Сегодня я почти не спал и сейчас чувствую себя отравленным. Так всегда. Стоит мне не выспаться, и тошнит весь день, так что я есть не могу, и поэтому тошнит ещё сильнее, потому что я голоден. Порочный круг. Лохматая морда, потрёпанный вид, усталый взгляд - от прежнего беззаботного Крама, каким я привык быть на людях и перед своей семьёй, словно бы ветром сдуло. Кипа не разобранных документов на рабочем столе, различные бухгалтерские отчётности, от цифр уже закипает не только голова, но и нервная система, и я поражаюсь сам себе - как можно так держаться, не давая эмоциям выхода. Ответ, по сути, очень прост и предсказуем: алкоголь. Все болгары без исключения топят свои чувства и переживания в алкоголе, а потому каждый третий, наверное, хронический алкоголик в этой  стране. Так что в какой-то степени эта генетическая предрасположенность меня и оправдывает в собственных же глазах. Порой я выпивал даже на работе, но очень незаметно, когда терпение совсем уж было на исходе. Я очень устал. Эта невероятная усталость, охватившая почти всё без исключения - и тело, и разум, и душу - копилась уже несколько дней, закупоривалась пробками от испитых бутылок, и я сам осознавал безвыходность и собственную слабость. Просто быть слабым я себе позволить не мог, иначе всё полетит крахом - семья, карьера, психическое состояние, быть может, я не до конца уверен, но имеются таковые подозрения. Впрочем, убеждая себя каждый раз, когда беру в руки фляжку, что не совершаю ничего криминального и один глоток ничего не изменит, ровно как и не исправит, я лишь ненадолго заглушаю в себе все чувства, какие только возможно представить. Стыд - в том числе.

Каждый год, за неделю до ее смерти и неделю после, я терял самообладание.
Стыдился я буквально всего, хотя и понимал, что делал всё во благо близким, не себе даже. Стыдился за то, что уделял недостаточно внимания своим детям, и младшему тоже сейчас почти не уделяю, занятый работой. Стыдился и за то, что так часто отодвигал жену на второй план, забывал все эти глупые даты и не замечал того малого, что она делала для меня, а делала она много. Быть домохозяйкой не слишком-то легко, как и наступить себе на амбиции ради того, чтобы встречать меня дома каждый вечер с горячим ужином и воспитывать наших детей. Я работал, чтобы никто из моей семьи не знал бедности и нужды, чтобы у моих детей было всё самое лучшее, а раз в полгода у жены появлялось новое ювелирное украшение, а вещи и того чаще. Но это всё ничто по сравнению с тем, что я мог бы ей дать, если бы просто был рядом чаще, чем  это тогда делал. Раздирало меня многое. Ровно как и то, что сейчас я  не могу  помочь лучшему другу, и даже рассказать о проблемах и переживаниях мне некому по той же причине. Всё давно скатилось к чертям, а карьера растёт в гору - и, спрашивается, что для меня важнее?  А потом и вовсе перестаю стараться.  Я вспоминаю те ночи, когда ее не стало. Меня  прошибало насквозь этим холодом. Проблемы с алкоголем хоть ненадолго притупляли чувство вины, которая со временем расползалась всё больше и больше, занимая мысли. Не спас. Не защетил. Не сберёг! И хотя меня нельзя было назвать человеком депрессивным или обидчивым, но всё же радоваться мне было мало чему, а закрывать глаза на проблемы - тем более. Я и так делал это достаточно часто.

Суровая реальность грубо возвращает меня обратно на землю из размышлений и забрасывает кучей отчётности, бухгалтерией и кредитами команды, в которую я непосредственно вкладываю деньги. Пожалуй, команда в которой задействован Димитрий - единственное, что осталось важным и где  меня уважают, потому что вокруг, в том же Министерстве, сплошные крысы, и я из всех сил стараюсь в своём отделе поддерживать порядок и доверительные отношения между коллегами. Впрочем, я уже давненько мало в чём уверен.

Я многого в этой жизни не могу объяснить, хотя обладаю достаточным красноречием и словарным запасом. Просто не у всех получается болтать о своих долбанных чувствах двадцать четыре часа в сутки, как и  не могу объяснить, почему смотрю на  исписанный кривым почерком дочери конверт с подозрением. Каждый вечер перед тем, как она бросила нас в Болгарии, я  слушал недовольства Мари.  И сейчас она просит о встречи в каком-то кафе.  Ну, а раз она сама проявила инициативу, значит встретимся. Разворачиваюсь на кресле в сторону зеркала, чтобы пару раз показательно провести рукой по волосам, якобы отыскивая седины.  Поднимаюсь неохотно, подбирая со стола волшебную палочку, и взмахом отправляю бумаги в шкаф, засовываю руки в карманы брюк и направляюсь к Атриуму, оставляя рабочие места позади. Улица встречает меня лондонской прохладой с туманом, на удивление сухими дорогами и ветреной погодой.

- Приветствую. Я сам удивился, какой у меня стал низкий голос. Он всегда низкий, но когда я говорю тихо, он становится ещё более басистым. Как сейчас. Я очень хорошо помню её десятилетней и специально восстанавливаю в памяти тот образ, снова и снова. Я специально пытаюсь думать о том, какой она была милой крохой, так как злость на ее выходку гасит во мне все остальное.  Насколько искренними были её чувства?  Что она хочет от этой встречи?  Я с сомнением опустил взгляд на пончики.  Несомненно, меня купил  шоколад, которым они были политы.    - По долгу службы. Но моя работа тебя мало волнует, так? Конечно, это звучит грубо по отношению к любимой дочурке. - Где ты пропадала все это время, когда твоя семья нуждалась в тебе? Сергей, Димитрий! Черт со мной, но о братьях ты думала?

Отредактировано Viktor Krum (2020-09-09 23:29:15)

Надо больше спать.
Я вспоминаю жену. Я часто вспоминаю её, её красивое лицо успокаивает меня и дарит мне оптимизм. Дочь похожа на неё, особенно цветом волос, характером и глазами. И теперь дежавю изъедало мою голову. Мои душевные шрамы – маленькие каналы, и по ним течёт память, медленно, степенно и хаотично, так медленно, что не удаётся ощутить, как она просачивается внутрь, сквозь череп, и я спохватываюсь только тогда, когда она начинает сжимать моё сердце. Как же я это ненавижу.

-Ну, во-первых, мои дела с Паддлмир, Вудом и Димитрием, тебя должны волновать меньше всего. Всё катится к чёрту. Разбивается в тот самый момент, когда она открывает свой рот, перечёркивая на корню все возможные шансы к новому сближению, возвращению тех крупиц утерянного доверия, который в ту секунду мёртвым грузом идёт на дно. В будущем я буду часто возвращаться к этому обеду, думая о том, что мог поубавить гордыню, чтобы попробовать спасти хоть что-то, но правда останется правдой: я не хотел этого делать.

—Не думал, что ты еще когда-нибудь вспомнишь обо мне. Ты, кажется, тогда всё сказала. Итак, подведём итог. Я её напрягаю, она хозяйка своей жизни,  и ей нужна  часть положенного  ей наследства семьи, именно для этого  она назначила  встречу в кафе. Что же, я ожидал этого, был готов получить от неё нож в спину, теперь уж точно, когда знал, что она в состоянии нас бросить. Бросить тогда, когда нужна больше всего. - Во-вторых, Сергей -  твой родной брат, хочешь ты это признавать или и нет. Сквозь зубы отвечаю я, перебарывая желание повысить голос и приструнить дочь, ведущую себя достаточно нагло  с, пока еще, отцом. Её слова неприятно проходятся по нейронам, задевая за живое. - Думаешь я  оставлю наследство дочери, которая готова раздвинуть перед всеми подряд ноги за ночлежку? 

Перехватывая женское запястье, сжимаю сильнее и чуть дёргаю на себя, совсем не больно, но с предостережением. Чуть подаюсь вперёд сам не удерживаясь от того, чтобы не коснуться свободной рукой участка кожи у корней темных волос на виске. Мария, моя дорогая Маша, никогда не ценила меня как отца, а ведь я старался, правда, ради неё, быть таким, каким она хотела меня видеть, каким я ей нравился раньше. Щёлкаю пальцами совершенно неожиданно, не сдерживая глубокого и продолжительного вздоха, когда шпильки из ее причёски разлетаются в разные стороны, рассыпаются по полу, едва слышно, но мне эти звуки кажутся слишком громкими. Смотрю на дочь и вижу... Куклу. Красивую куклу с локонами, спадающими на плечи, большими глазами, контурными губами, словно бы вылепленными по заказу очень профессиональным мастером, и этот чётко очерченный нос, ухоженные брови, лебединая шея. Это просто женщина, красивая молодая женщина — я не вижу в ней ничего более. Я не вижу в ней свою настоящую Марию Крам,  лишь картинку. Безупречный фасад, правильная внешность, но такая... пустая внутри, почти неживая. - Ты все ещё обвиняешь меня в ее смерти? Или Сергея? А ты задумывалась  как я боюсь этого дня? Я так боюсь его. Каждый год боюсь. Каждый год он напоминает мне не только о смерти Нериды, не только о вашем сиротстве, не только о невыполненном долге, но и обо всех тех болях, которые проходили у меня на глазах и которые я был не в силах остановить. Она всё равно не поверит мне, ни единому слову, потому что не воспринимает всерьёз.  Она всё ещё бежит, бежит от себя, бежит от своих страхов, от своего прошлого, от своей боли, от своего отчаяния, бежит туда, где никто и ничто не сможет пробиться к ней за крепостную стену.

Я делаю вид, что не заметил, как дочь нервно одёрнула свою руку и отвела плечо назад. - Значит так. С этими словами я отрываю кружку от стола и делаю глоток холодного кофе.  Как глава рода, от которого ты официально не отрекалась, я вправе сам решать кто и когда будет готов вступить в наследство.  Пока Сергею не исполнится семнадцать лет и речи не может быть о твоей доле. Это мое решение! Если ты собираешься ставить мне условия, угрожать, закатывать истерики, спать с адвокатами и юристами для того чтобы добиться какой-либо правды – твое право.  Я не собираюсь идти у тебя на поводу, принцесса.

Отредактировано Viktor Krum (2020-10-13 23:54:06)