Когда я здесь была в последний раз, шел снег. Дом утопал в пушистых сугробах, крыша напоминала огромную шапку, а ветки фруктовых деревьев прогибались под тяжелым слоем мокрых хлопьев. Они суетились в воздухе в свете электрического фонаря, напоминая не то трудящихся пчел, не то разворошенное гнездо моли в старом шкафу. Сейчас фонарь стоит безмолвной серой громадиной, взирая разбитой лампой на усыпанную прошлогодней листвой подъездную дорожку, и это первое, что заставляет меня вздрогнуть. Я никогда не видела этот узкий асфальтированный клочок нерасчищенным.
Снова окидываю взглядом безмолвный дом, и чувствую, как к горлу подступает горькая тревога. С самого утра мне удавалось держать себя в руках, не давать никаких чувствам прорваться через выстроенный много месяцев назад барьер, но с каждым часом я чувствовала, как он постепенно рушится под лавиной мыслей. Короткая, секундная вспышка, которая оставляет во рту горький привкус тревоги, такой незаметной, но постепенно растущей, перетекающей в панику, а панику — в отчаяние.
Чувствую, как по коже пробегают мурашки, и, медленно идя по коридору, переживаю все заново. Это было очень давно, когда Роза была совсем еще малышка, пришла к нам на кухню. Ее глазки блестели от слез, губки дрожали а плечи подкрашивали от новых тихих всхлипов. Кажется, она рассказала, что ее напугали странные голоса. Позже выяснилось, "странные голоса", это всего лишь расшалившиеся ночью соседние детишки. Но сейчас мне кажется я сама слышу эти странные голоса, голоса прошлого, презрительный смех невидимок, смутные видения. Я внимательно прислушиваюсь к бессвязному шепоту, в котором звучат удивленные нотки. На меня обрушивается смешанная волна неприязни и тихого гнева. Этот дом совсем стал для меня чужим. Я больше не чувствую того тепла и уюта к которому возвращалась после тяжёлого рабочего дня.
Серые стены давили на меня, а в окно настойчиво скреблись ветки дикой сливы, что казалось стекло вот-вот треснет. И сейчас, сидя на какой-то непонятной табуретке в нашем старом доме, я пыталась убедить себя, что только что не совершила роковую ошибку.
Насколько сильно наш разговор может поломать наши судьбы? Несколько лет я не переставала себя спрашивать: смогла ли она меня простить? Конечно, через пару месяцев она отошла, но сможет ли она когда-нибудь простить меня окончательно? По
мнению Хью, я виновата во всем, я была тем, из-за кого им непреднамеренно пришлось повзрослеть раньше. Я видела, как сперва мой сын от меня закрылся, неделями позже - Роза. Они сами пытались бороться с жестокостью жизни, тем временем как я была неспособна в нужное время подать руки помощи, поддержать материнским советом, промокнуть слезы на ресничках дочери и прижав к груди, поглаживая по волосам тихо шептать "все будет хорошо, моя родная. Все будет хорошо, ведь я всегда буду рядом".
Позади раздались шаги, неуверенные, заставляющие мое сердце болезненно сжиматься. Я знала, что это она.
- Ты такая красавица, дедушка Грейнджер гордился бы своей внучкой. Не могу сдержать улыбку. Мне жаль, что ты не дожил до этого времени.
Подхожу к дочери и останавливаюсь совсем близко от нее. В ее взгляде вижу нечто близкое мне самой. То самое жгучее желание убежать. Оно читается в самых уголках глаз, будто застывшие кристаллики слез выдают человека целиком и полностью. Тот, кто смотрит внимательно, всегда находит подсказки там, где многие не видят ничего. Ну или же мне просто хотелось это видеть...
И я вижу растерянность на ее лице, она слишком красноречива, дабы просто не заметить. Такая яркая. А еще испуг. Он отражается перламутром на лице моей девочки, которую я помню совсем другой. Его мало, но я успеваю заметить. Дети имеют свойство быстро расти. Если ты выпадаешь из их жизни на несколько лет, то потом уже можешь и не узнать человека, хотя до этого считал, что являешься огромной частью его жизни.
– Роза, не говори глупостей. Садись, с чаем справлюсь сама!
Я встала, уступая место дочери, а сама отвернулась, чтобы налить кипяток в две маленькие фарфоровые кружечки, такие французские, добавляю заварку и пару кусочков сахара. Растягиваю этот процесс на целую вечность: пока я готовлю чай, мне не придется отвечать.
Не знаю, что сказать, как ответить на ее безобидные вопросы. Я хочу, чтобы она меня обняла, чтобы не держала в стороне. Но я хочу слишком много. Я хочу невозможного. Между нами лишь два года дежурных фраз по телефону.
Медленно пододвигаю блюдце, на котором стоит чашка к дочери, беру свою кружку и усаживаюсь на стул напротив. Она смотрит на меня с некоторым вызовом и интересом.
- Не волнуйся, все хорошо. Мне не хотелось говорить о Драко. У нас есть еще время и мы обязательно сегодня к ней вернёмся. Но не сейчас.
[float=right][/float]
- Как в издательстве? — интересуюсь я у дочери с улыбкой. Сказать по правде мне, конечно, хотелось бы, чтобы Роза последовала по моим стопам и решила связать свою жизнь с политикой, однако я никогда на этом не настаивала и ждала того момента, когда она сама решит, что же именно вдохновляет ее настолько, чтобы посвятить этому дальнейшие годы. Видимо она решила пойти по стопам тети Джинни.
— Извини, что я не смогла тебе уделить столько свободного времени, сколько ты заслуживаешь — но я действительно горжусь тобой. Какое направление в журналистике ты выбрала? Я умолкаю. Никогда не была приверженицей идеи о том, что если достаточно долго игнорировать проблему, то она решит себя сама, а если не замечать изменений в окружающем мире, то они непременно не затронут тебя.
На мгновение я сосредотачиваюсь на перемешивании сахара, делаю так упорно, что чай расплесктвается и пачкает скатерть. Помнится, мы должны были отдохнуть и расслабиться, а не наоборот. Я быстро взмахиваю палочкой, убирая пятна и возвращая многострадальный чай и сахар на свое место, только после этого поворачиваюсь к дочери.
- Милая, — отсчитываю несколько секунд, давая себе возможность взвесить свои слова. - Можешь мне рассказать, как ты ввязалась в эту неприятную историю? Внимательно слежу за реакцией дочери. - Ты всегда можешь довериться мне. Я не бросала вас. Ведь вы, самое дорогое что у меня есть. Прошу тебя.
Отредактировано Hermione Granger (2020-05-16 23:54:09)