ost Broken Iris - Where Butterflies Never Die

Сознание – птичий короб со стеклянными стенками. Запертый внутри может до рези в глазах всматриваться в горизонт, где море сливается с небом, но солёные брызги не долетят до связанных золотой паутиной крыльев. Бесполезно биться о тесные стенки в надежде их расколоть и вырваться прочь, остается только дышать и надеяться, что внутренней воли хватит, чтобы шаг за шагом впустить мир внутрь своего короба, пока тот будет шириться к самому горизонту.

Остин дышал, привалившись спиной к щербатому камню. Бум-м – Бум-м. 
Азкабан – давно не то уничтожающее душу место, которым оно было во время расцвета Тёмного Лорда. О дементорах остались лишь воспоминания, как и о безумных криках, которые впитывались в обагренные кровью борозды, оставляемые заключенными в камне, когда те терзали ногтями глухие стены. Не видя воочию тех перекошенных отчаянием лиц, из которых жизнь была выпита досуха, Остин самонадеянно считал, что подобная пытка извне была бы для него подарком, поскольку она рано или поздно заканчивается и дает передышку. Его же собственные мысли душили его беспрерывно. Первые месяцы он стойко верил, что его заключение  – временное препятствие, затянувшееся недоразумение, бюрократический узел, который ничего не стоит разрубить вовлечённым в Альянс людям. Он им нужен, разве нет? Бум-м  – Бум-м.

Если он и был кому-то нужен, кроме матери, от единственной встречи с которой он отказался  – нечего здесь делать женщине, то они никак не обозначали свои намерения. Недели слипались в месяцы, но больше ни одного визитера к Остину не было, как не было и новостей с «большой земли». Весь мир сузился до клочка суши, об чьи крутые берега разбивались безразличные волны. О том, что ему исполнилось двадцать шесть он узнал от охраны, раздающей завтрак  – сам Остин к тому времени потерял счёт дням. Следующий день рождения тоже прошёл мимо. Бум-м…

Суд больше напоминал игру в правосудие. Чопорные присяжные, скучающий Нотт и холодное от ненависти обвинение  – и обвинитель, и обвиняемый лучше всех в зале понимали, что на совести Нотта нечто куда более страшное, чем изготовление нескольких зелий из ингредиентов, полученных незаконным путем. Однако первому было нечего предъявить в подтверждение своих слов, а второй и вовсе наблюдал за событиями будто со стороны, не принимая участия и едва вслушиваясь в слова адвоката. Хоть бы один живой свидетель, одно подтверждение личного контакта Остина с теми, кто погиб от ядов, который не удалось идентифицировать, одна улика на местах преступлений  – своды Азкабана стали бы единственным его небом до заката дней. Увы, сторона обвинения располагала лишь предположениями свидетеля о незаконной деятельности семейства Ноттов, который уже открестился от собственных показаний, и записная книга, обнаруженная при обыске в доме Остина. В ней лишь несколько записей об ингредиентах, некоторые из которых были найдены во внутренних комнатах гостиницы, принадлежавшей Остину.  А также описание их сочетаний, последствие от неправильного употребления которых совпадало с посмертной картиной нескольких убийств, которые авроры так и не раскрыли.
– Позвольте, неправильное употребление – это предупреждение, а не руководство к действию. Так же можно осудить производителей лака для мётел, ведь они пишут на нём «не принимать внутрь, вызывает судороги»! – Распинался адвокат.
Остин полагал, что через пару недель он снова окажется дома.
Пара недель превратились в восемь лет. Безобидная цифра на пергаменте, но оглушительная громадина, стоит представить её в четырёх стенах.

…Бум-м. Воображаемый упругий мячик, брошенный об пол, ударился рикошетом об стену и влетел обратно Остину в ладонь. Нехитрое развлечение, позволяющее вычленить что-то внятное из суматошного урагана мыслей, которые порождал изнывающий от тоски разум. Задал вопрос  – бросил мячик об пол  – к моменту, когда он отскочит от стены и влетит в ладонь, уже должен быть готов ответ. Патрулирующие коридоры авроры лишь крутили у виска, глядя на Остина, глядящего куда-то в стену и часами взмахивающего рукой, которая ловит воздух.
Бум-м – что может мигом разъесть кожу для костей  – Бум-м  – желчь броненосца, полынь, амортенция, акромантул, аконит, двадцать восемь унций воды.
Бум-м – кто изобрел эликсир от драконьей оспы  – Бум-м  – Ганхильда из Горсмура.
Бум-м  – летейский эликсир доктора Летто  – Бум-м – состав до сих пор неизвестен. «Но ты ведь распознал механизм действия и создал подобие, имеющее тождественный эффект. А теперь ты сидишь здесссссь».
Бум-м  – неужели никому нет дела до его нахождения здесь? – Бу… Остин уронил руку, разрывая свой транс. На этот вопрос он не хотел давать ответ.

Лязгание открывающейся двери резко выдернуло его обратно в реальный мир. Странно, до ужина ещё вечность...
– Давай, Гадюка, собирайся, надо кое-куда тебя отвести, – охранник подмигнул, видя как царапнуло Остина старое прозвище.

Отредактировано Austin Nott (2020-12-21 19:10:25)

Редкие прогулки по внутреннему треугольному двору Азкабана были сомнительным мероприятием, которое вручали как награду заключенному, который не приносит особых хлопот на протяжении долгого времени. Некоторых счастливчиков могли выводить одновременно, не ослабляя надзор за обоими и запрещая разговоры, но даже просто увидеть кого-то, кроме авроров, порой было благодатью. Остин это удовольствие не разделял, и проведя однажды отмеренный час на улице под мелким дождём, глядя в усеченный кусочек неба высоко над головой, лишь острее ощутил себя птицей, которую не только посадили в тесную клетку, но и подрезали крылья, сделав их бесполезными. Пальцы ныли, осязая пустоту вместо волшебной палочки — одно заклинание отделяло его от свободы, но теперь оно стало неодолимым препятствием.

Следующими прогулками Остин пренебрегал, не видя никакой разницы между стенами камеры и стенами Азкабана. И уж подавно он не горел желанием заводить какие-то тесные связи с заключенными из других камер, хотя некоторые из них первое время пытались подцепить угрюмого новичка — окликали из соседних камер, постукивали в стены, нежно цедили  заверения в случайности их всеобщего заточения здесь, лающе гаркали оскорбления: каждый выбирал свои методы. Но большинство присутствующих на этаже горлодеров объединяли длинные сроки, казавшиеся бесконечными — у них не было надежды на сокращение своего пребывания в Азкабане, а потому они глумились над охраной, изводили соседей и всячески упивались грохотом своего безумия, лишь бы не оставаться с собой наедине.

Был и кто-то подобный Остину, попавший сюда недавно, и тщетно пытающийся зацепиться в изменившемся мире. Под одной из мисок в первые месяцы обнаружилась сложенная в крошечный квадратик бумажка, исцарапанная мелким почерком: смесь уклончивого намёка, что он знает, за что Остин оказался в этих стенах, и что им надо помочь друг другу, пока не стало слишком поздно. Остину отчаянно хотелось обрести если не друга, то хотя бы единомышленника, потому что это принесло бы надежду на возможность приблизить конец этого дурного сна. Но было что-то неуловимое в этих строках, отдающее фальшью, поскрипывающей на зубах, а потому он выпустил клочок бумаги в узкое оконце, через которое едва проглядывал куцый луч света.

Впоследствии он жалел об этом поступке, поскольку был бы рад разговору с кем угодно, не потерявшим благоразумие, но такой удачной возможности ему больше не предоставлялось. Самым тяжелым была даже не изоляция от мира, сколько невозможность заглушить попеременным вопли из соседних камер, неизбежно рисующих ему жуткую перспективу собственного обозримого будущего. Неужели он станет таким же спустя несколько лет? Наиболее жуткими были вдохновенные захлёбывающиеся крики о скорой победе чистой крови над грязной, после которой добрую половину авроров здесь ждёт неизбежная расплата — этой риторикой отличался сосед из камеры наискось по коридору. Остину вслушивался в его вопли, направленные в пустоту, и с угрюмой неизбежностью узнавал реплики, которые сам слышал на тех редких заседаниях Альянса, где было необходимо его присутствие. Слова, так логично и складно ведущие его по жизни с осмысленного возраста, сначала вкладывались в него отцом, затем упрочнялись «одобренными» отцом же друзьями в Хогвартсе и вне его, а после с непоколебимой убедительностью звучали на встречах Альянса.
Теперь те же самые надежды и уверения разносились по стенам Азкабана, и Остин нехотя, со скрипом и протестом, но признавал, что здесь они звучат на своём месте. Так же уместно они могли бы звучать в отделении тяжелых душевных расстройство в больнице Святого Мунго, и именно это убивало Остина день ото дня, потому что он не мог больше опереться на уверенность в правомерности собственных действий. Он убивал волшебников зря? Он убивал волшебников? Не ликвидировал помеху, не убирал препятствие с пути во имя высшей цели, не способствовал воцарению лучшего порядка, а просто убивал — пусть и не своими руками. Долгие месяцы он искал лазейку в своей новой логике, чтобы оправдаться в собственных глазах, и никак не мог этого делать.

Когда аврор выдернул его из тяжелых размышлений и повёл по коридором на нижние этажи, Остин был обескуражен. Не допуская уже смехотворной детской мысли, что вот сейчас ему вернут палочку и позволят уйти, он принялся перебирать возможные причины: очередной допрос? Навряд ли, от раза к разу он отказывался сообщать что-то новое, а потому на него давно махнули рукой. Визит посетителя?... Хотелось в это верить. Хотелось бы, чтобы это была Лира — он писал ей письма раз в несколько месяцев, но не получал ответов. Утешал себя, что они могли затеряться в пути, что цензура Азкабана не пропустила их на волю, пусть он и писал об отвлеченных темах, не связанных с событиями последних лет. Но он почти уверился, что Лира осмысленно ему не отвечает, а потому придушил надежду на встречу, чтобы не бередить себе душу.
Человека, сидевшего в комнате для свиданий, он ожидал увидеть меньше всего. Ему даже не пришло в голову назвать его имя в списке потенциальных визитёров. Остин моментально привёл себя в чувство, будто Драко привнёс с собой глоток нормальности в его одинокое сумасшествие, но секундное удивление всё-таки отразилось на его осунувшемся лице. Остин дождался, пока за его провожатым закроется дверь, и лишь потом вежливо кивнул Драко, как и полагают манеры:

— Мистер Малфой. — Остин опустился на стул напротив, выпрямив спину. — Не буду врать, ваше появление здесь для меня неожиданно. — Он невольно почесал заросший подбородок, когда Драко сказал о его внешнем виде. — Воздух здесь не самый целебный, я давно не видел своего отражения. Жутковатое должно быть зрелище.

Остин кожей ощущал, как воздух электризовался вокруг них — ресурсы оголодавшего разума бросились на новые мысли как голодный волколак на кости. Вопросы посыпались один за другим:

— Но это пустое. Должна быть весомая причина, объясняющая ваше присутствие здесь. Зачем вы пришли? — Сердце глухо стукнуло. — Ч…Что-то с моей семьёй? Что-то случилось с Алирой?

Голос Драко одновременно принёс передышку, когда утопленника за волосы выдёргивают из воды, позволяя ему вздохнуть, а затем тут же накрыл новой слепой волной, выжимая с трудом схваченный лёгкими воздух. Остин невольно обернулся на закрытую за спиной дверь, ещё не осознав до конца весть о том, что его отец тоже оказался в Азкабане как заключенный с вынесенным приговором, а не как визитер, пришедший навестить своего сына. Он медленно повернулся обратно к Драко, без цели обшаривая взглядом комнату, словно впервые увидев грубую каменную кладку стен. Его отец, привыкший к роскоши и считающий её своей неотъемлемой благодатью исключительно по праву рождения, сейчас должен быть в ужасе от гуляющих здесь сквозняков, которые постепенно выдувают из души надежду. Это понимание холодило сердце и сковывало язык. К удивлению Остина, известие о распаде Альянса отозвался в душе не ожидаемым было возмущением или удивлением, а лишь затупленной горечью, с которой встречают извести о гибели того, кого ты давно успел похоронить в своей душе.

— Давно отец здесь? — Собственный голос звучал словно издалека, заглушаемый шумом крови в ушах. Остин с нажимом провел ладонями по лицу и встряхнул головой, пытаясь упорядочить мысли. Больше рассуждая вслух, чем донося до Драко что-то новое, Остин задумчиво стал водить пальцами по вытертым до блеска следам чужих рук на столешнице. — До того, как я здесь оказался, падение Альянса казалось мне невозможным. Наверное, это распространенная ошибка всех приверженцев… — Остин вскинул взгляд на Малфоя, неожиданно подумав, что ведь и ему доводилось переживать подобное. — радикального мировоззрения.

О роли Малфоев в последних трагических годах жизни Тёмного Лорда в доме Ноттов было говорить не принято. Конечно, забвению подверглись не исключительно Нарцисса с Люциусом, но и многие другие представители благородных семей. О крахе Лорда было не принято говорить, как не разговаривают о гниющем нарыве за обеденным столом. О нем знают, его помнят, кто-то поблизости даже его обоняет, но каждый отстранённо делает вид, что не замечает. Неизбежно что-то всплывало в браваде выступлений участников Альянса, в таинственных сплетнях и чужих домыслах. Теодор не позволял себе критически высказываться о Малфоях, но по обтекаемым формулировкам Остин составил своё представление о событиях тридцатилетней давности, добавив их к официальной версии — ревностные приспешники потеряли веру в идею.

— Я так ревностно отстаивал чужие идеи, но теперь, сидя здесь, я только и делаю, что сомневаюсь в них. Принимая что-то как данность с самого детства, тяжело понимать, что ты ошибался. — Остин зарылся пальцами в волосы, прокручивая между пальцев пряди тем же жестом, которым теребила Алира свои волосы в моменты задумчивости. Выдохнув, Остин взял себя в руки. — Мистер Малфой, вы назвали Забини и моего отца. Значит, гидру обезглавили, и вопреки заверениям внутри Альянса, это его и погубило. Раз они оба здесь, и никаких намеков на интерес к их присутствию в Азкабане со стороны их сподвижников нет, потому что если бы он был, я бы наверняка услышал, стены здесь пропускают всё, кроме надежды… Значит, история повторяется. Последние месяцы перед моим заключением Альянс позволял себе смелую критику политики Волан-де-Морта, упрекая его в недальновидности и рассчитывая затмить его тень, а в результате их сами погубила слепота. Что может горстка волшебников перед неизбежно меняющимся миром?

Последний вопрос был адресован больше самому себе, чем Драко. Остин часто им задавался — что они могут и за что они сражаются? История заявляет, что горстка волшебников сумела развеять якобы многолетнюю тьму, проистекающую из безумия Лорда. Значит, даже горстка способна провернуть ось времен так, чтобы вывести мир на новый виток. Справились бы они, будь сами одержимы ненавистью, пока им противостоит столь же могущественная сила, какой был Лорд со своими пожирателями смерти, но окрашенная созиданием, а не разрушением?
Против своей воли и убеждений, Остин с трудом приходил к выводу, что видимо нет, ничего бы их не ждало, кроме поражения. Дело даже не в пресловутой победе добра над злом, поскольку и то, и другое всегда относительно, и применять подобное разделение к миру вне сказок просто смешно, абсолютного зла в Лорде он никогда не видел. Но видимо когда нарождается что-то, настолько противоречащее созидательной логике вселенной, настолько чуждое её природе, то кончина и рассеивание этого «чего-то» на страницах истории становится исключительно вопросом времени. Сам Альянс, начиная с повторения идеологии Тёмного Лорда, закончил пренебрежением и насмешкой к нему. Что ж, теперь смеяться некому.

Остин отчаянно искал опору своим суждениям, с каждым рассветом сомневаясь в том, что сумел обрести за ночь. И только теперь, сидя перед Драко, и убеждаясь в окончательном крахе того, что его поддерживало и не давало сойти с ума, он понял, что способен вновь встать на ноги — с вибрирующим звоном лопнула струна, влекущая его обратно во тьму. Если не успеет прежде окончательно спятить в этих стенах.

— Мистер Малфой, Я… — Остин запнулся, будто сомневаясь в благоразумии своих слов, — я не знаю, что теперь делать. Как помочь семье, отцу. Как справляется мать? Чёрт, она же со дня свадьбы не оставалась в одиночестве. Как же мне быть?

— … мне нужны какие-то гарантии, что я не выпускаю на волю настоящего преступника. Твоя мать осталась одна... и теперь у нее никого нет, на кого можно будет в случае чего положиться.

Безжалостная констатация очевидного резко жгла роговицу. Разум метался в поисках опоры, и не находил её — не за что было зацепиться. Тонущего в бурном потоке человека с сидящим в комнате для встреч Остина роднила глухая обреченность, с которой первый провожает взглядом неумолимо удаляющиеся вместе с берегом ивовые лапы, за которые ему уже не схватиться. С тем же принятием неизбежного Остин пытался нащупать выход из ситуации, в которой оказалась его семья, но вместо пути к свету он нашаривал лишь высокую преграду, отсекающую всех их от привычного мира. Перебирая фамилии «друзей семьи», Остин понимал, что матери не следует ждать от них какой-то серьезной помощи, кроме вежливых соболезнований и обязательного поздравительного письма на рождество. Теодор Нотт за последнее десятилетие упустил множество друзей из поля зрения, выбрав политические хитросплетения своей главнейшей задачей, и поэтому выстраивал связи преимущественно с другими участниками Альянса. На расположение которых, видимо, рассчитывать больше не приходилось.

У Драко не было необходимости дополнительно подчеркивать положение его матери, оставшейся одной вместе со всеми, кто мог бы с полным на то правом желать Ноттам зла, поскольку Остин подозревал, что представляет роковые последствия куда ярче, чем его дядя. То, что в суде не доказали прямую причастность Остина к кончине тех, или иных людей, вовсе не значит, что семьи этих несчастных отступились от своего желания воздать по заслугам виновникам их горя. С трудом выныривая из омута худших вариантов развития событий, Остин пытался найти в себе силы уцепиться за слова о помощи — так страшило его разочарование обнаружить лишь зыбкий мираж вместо надежды. Помогать Остину для Драко — определённый риск и лишнее внимание, которое ему точно не нужно. Если говорить честно, то мать должна быть в отчаянии, раз пришла за помощью к Малфоям, с которыми последние годы дружна была только Лира.

— Ты же не убийца, Остин?

Едва ли можно вообразить обстоятельства, при которых этот вопрос звучал бы ещё менее риторическим. Простое пожатие плеч и отработанная адвокатом линия защиты безболезненно вывели бы Остина на утоптанную дорожку лжи, на которой ни препятствий, ни угрызений совести. Солгать — лёгкий, изящный и гарантированный выход из этической ловушки, в которую Драко загнал Остина одним вопросом. Он поднял глаза и твердо встретил внимательный взгляд напротив:

— На суде от меня долго пытались добиться ответа на этот вопрос. И после суда, в бесконечных допросах и «разговорах по душам» с аврорами разной степени одержимости местью Альянсу. Они хотели признания, ещё больше имен, ещё больше улик против тех, кого они не смогли прижать к ногтю и уже не смогут. — Остин медленно подбирался к словам, которые без устали откладывал, отдалял от себя, отворачивался в спасительный туман лжи. Подумалось, что если Драко пришел не по мольбе матери, а по личной просьбе аврората, то его слова сейчас станут могильным камнем , но здравый смысл подсказывал, что нельзя требовать доверия от человека, которому ты не можешь довериться сам, и уж подавно ждать веры в ответ на ложь, как бы она ни манила своей простотой. — Я хочу сказать сейчас то, что из раза в раз повторял на допросах, не добавляя в дело ни одной новой строчки. Но я не могу этого сделать. Мистер Малфой, мне заказывали зелья в изящных формулировках, перебирая побочные действия, которые заказчики готовы простить, если зелье решит их проблему, не высказывая напрямую необходимый финал, тем самым и я, и заказчик могли сохранять иллюзию своей неосведомленности. Я не ответственен за превышение дозировки. В иных обстоятельствах это вывело бы меня из уравнения поиска виноватых. Но я знал, что дозировка будет превышена, Мистер Малфой. — Слова напоминали множество рыболовных крючков, привязанных к леске одно за другим , и медленно выдергиваемых из глотки звено за звеном. Глупая рыба слишком жадно глотала наживку. — И я знал, что это приведет к смерти. Из-за меня умирали люди, а я считал это выполнением долга, как авроры считают чужие смерти на пути к своей цели досадной необходимостью. Я больше не могу прятаться за этой спасительной ложью, поэтому у меня нет для вас утешительного отрицания, потому что я убийца.

Остин набрал воздуха, силясь опередить разочарование, которое наверняка выступит на лице Драко. У любого бы на его месте проступило. Разочарование с брезгливостью — нормальная реакция на то, что вступает в противоречие с внутренними устремлениями. Хорошо, что в Азкабане не было зеркал, Остин опасался увидеть эту смесь на собственном лице:

— Но не моя мать в этом виновата. Я делал жуткие вещи, мистер Малфой, и я не могу никак искупить их здесь. Теперь, когда отец тоже вырван из мира, желающие отомстить придут именно к матери с Лирой, и я не хочу представлять, что они могут с ними сотворить. Они не должны расплачиваться за нас с отцом. Я убивал людей, пусть не своими руками, пусть порой я даже не знал их имен, и слову убийцы нет веры, но посмотрите мне в глаза — если вы увидите сожаление, станет ли это обещанием, которое вы хотели от меня услышать?