Тяжелые ноты сочатся густой кровью из отверстых ран, музыка течет стылым туманом по голым рукам, мерцает лазоревым блеском в слипшихся ресницах, заползает сладкой горечью дыма под блудливые языки. Она почти тактильно ощущается паутиной, что щекочет пальцы, но стоит попытаться её ухватить — в руках остается лишь воздух. Остин закрывает глаза, увлекаемый мелодией куда-то вглубь, вниз и дальше. Стоит опустить руки и не пытаться ухватить юркую змейку, как она сама начинает обвивать гибкими кольцами тело, утягивая вслед за собой туда, где музыка способна выразить то невысказанное, на что попросту не хватает слов. Сильный голос струился и обрывался, тянулся и вибрировал, бился и рвался, выплетая свой загадочный сюжет.

Вопреки ожиданиям некоторых посетителей, Остин больше не стремился к пылкому общению, предпочитая огневиски и уединенный столик их яркой компании. Будучи в заключении, он порой представлял, каково это будет — вернуться к нормальной жизни, встретить знакомых людей вместо бесплотных призраков, составлявших ему компанию долгих три года. Блуждая по темнице своих воспоминаний, он предавался выдуманным эмоциям, но реальность рассудила иначе — оказалось, что последними, с кем бы он хотел вновь вести дела, стали вертлявые лица Лютного переулка, всегда знающие кто, что, зачем и почему. Свести с нужным человеком, навести на след, поделиться внимательными наблюдениями — этим славны завсегдатаи баров, особенно если у тебя есть ключик, отпирающий ржавую дверь их сердца и накрепко запирающий длинный язык.

В прошлом Остин ограничивался одним-двумя визитами в месяц, пригревшейся ящерицей выслушивая то, что ему могли предложить соглядатаи. Люди знали, что за ценную информацию Остин не поскупится в оплате. Не зная наверняка, что именно он сочтет ценным, его держали в курсе даже малозначимых вроде бы событий. Подкрепленная золотом память куда долговечнее той, что зиждится на добром отношении, а потому в первый визит Остина после Азкабана его столик не пустовал. Впитывая то, что произошло за прошедшие три года, он всё обращался к сцене, проскальзывая по окутанной мерцанием фигурке, слыша в её голосе что-то такое, что цепкими коготками задевает душу. Казалось, её голос способен рассказать ему больше, чем свистящий шепот подле уха, торопливо обрисовывающий интриги в змеином клубке волшебников Лондона.

Он вернулся спустя пару дней после первого визита, не ища ни с кем разговора и ограничившись вежливыми приветствиями, и ушёл в ночи, когда голос певицы уже устал протискиваться между галдящих разговоров. Все последующие разы он уже не делал вид, что его зовут в кабаре какие-то дела. В густеющих сумерках ноги сами несли его прочь из дома, и он не противился, в очередной раз обнаруживая себя возле Безумной Молли. Резкий голос с металлическим отзвуком хлыстом разрезал тьму вокруг его мыслей, выплетая узор в образовавшейся прорехе, каждый раз новый. В ажурном плетении просматривалась смелость умалишенного, шагающего с края в пропасть, не зная, что уготовила ему судьба — прохладные объятия озерной воды или грубые камни, о которые разбивается буря. Остин не спрашивал у бармена её имя, не искал знакомства, лишь третью неделю подряд возвращался по порыву души, каждый раз будто интуитивно угадывая, что сегодня она вновь станет выступать — так змея стремится к чужому логову по бесплодным землям, дрожащим языком чувствуя присутствие родича. Вопреки своим привычкам, он не наблюдал за гостями, словно отключаясь от реальности, созерцая призрачные образы в завитках дыма от своей трубки, видимые лишь ему одному. И, может, ещё поющей на сцене фигурке, если два незнакомца способны разделить одну фантазию.

Остин не сразу заметил, что место на сцене заняли другие музыканты, и собрался было уходить, если бы не крепкие коготки, постукивающие по краю его столика. Он скользнул взглядом от запястья вверх по руке, молча встретив блестящий взгляд. Стылые вопросы «могу чем-то помочь?», «вы что-то хотели?» потухли ещё не зародившись — в них не было нужды, Остин не хотел притворяться, будто это кто-то другой угрюмо сверлил взглядом пыль на сцене из вечера в вечер.

— Тебе будто тесно здесь. Не можешь развернуться в полную силу, как хотела бы.

Вечность пахнет озоном.
Мгновение пахнет порохом.

— Но ведь это не нора, а клетка. Через широкие прутья бросают монетки и гладят руки, но это всё равно клетка.

Булавочные головки зрачков мерцают сквозь дымовую завесу, буравят черепную коробку, норовят с шипением погрузиться в глазное дно зажженной спичкой, чтобы отпечатать на сетчатке дагерротипом бледнокожий абрис лица.

Что стало с тем неудачником, которому не хватило вывязанного крапивой рукава на рубахе, чтобы обрести свободу от проклятия, обращающего его вместе с братьями в лебедей? Не проживёшь долго и счастливо среди людей, когда у тебя вместо предплечья — размашистое лебединое крыло. Постыдное отличие, которое он не выбирал и не просил, в котором может быть и сам виноват, но не больше прочих — почему все они слепо вложили свое будущее в израненнные пальцы сестры, стыдливо покинув двор, а не взвились яростной стаей и не растерзали коронованную ведьму, которая их прокляла? И почему напоминание об этой внутренней слабости осталось только у него, а все прочие, в том числе и сестра, смотрят на него с отвращением.

Отвращение к инородному, пренебрежние уродливым в чужих взглядах, словно его вина в том, что все забыли, а он — не может, потому что белопёрое напоминание щекочет голый бок и не скрыть легкокостное крыло никаким камзолом. Мы братья ровно до того момента, пока ты не отличаешься от нас, когда все мы едины в своих пороках, но стоит тебе волей случая обрести отличие или увидеть изъян в нас самих — незамедлительно окажешься забыт, отринут, отвержен. Оставлен в одиночестве в компании этого проклятого крыла, которое зудит вибрацией перьев, стоит расправить его на ветру, а всё остальное время мозолит глаза, без устали обращая память в то время, когда его не было, когда ты был частью этого мира, а не сторонним его наблюдателем, когда ты мог слиться с толпой и никто бы на тебя не обернулся.

Отвратительно ненавидеть эту новую часть себя, отталкивать и отмахиваться, но однажды утром заметить, что когда ты вылакал всё спиртное в доме и уснул на диване, не сняв ботинок, ненавидимое тобою крыло укрыло тело от шеи и до колен. Сам не знаешь, как это вышло, что ежедневно отвергаемая тобою часть личности неизбывно стремилась влиться, слиться, стать частью и остаться в прошлом, чтобы ты увидел в нём что-то созидающее, а не только горечь напоминаний, и в результате сжилась с тобой и стала твоим продолжение. Но вот незадача, сраное крыло по-прежнему никуда не делось, и оно по-прежнему вызывает отторжение у людей, грош цена вашей новоявленной гармонии.

Азкабану даже не было нужды вытравливать сизый штрих-код татуировки на плече в качестве напоминания — сентиментальный подарок от далёких времён, когда преступников клеймили раскалёнными рунами по лицу, — Остин и сам вполне справлялся, волоча за собой смрад дней, потерянных в каменной клетке. И комок рыбьей чешуи поперёк глотки — солоноватый скользкий привкус странной уверенности, что так с ним и должно было быть. Нутряное отличие, отталкивавшее от людей, наконец обрело зримое воплощение, теперь не надо обманываться, пытаясь замаскировать внешним лоском чувстование себя лишней переменной, попавшей в уравнение из какой-то другой книги, поскольку теперь ему и правда в этом уравнении не было места.

Острозубая русалка и однокрылый уродец сидят напротив и смотрят сквозь полупрозрачные силуэты друг друга в горизонт, за которым скрылся тот, кто напрочь забыл путь обратно, как же теперь ушедший сможет вернуться… Никак не сможет, потому что не был бы он ушедшим, если бы хотел вернуться назад. Непременное «долго и счастливо» учит сохранять надежду тогда, когда надо бы выжечь её по живому, чтобы больше не липла душа к сердцу на липкую сукровицу.

Когда русалка говорит этим голосом, выменянным на кровавую жертву, хочется волочиться следом маисовым полозом, с шипением кусая за щиколотки, чтобы она – он? какая в сущности разница? – сказал ещё словечко, ещё парочку, ещё немного, п о г о в о р и со мной.

Спой о том, что Герда сторчалась с Разбойницей, и в остановившихся широких зрачках отражалось чистое счастье; что принц изнасиловал спящую Белоснежку, старательно избегая её бледного рта, что она до сих пор так и спит в гробнице с нерождённым младенцем, истончившаяся и седая; спой о дурочке, которая верит, будто косматая голова Чудовища с плотоядным оскалом каннибала — это следствие злых магических происков, что это проклятие, которое непременно снимет любовь.

— Я приходил, чтобы услышать, как ты поёшь. Иногда мне кажется, словно ты поёшь обо мне, видишь, даже в искусстве не уйти от сраного эгоизма. — Правду говорить легко и приятно только тогда, когда размыкаешь ржавый замок на губах перед незнакомцем. Иллюзия безнаказанности, ночь проглотит ваши голоса, а грядущий день растворит в своём ненасытном брюхе, и никто больше не вспомнит, как лилась кислота из глазниц.

I occupy these feet with these dead arms and these dead legs The brambles catch and tighten and they pull me into bed This is no retaliation - this is the universe I imagine myself walking here 5 million years before...

Спой обо всех этих глупых магловских сказках,

которые услышали звон, донёсшийся из магического мира,
записали его на свой манер, но не заметили самого главного.

Что Герда никогда не смогла бы спасти Кая от неумолимый королевы со льдом в глазах, нет в её пути ничего, кроме безумного отчаяния сироты, отказывающейся принять смерть близнеца, что это сказка о шаманке, которая могла бы остаться с ледяной владычицей и своим братом навсегда, если бы не боялась смерти так сильно. Что никто не будет искать твоего спасения и счастья, пока ты опустошена сонным беспамятством. Желание погрузиться в сон и не видеть ничего вокруг — паутина, из которой придётся выпутываться самостоятельно, перетирая затупленными зубками опутенки на вывихнутых плечиках.   И что чудовище, обращающееся принцем в ночи, действительно заколдовано, но не злым духом, а сердобольной колдуньей, которая хотела верить, что в уродливой душе её возлюбленного есть хоть что-то, кроме звериной жестокости, и если помочь ему выглядеть как принц, он и станет принцем.
Где теперь та волшебница?

Спой о глубоких подвалах, где лежит её пустоглазое тело, растерзанное зубами её возлюбленного, спой о том, что однажды и кареглазая дурочка окажется там же, потому что не бывает светлой невинной души внутри чудовища с острыми клычьями в три ряда, уж мы-то знаем об этом, знаем не из историй с пресловутым «долго и счастливо», а из зеркал, которые готовы пойти трещинами от заточенного стилета улыбки.

Пой, пока все эти тусклые лица вокруг не сольются в неразборчивое тонкогубое пятно, пока вся густая тоска не начнет сползать под ноги вязкой малиновой кашицей, обнажая ослепительный стук серебряного сердца.

— Честно говоря, на месте змеи и я был полз отсюда, пока брюхо не сотрётся о мостовую. Давай найдём другую нору, пока у этой не завалило вход. Вечность в компании всех присутствующих — похоже на угрозу?

Грязные от копоти перья натыкаются на ободранную чешую русалочьего хвоста — нам есть, что сказать друг другу, и поэтому давай помолчим обо всё том, что ломит душу.

Отредактировано Austin Nott (2021-01-22 15:26:19)