Какой-то частью своего сознания ему хотелось, чтобы эти документы затерялись в пути. Сова сбилась бы с курса, служащие в принципе забыли бы об их существовании и никогда не отправляли в офис аврората. Какой-то детской испуганной частью ему хотелось никогда не видеть их на своем столе. Но был разгар рабочего дня, и сова ухала, наблюдая за реакцией аврора. Письмо от юриста, (он узнал его своеобразный почерк), и еще один конверт с гринготтской печатью и длинной официальной бумагой о том, что он не претендует на дом в Годриковой Впадине. Все. Теперь это было официально правдой.
Гарри зажмурился, окружающий шум медленно погас, перестав быть значимо важным. За пределами его кабинета все равно обсуждали громкий бракоразводный процесс. Жизнь Гарри Поттера со всеми его шагами на обозрении. Он избегал всего этого, в прострации наблюдая за происходящим, за тем, что давно выпало из его контроля, за тем, что ему не удалось починить. Месяцами они ходили, запутавшись, словно не по своему дому, ходили по кругу в неуклонном разочаровании, что даже когда он просил прощения, а она прощала, ничего не менялось. Слова, которые теряли смысл, и он видел, что она понимает это, как никогда. Он обещает бывать дома - он дома в промежутке от часа ночи до шести. Он обещает исправиться, но делает все точно также. Круг, который замкнулся и давил на них обоих. Он перестал говорить, когда будет дома, он перестал появляться, когда она бодрствует, потому что не хотел видеть ее боли, а спящей Джин выглядит словно все так, как прежде, потому что все ее тревожные морщинки разглаживаются. Как глупо обманывать самого себя. Как можно все еще продолжать это делать? Даже оказавшись на пороге Площади Гриммо, увидев заспанного ворчащего Кикимера и приоткрыв дверь бывшей спальни Сириуса, даже в те мгновенья было ощущение, что все это временно, что они справятся, что они слишком долго вместе, чтобы все это треснуло. Но стекло лопается, ранив его осколками. Правда ложится на плечи, утяжеляет сердце, подвешенное состояние, в котором он находился, пропадает, образуясь почвой под его ногами. Новой землей, к которой он не был готов. Проклятая дорогая бумажка поставила окончательную точку, которую он, наконец, осознал.

Он больше не был ее мужем, она не была его женой.

Гарри выходит из штаб-квартиры, равнодушный к происходящему вокруг. Он знает это состояние, промежуточное перед бурей, когда эмоции заставляют быть молчаливым, но стоит хоть одной какой-то вещи случайно задеть, как ярость неминуемо поднимет голову вверх. Поттер ощущает себя сгустком горечи и отчаяния, сосудом, который наполнен до конца, и одна мелочь способна прорвать эту чертову плотину. Его лицо белее простыни, он уходит с рабочего места, кажется, практически без слов. Было какое-то мелкое задание, на завершающей стадии допроса, но он не сомневается, что авроры справятся без него. Кажется, он встречает Мартина на выходе, и кажется, абсолютно безэмоциональным отстраненным голосом поручает ему проследить за этим делом. Он знает, что все эмоции обычно написаны на его лице, но не хочет ни с кем разговаривать по поводу развода.
"Уйти с работы, чтобы поплакаться, у тебя возможность есть. Но не было возможности уйти с работы, чтобы увидеть детей, пообщаться с женой."
Гарри останавливается в Атриуме, люди, как море, обтекают его с разных сторон. Он чувствует себя ублюдком и самой последней сволочью, делает шаг по направлению обратно к лифтам, но как глупо будет вернуться туда, когда уже ушел. Гарри покачивает головой, такое ощущение, что его самого несильно покачивает. Ему просто противно. От самого себя. Он идет домой.

На Гриммо тихо, всегда тихо, Кикимер не мешается под ногами. Он случайно обращает внимание на фотографию на комоде, когда сильнее обычного открывает дверь. Лили и Джеймс, его родители в восемнадцать лет. Счастливые, идеальные, все говорили о том, как они любили друг друга. Такие молодые. Он тоже любил ее очень сильно, в свои восемнадцать, и хотел, чтобы все было также хорошо. А прожили ли бы его родители вместе много лет, если бы не умерли так рано? "Ты бы смог это сделать, отец? Поклясться маме в любви на всю жизнь и всю жизнь хранить в семье мир? Ты бы не запутался, как я?.." Неужели бы и их называли идеальной семьей, если бы они погибли в двадцать один, когда еще не успели погрязнуть в рутине и привычках? Как глупо, как глупо. Годы гасили важные вещи, необходимость говорить о том, что любит, ведь это очевидно же, да? (Нет, он не должен был забывать). Он целовал ее по привычке, делал много вещей, не осознавая этого. Казалось, что это простительно, что она привыкла, что это не нужно.
Яркий год, когда они только сошлись и решили жить вместе. Гарри был параноидальным относительно всего, что касалось защиты. Он разрешал путешествовать по камину только друзьям, и то, только по тому, что находился в гостиной. Камин в спальне был открыт лишь для разговоров с ограниченным кругом лиц. Гарри сам настраивал защиту у дома. Они спорили о многом, мирились в новой спальне, он накричал на нее, когда Джинни не сказала ему, что уходит на вечер к подруге. Тогда в камере временного заключения сидел один из последних прислужников Лорда, обещая расправиться с его новой семьей, и Гарри чуть не умер со страху, когда он сбежал. Он наорал на нее, потому что она его не предупредила, а он боялся, искренне боялся того, что ей могут навредить. Тогда он рассказал ей об этом, но больше не рассказывал. Почему? Потому что не хотел ее пугать? Не хотел, чтобы она становилась такой же нервной, как он? Когда угрозы стали перенаправляться на его детей, самое последнее, что Гарри было нужно, чтобы Джинни сходила с ума из-за этого. Много чего ублюдки обещали сделать с его детьми, того, чего никто не должен был знать. Она бы поддержала его, он не сомневался, но он не хотел ее волновать.

Он нашел этот бар, не глядя на название. Просто место, чтобы забыть обо всем. Первые глотки обжигают, но дальше становится безразлично. Что он пьет, сколько он выпил. Он просит выставить итоговую сумму на его счет в Гринготтсе, когда еще достаточно соображает, чтобы это сказать. Кольцо двоится перед глазами, ему нет нужды его больше носить. Но карман брюк не кажется безопасным убежищем, он снимет его после, да-да, когда вернется домой... По привычке поправляет его, будет долго отучаться не чувствовать его на себе больше. Закрывает мутные глаза, вспоминая вчерашнее происшествие. Когда ему посреди ночи показалось, что он дома, стойкое ощущение, что дверь по привычке справа, а он на своей старой кровати. Темнота, которая обманула его разум... И по привычке он пошарил по соседней подушке в поисках Джинни. Вспыхнувший свет показал абсолютно чужую комнату. Комнату, в которой он теперь ночевал, с прибитым намертво клеем гриффиндорским шарфом Сириуса на стене, в знак протеста матери. В темноте казалось, что он может выйти в коридор, оказаться в комнате дочери, пройтись до кухни с выпечкой Джинни, оставленной под полотенцем на столе. Ночь его дурила, воссоздавая старые образы. Он больше там не живет. Он больше не живет там! Он все потерял...
Вкус алкоголя не чувствуется больше, лишь раскоординация и абсолютная пустота. Он напивался намеренно, чтобы избавиться от боли. Напивался, чувствуя посторонние взгляды. Гарри Поттер герой, Гарри Поттер хороший... он отвратительный человек. Пусть все это видят, ведь это, черт возьми, правда. Он бросил ее, они развелись. Он не против, чтобы Рон вломил ему в челюсть, как обещал на шестом курсе Дину Томасу, если тот разобьет сердце его младшей сестры. Он заслуживал этого гнева сейчас, сломанного носа и челюсти, он бы даже не сопротивлялся. Надеялся лишь, что Гермиона поддержит Джин, что ей не будет так больно.

Он перестал чувствовать горечь напитка уже давно, но влага на ресницах все равно появилась, словно он глотнул первую порцию только что. Возможно, это не из-за долбанного виски, возможно, ему просто все еще больно. Возможно, он задыхался не из-за градуса, попавшего глотка куда-то не туда, а потому, что он потерял ее и осознал это сейчас. И это было тем, к чему они шли, а он по-глупому отказывался в это верить, цепляясь за привычку, пытаясь выехать на старых досках, когда давно уже были нужны новые.
"Ты сам облажался. Ты сам позволил этому случиться."

Посторонний шум усиливается, как же, Мальчик-Который-Выжил... как это раздражает сейчас. Герой. Герою нельзя выпить, нельзя почувствовать себя разбитым? Он должен быть примером для подражания каждую секунду? Что этот идиот говорит про Джин?!
- ...заткнись!
Слишком слабо. Их больше, а он даже не может вытащить палочку, запутавшись в карманах брюк. Перед глазами плывет, в голове тишина, без единого заклинания, пришедшего бы на ум. Лишь боль, от которой он планомерно избавлялся, а стоило этому придурку упомянуть скандал в прессе, как она вспыхнула опять. Джинни, моя Джинни. Уже не моя. Ярость уступает отчаянию. Ком подкатывает к горлу, и он едва может отшатнуться от кулака, что летит в лицо. Он не узнает фигуру, что закрывает его от жаждущей толпы, морщится, клипает глазами, но все еще сильно пьян. Голос кажется знакомым, но он не помнит откуда и почему. Может, это тоже аврор, работник Министерства? Гарри поднимается с трудом, с трудом держится на ногах, практически заваливаясь на своего спасителя. Разбирает слова:
- Полегче... мы не настолько дружны...
Значит не Рон, который защитил бы его, а потом сам дал бы по морде, потому что Гарри этого заслуживал. Блэквуд? Нет, его голос он бы разобрал. Кто-то, кого он давно не слышал, но кто-то, кто ему знаком.

Серьезно, перемещение? У него и так кружилась голова, а сейчас все содержимое желудка подступило к горлу. Это было отвратительно, трансгрессировать пьяным - отвратительное ощущение. Но прежде, чем Гарри успевает об этом сказать, борясь с тошнотой, его накрывает. Знакомый большой холл, холодный в вечерней темноте. Эта плитка, по которой его провезли лицом. Опухшим, болящим от прямого заклинания Гермионы с расстояния меньше метра. Такое ощущение, что она ему вмазала, а он стал похож на ужаленного толстого барсука. Пахло кровью, слышался смех Беллатрисы. Зал, в котором стоял крик его подруги... зал, из которого они еле сбежали...
- Эт-тот зал! М-малфой, - мужчина отшатывается, кажется, наполовину трезвеет от навалившихся воспоминаний.

- Этот меч должен был быть в моем хранилище! Вы залезли в мое хранилище?!
- Вызови его. Темный Лорд будет доволен.

Этот стук, это стучат его зубы? Тело потряхивает, капельки пота стынут на лбу. Машинальная привычка коснуться чертового шрама. Ему почти плохо в этом зале.
- З-зачем? Черт, - он жмурится, прогоняя застарелые видения. Вспышки криков, бездействие, неожиданный рывок к свободе и смерть Добби.
Драко Малфой - человек, который вытащил его из бара.
- Можно на улицу?.. Или к-куда-нибудь еще? - он все еще чувствует раскоординацию движений, размыленность картинки, лица Малфоя, которое, тем не менее, сейчас он в состоянии узнать, но теперь хотя бы может связать слова друг с другом. Внезапные шокирующие флэшбеки прочищают мозги.