Лето пахнет солнцем и нагретой землей, пылью, зеленью и булочками из соседнего магазина. Это хорошие запахи, жизнерадостные, родные; если Чарли и стремился к чему-то вернуться, то к ним - в первую очередь. Но человек такая скотина, что всегда забывает старое, адаптируясь к новому, и воспоминания выветриваются, как духи в неплотно закрытом флаконе... Ну, или он просто слегка простужен после вечной морской сырости. Потому что лето летом, а его мир почему-то до сих пор пахнет солью, ржавчиной, застарелым потом и кашей с мясными консервами.
Консервы. Пфф. Теперь он знает сотню рецептов из круп и тушенки, но не знает ни одного рецепта собственной жизни.
- По крайней мере, я выиграл галлеон, - бросает напоследок низенький, коренастый ирландец, немного гнусавый, как и все они - самым распространенным заболеванием в их маленькой компании очень быстро стала не морская болезнь и даже не банальное несварение, а почему-то хронический гайморит.
Чарли недоуменно моргает.
- Что?
- Галлеон. Я с самого начала ставил на то, что надолго ты не останешься, - поясняет он. - И теперь поставлю снова, но уже на то, что в приличном обществе ты тоже не задержишься и через пару лет мы снова увидим твою унылую рожу... А вообще паскуда ты, Флетчер. Знаешь, как я мог бы напиться на сраный галлеон?
Он знает. А еще знает, что в первую очередь займется этим сам.
Поезд из Колчестера в Лондон идет всего-то полтора часа, но даже это время кажется неприлично долгим. А в Лондоне его ждет целое волнительное ничего. Ни жилья, ни друзей, к которым можно пойти. Для приличного магического мира, размеренного и степенного, Чарли Флетчер пропал два года назад, и теперь его внезапное появление вряд ли кого-то волнует; он словно притрагивается к этому миру снаружи, смотрит сквозь витрину и не может решиться снова зайти. Почему вообще Лондон? Ему следовало бы поехать в Дартмут, к матери, но что-то неприятно скребется внутри. Не дает даже посмотреть Вербене в глаза. Она не укоряла его тогда, перед побегом, не станет укорять и сейчас, но... пожалуй, с самообвинением прекрасно справится он сам. Мать вмешивать пока не стоит. Ее, ни разу в жизни сознательно не нарушившую закон, всегда окружали преступники. Они вели какие-то мутные дела с ее братом, надирались виски по вечерам, давали денег, когда "Кормушку" в очередной раз собирались закрывать за неуплату, разбирались с дебоширами, не принадлежащими к их тесному кругу... возможно, даже его отец был из их числа? Кто знает. Про отца ему никто никогда толком не рассказывал, но, вероятно, он был не очень-то приятным человеком, если от одного его упоминания плевался даже Наземникус. Мать трудно удивить контрабандой, но отчего-то возвращение блудного сына домой кажется возвращением сорвавшегося алкоголика из затянувшегося запоя.
Поэтому Чарли плетется в Косой переулок. Из вещей у него только одежда (и та на нем), кошелек с нечестно нажитым, справочник по колдомедицине и клетка с вороной. Пустая. Селестина, привыкшая к ограниченному пространству и ограниченному же кругу знакомых, взирает на прохожих с отвращением, сидя у хозяина на плече, как настоящий пиратский попугай. Ее утомило долгое плавание, утомила вечная темнота и скудная корабельная диета, утомило вообще все на свете. Иногда она выражает это утомление пронзительным карканьем и хлопаньем крыльев; перья хлестко бьют по уже красному от постоянных нападений уху. В последний раз она видела Лондон еще маленьким, покалеченным птенцом, и сейчас он ей очень не нравится.
Впрочем, "Дырявый котел" ей тоже не особо нравится.
Путь в Косой переулок в любом случае лежит через этот паб, и думать об этом очень легко - ровно до тех пор, пока не откроешь дверь. Внутри Чарли очень быстро становится стремно. Во-первых, просто потому, что внутри сидят волшебники, приличные, относительно чистые волшебники из прошлой жизни. Во-вторых, он только теперь смутно вспоминает, что хозяйничает здесь Ханна Лонгботтом, а с Лонгботтомами он сейчас хочет пересекаться еще меньше, чем с родной матерью. Он помнит внимательный взгляд профессора на последних курсах, помнит хорошее к себе отношение, будто и не было никогда дядиного предательства, и он, Флетчер, перед героями войны совершенно чист. Появиться сейчас перед Лонгботтомами в таком виде - значит, признать, что Невилл ошибался.
А это так и есть.
Он опускает глаза и хочет как можно быстрее пройти на задний двор, но вдруг понимает, что еще сильнее хочет есть. А внутри вкусно пахнет едой и давно забытым уютом, так что он мешкает и несколько минут задумчиво изучает обеденное меню. Сегодня, кажется, дают суп. Жидкий, горячий суп, так не похожий на кашу...
В общем-то, суп и становится главной причиной капитуляции. Чарли одергивает плащ и запахивает его на всякий случай, чтобы не было видно вылинявшую тельняшку с чужого плеча, машинально приглаживает отросшие волосы - это не помогает - и подходит к стойке. Кажется, за ней сейчас никого нет, и это не помогает купить обед, зато помогает чувствовать себя лучше.
