Выпивать Элиотту нельзя. Лука произносит это двумя разными голосами: сначала за Люсиль, и это звучит у него в голове примерно как «ты что, дурень, это запрещено, вообще, целиком и полностью, не думай даже позволять ему когда-либо», и он, кажется, даже чувствует на себе ее тяжелый взгляд, хотя на этой вечеринке ее нет. После он произносит это своим собственным голосом, и запрет превращается в нерешительное «ну, может быть иногда и можно, совсем чуть-чуть, на особые случаи, например сегодня». Лука сжимает свою собственную бутылку, пока стекло не начинает скрипеть под пальцами.

Тяжелый взгляд, легший ему на плечи с минуту назад, оказывается взглядом Элиотта.

Он приближается словно бы из ниоткуда, вечный завсегдатай вечеринок в свои хорошие дни, вечный центр всеобщего внимания в лучшие из своих дней; сегодня, в отличие от вчера и от позавчера он кажется более тихим, что, впрочем, вовсе не мешает ему приковывать взгляды. И дело совсем не в его росте, и даже не в его вечном гнезде на голове (которое, как думают многие, является результатом многочасовых усилий со стороны расчески каждое утро), Лука может продолжать этот список вечно, и столько же отрицать все из него по порядку, но вместо этого змеей скользит пальцами по его руке от самого запястья к плечу, к незакрытому участку кожи на шее и сразу же устраивает ладонь на затылке.

Элиотт замирает.

Луке кажется, что вместе с ними замирает время, застывают в неподвижных фигурах люди вокруг, заканчиваются разговоры и стихает музыка, погружая всех в теплый вакуум парного молока, но все прекращается — отмирает, оживает, восстанавливается, начинает пробивать басами, заползает в уши гомоном и смехом, — как только Лука тянется к губам Элиотта.

Это не так уж часто происходит как в книжонках с лотков у вокзалов, где ее и его губы и языки сливаются в затейливом танце; ему кажется, что чаще это похоже на последнюю попытку утопающего как следует вдохнуть, и он никогда не останавливает себя в этих попытках, с каждой минутой прижимаясь теснее (списывая это на толпу, на ограниченное пространство, на надобность погреться, пусть даже и в разгар летних каникул).

— Привет, — его дыхание горячее, в нем и он, и Элиотт, и алкоголь, который они выпивают, и который кому-то из них не очень желателен; где-то в его голове Люсиль тоже говорит «привет», и это больше похоже на «остановись», чем на что-то еще, это больше похоже на «хватит», чем на что-то другое, и Лука отстраняется, потому что ему нужен воздух, и потому что ему нужно поговорить с Элиоттом, и потому что ему нужно, чтобы Люсиль убралась из его головы, хотя ее забота, само собой, вовсе не безосновательна. Ему нужно, чтобы рядом оказалось как можно меньше людей, и чтобы его не толкали в спину и в бок, но ни его друзья, ни его бойфренд скорее всего не захотят уходить так рано, и вместо того, чтобы что-то с этим сделать, Лука льнет к Элиотту, пытаясь вжаться как можно теснее.

— Как ты? Нравится здесь? — Ему везет с моментом, и внезапно включившийся медленный трек позволяет не искать повод, чтобы отстраниться. Лука прижимается щекой к щеке Элиотта, ее царапает щетина, после трогают его губы, Элиотт смещается короткими поцелуями к шее и выдыхает в сгиб горячо и влажно.

Ему просто не может не нравиться здесь.

Иногда Луке кажется, что Демори чувствует себя гораздо лучше и свободнее именно в таких местах. Сам же он, напротив, далеко не всегда может слиться с окружающей атмосферой.

— Лука, Лу-у-ка, — на него сзади наваливается Базиль, непонятно как сумевший в кои-то веки отлипнуть от Дафны, и пытается утянуть в сторону, наверняка чтобы решать дела повышенной дружеской важности, и Лука только и успевает, что коротко мазнуть губами по скуле Элиотта, выхватить начатую бутылку из его рук, отсалютовать ею и позволить Базилю сделать таки свое дело.

Он не считает, сколько времени проводит с друзьями; каждый уже успевает насесть на него с обвинениями, что в последнее время он все чаще меняет их на другого, и Луке нечего возразить, да вовсе и не хочется — он прекрасно понимает, что старается проводить с Элиоттом каждую свободную минуту, и не совсем уверен в том, что на данном этапе хочет что-то менять.

Узнавать его оказывается путешествием в страну неизведанного; Лука, считающий себя довольно подкованным во многих сферах человеком, поначалу смотрит на него, как маленький и ничего не понимающий ребенок. За руку в дивный новый мир его приводит Люсиль, и с тех пор все становится более стабильно — он сохраняет ее номер в контактах телефона и добавляется в друзья на фейсбуке, и однажды даже пишет первым, чтобы уточнить несколько моментов, о которых больше ему (пока!) попросту не с кем поговорить. Она оказывается достаточно милой, но дальше обмена сухими фактами они не заходят.

Лука правда старается не думать о плохих днях. Не считать их и не искать их причины, мысленно все же стараясь не оказаться в списке этих самых причин. Он делает очередной глоток, улыбается Яну, который смотрит чаще на Хлою, чем на кого-то из ребят, и, выхватывая в толпе Элиотта, кивает друзьям, оставляет бутылку на стойке и отходит от них, пробираясь через становящееся все более разгоряченным и тесным месиво из танцующих полупьяных тел.

Очередную бутылку в руке Элиотта он замечает почти сразу же, и почти сразу же хмурится, наконец подходя вплотную. В непосредственной близости от Демори, правда, все тревоги и сомнения очень резво пытаются ретироваться — и, как надеется Лука, надолго.

[nick]Lucas Lallemant[/nick][status]я предпочитаю классику[/status][icon]https://funkyimg.com/i/32Fj8.gif[/icon][lz]школьник; готов есть омлет с корицей каждое утро[/lz]

Отредактировано Renee Herbert (2020-03-16 09:19:20)