмонд заигрался с Кайсаном.

У сомнения был непостоянный вкус, волнами вздымающийся и опускающийся подобно решительности человека, которая неистово колебалась под давлением настоящей или вымышленной действительности. Человек, обременённый сомнениями, все равно, что раненный зверь, оставляющий кровавый след для хищников. На его лице рисуются кровавые раны, дразнящие голодный аппетит преследователя. Ощущается мимолетная слабость и невозможно не соблазниться палитрой непостоянного вкуса.
Забини даже в неровном свете полумрака, где любой пучок фотона мог выдать презрительную гримасу за снисходительную ужимку, видел на лице кузена множество вопросов, которые лапками сколопендры пробегали по его эпидерме, рождая невольные движения мышц на лице. Он рассуждал, и это подтверждало непродолжительное молчание, воцарившееся в темном коридоре.
Дезмонд терпеливо отвёл взгляд, обводя потемневшей радужкой глаз сосущую темноту в высоте потолка. Кое-где ещё чернела сажа, а может просто темнота слишком глубоко вонзила свои когти в камень. Забини поёжился от холода, который сквозил через трещины в витражном окне, лицо на котором плевалось снежинками, и задумчиво потёр предплечье, подавляя желание пропустить сонную дрожь, чтобы размять затёкшие мышцы.
Он подлой украдкой взглянула на гриффиндорца, пытаясь понять решил ли тот для себя что-то, а после вновь опустил взгляд, медленно покручивая перстень на пальце. Про себя же он отвлёкся на мысли о ситуации в целом. Разве можно всерьёз подходить к таким неравноправным вопросам, как принятие предателя в семью и проигрыш барсуков в сезонном матче? Бред. И если Робу дать время он и сам скорее всего обнажить сущность подвоха. Дезмонд, заражённый собственным энтузиазмом, сцепил пальцы в замок, замыкая цепь мыслей в бесконечность. Изначально ему просто хотелось немного развлечься, проверив сдержанность полукровки и своё незримое влияние на него, а теперь, когда тот, как казалось, затронул нечто святое для себя, обнажив интимную подробность своей души перед голодной пастью змея, Дезмонд уже не мог просто так его отпустить, сойдясь на жалком поражении хафлпаффофцев.  Если угодно это так назвать, то Дезмонд просто решил провести свой личный социальный эксперимент. Он не особо понимал, что именно заставляет людей наступать на одни и те же грабли. На грабли доверия. Что заставляет людей добровольно заползать в клыкастую змеиную пасть. Они всегда знают, что она захлопнется, и старые шрамы красноречив напоминают им об этом, украшая кожный покров. Это лишь вопрос времени, когда следующий укус прикончит. Вера в лучшее слишком страшна. Чистое безумие. Дезмонд едва ухмыльнулся. Если бы он сейчас открыл рот, скалясь, Роб бы правда заполз? Он выглядел львом, но в глазах Забини казался всего лишь эмбрионом. Выкидышем из чрева чистокровной семьи, и милосерднее, пожалуй, раздавить его недоразвитое тело. У змей не принято вынашивать котят.
Дезмонд поднял взгляд, когда Роберт заговорил. Забини отметил про себя, что кузен не причисляет себя к Кэрроу. Оно и к лучшему. Слизеринец с удовлетворением заметил в голосе некое расположение, которое, вскоре была придавлено самоконтролем. Но этого было достаточно, чтобы Дезмонд вынес для себя несколько  фактов.
Он не спешил отвечать на нежданную, но не неожиданную откровенность Кэрроу. Ничего кроме едких фраз не приходило в голову, к тому же посещала назойливая мысли о том, что он медленно, но верно невольно упускает цель разговора, увлекаясь иными мотивами и шансами, куда более заманчивыми, чем представленные во всей красе всего лишь пару минут назад. Забини знал, что терпение вознаграждается, но все же опасался, что в какой-то момент его фальшивое спокойствие не выдержит волнения азарта, и он сыграет раньше положенного или переждет.
Сквозь отверстия в стекле просочился вой голодного хищника, загоняющего свою жертву в тупик. Он не стал бы кричать, если бы не был уверен в своей победе. Только под конец, под властью эйфории, он высвободил из груди этот протяжный вой, на который ответил страдальческий вопль настигнутого. Забини прислушался, чуть склонив голову и подставляя лицо цветными витражными бликам, которые окрасили мрамор кожи в алые и терракотовые цвета. Стылый стеклянный взгляд звенел холодом из-под полуприкрытых ресниц, пока Дезмонд впитывал в себя сонаты страданий умирающего животного, пока не ощутил, как Роб делает первый шаг, пытаясь загнать Забини в тупик. Дезмонд опирался на подоконник, по этой и по ещё одной причине он не собирался ретироваться. Он перевёл взгляд с окна на кузена, предостерегающе толкнув его в грудь совсем невесомым жестом, напоминая о личном пространстве.
Даже забавно было слышать от него подобное. Да, что-то там ему рассказывали про благородство, но вся эта чушь не пристала к его сердцу. Какой прок от всей этой манерности, если ты вдруг окажешься проигравшим или мертвой падалью. Он, безусловно, часто играет роль галантного и благородного наследника рода, но на деле вся эту безупречность канула в небытие с последними её обладателями очень давно. От них не было пользы, один лишь покров красоты.
Забини улыбнулся кончиками губ, едва ли не пропитавшись снисхождением к Робу, но вовремя вспомнил, что не в цирке уродов.
-Может она не только скучает по семье, но и жалеет о своей ошибке? - не удержался Дезмонд, скривив губы в ухмылке, - и помочь ей по-настоящему можешь только ты. Своим отсутствием, конечно же.
Забини какое-то время молчал, слушая шепот ветра, а после вновь заговорил.
- Но если быть серьёзен - ты же понимаешь, что проигрыш барсуков и рядом не стоит с тем, что ты требуешь. Мне нужно больше.