HP Luminary

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » HP Luminary » Waiting for better days » ducunt volentem fata, nolentem trahunt


ducunt volentem fata, nolentem trahunt

Сообщений 1 страница 6 из 6

1

http://sg.uploads.ru/Vm2hn.gif

Действующие лица: Louis Weasley, Wilfred Dwyane Solo

Место действия: кладбище неподалеку от Хогсмида, после - катакомбы в Молдавии

Время действия: поздняя весна

Описание: феноменальная способность ввязываться в неприятности и весьма опасные авантюры не подвела мистера Уизли и на этот раз. Заблукав по причине неуёмного любопытства, рыжик оказывается на небольшом скромном кладбище неподалеку от Хогсмида, прогуливается меж могил, читая полустертые надписи и аккуратно обходя покосившиеся оградки, случайно замечает среди трав и поздних первоцветов присыпанную землей хрустальную статуэтку: тончайшей работы изящный букет нарциссов - тех самых цветов, которые, бают, держит в руках сама госпожа Смерть.

Предупреждения:
а) никогда не разговаривайте с неизвестными
б) говорят, изделия из хрусталя могут быть порт-ключами в комратские катакомбы

Отредактировано Wilfred Dwyane Solo (2017-09-09 23:33:40)

+4

2

В воздухе стоял запах сирени. Стоял - как стена, мягко обхватывал за хрупкие плечи и щекотал ноздри. У Луи - пора очередных тестов, умственное напряжение, давящее на виски, и чтобы хоть немного справиться с этим, он решил прогуляться по Хогсмиду. Не один, разумеется, а в компании таких же отчаянных и смелых, они пришли сюда кучкой словно бы маленьких певчих птичек  - но довольно-таки быстро разбрелись маленькими компаниями, или даже парочками, по окраинам деревушки. Луи не то чтобы жаждал гулять вообще отдельно ото всех, просто не оказалось никого здесь, с кем бы он действительно дружил. Поэтому на все предложения пойти туда-то или туда-то мальчишка улыбался и скромно отвечал, что слишком устал для веселья. Может быть, это не было похоже на привычного Лу, который первее всех бросался с головой в омут, но он устал. К тому же, его давно привлекало местное кладбище. Когда он о нём услышал первую загадочную историю, была зима, и ходить одному было небезопасно.
Говорят, иногда по ночам там слышен волчий вой, но в округе вроде бы не должно быть оборотней.
Говорят, там пропадают люди, приходящие поодиночке навестить своих родственников.
Говорят, там творятся страшные вещи.
Лу, помнится, тогда потягивал какао, слушая эти страшные разговоры старшекурсников, сидящих рядом. Ему было интересно, но слишком лениво идти из приятного кафе с убаюкивающим шумом многих голосов и звонов стаканов. А потом началась метель. А потом они вернулись в Хогвартс, и это всё как-то забылось, потому что дни сменяли один другой в ритме вальса, события перетекали, как волны, и наслаивались...
А сейчас такая приятная погода. Хогсмид весной преобразился, но хуже не стал, даже наоборот. Луи решил для себя, что или он пойдет на кладбище сейчас, при максимально приятных условиях  - или никогда, изгонит из себя эту мысль.
А потому, сжав одну руку в кулак, а другой прямо на ходу сдергивая кожу с обветренных губ. Кровь Лу не слизывал, потому что от неё тут же мутило, а когда она выступала слишком сильно, то он стирал её белым платком, стараясь на него не смотреть. Вот только, ступив на кладбищенскую землю, Солнышко вдруг осознал две вещи. Во-первых, сегодня с ним нет платка. Во-вторых, солнце только что спряталось за тучами, и кладбищу, с застывшими на нём с безмятежным выражением памятниками, словно какой-то шутник придал ещё больше трагичности и тревожности. Однако цветочный запах, стоящий в воздухе, обмануть не мог, и Луи пошёл вперёд даже ещё увереннее. Сначала  - быстро, подгоняемый тихим страхом, а затем - замедлившись, пораженный окружающей красотой и желающий рассмотреть всё получше.
Так он какое-то время и бродил от могилы к могиле, бледный и тонкий, как ангел смерти, и даже волосы из-за окружающей практически полутьмы не выдавали его.
Вот только блуждание в какой-то момент прервалось, потому что в сыроватой земле между двумя могилами с памятниками настолько старыми, что написанное было не разобрать, лежал, наполовину в неё закопанный, хрустальный цветок. Из-за земли, прокравшейся и между лепестками, сначала было ничего не понятно, но когда Луи узнал, по его спине аж холодок пробежался - нарцисс. Цветок Смерти. О таких он тоже слышал. Но кто мог его тут... Быстрее, чем мысль довершилась, Лу наклонился, и потянул цветок на себя, намереваясь, на самом деле, попросту вытащить, почистить и положить на более подобающее место, но стоило его пальцам для опоры сомкнуться на лепестках...
Это не было похоже на трансгрессию. Это ни на что вообще не было похоже, просто его вдруг словно бы потянуло куда-то, и одновременно с этим - через него словно прошла целая армия из тысяч призраков. Ощущение было не из приятных, и в итоге Луи скорчился на полу, прокусив губу так, что кровь попросту брызнула, а волосы у него на затылке встали дыбом. Но...стоп. На полу? Лу вздрогнул, пошарив руками, а затем распахнул глаза. Он был где-то, где-то, но уже точно не на кладбище. Помещение, похожее на старый подвал, вот только для него слишком уж огромное. Интересно, как он сюда попал? Хотя, если честно, объяснение было только одно, и весьма простое для любого волшебника - портал. Портал, сработавший без его желания и ведома, бррр.
Несколько мгновений Луи так и сидел, пытаясь унять сердцебиение, и слушал тишину, изредка нарушающуюся какими-то шорохами, и едва не взвыл, когда к ним присоединился гул тяжелых шагов. Нашарил уже в настоящей полутьме нарцисс, но никуда не перенесся, и стал пытаться успокоиться так, как его учила Люси. Вдох - и выдох. Вдох - и выдох. Ощущение паники и желание просто бежать, куда глаза глядят, постепенно исчезало, отдавая место здравому смыслу. Он здесь в относительной безопасности, пока ещё. С ним - палочка, всё ещё смутно греет пазуху. С ним амулет. Не нужно бояться и слепо бежать, стоит осмотреться хотя бы, для начала. Этим Лу и занялся, поднимаясь наконец, отряхиваясь рефлекторно, и стал оглядываться по сторонам. Заметил из интересного только странный символ на стене. И, словно жизнь ему не учит, протянул ладонь, касаясь поверхности символа, пытаясь его "прочитать" пальцами.

+2

3

Девочка и мальчик в инвалидных колясках. На вид им от девяти до четырнадцати. Рыжие волосы, серьезные, «взрослые» голубые глаза, тонкие черты лица, плотно сжатые, не улыбающиеся губы.
- Вероятность – семьдесят четыре процента, - говорят близнецы почти хором, их голоса сливаются в один, бесцветный.
- Нарциссы. Перекресток Чингстон и Стейл, кошка на дереве у седьмого дома. Хрусталь. Сирота, мать умерла во время родов, отец погиб в тюрьме. Книга о полевых цветах. Письмо Дрейта. Самоубийство на четвертом пути в Лейдене. – Другой голос (обладатель его сидит за монитором) перечисляет факторы, рисуя график и производя какие-то одному ему понятные вычисления, слушая голоса брата и сестры, накладывающиеся друг на друга.
- Вероятность – восемьдесят один процент, - через минуту отвечают близнецы, поднимая свои глаза на своего отца. Тот сидит в кресле, руки его подпирают тяжелый, массивный подбородок, губы беззвучно шевелятся, перебирая имена.
- Аарон и Сара. – Он не предлагает, нет. Излагает директиву.
- Вероятность – восемьдесят четыре процента, - говорит мальчик. Его сестра молчит. Они говорят хором только когда согласны друг с другом. По её подсчетам, вероятность колеблется в пределах от восьмидесяти одного до девяносто семи процентов.
– Мы чего-то не учли, отец, - небо в ее глазах мрачное, почти неживое.
– Но динамика положительная, - возражает мальчик, привыкший почти никогда не ошибаться.
– Но динамика положительная, - шелестит голос его сестры поверх его собственного. – Пока положительная. – Добавляет она, совсем беззвучно шевеля губами. – Вероятность – сорок восемь процентов.
Отец не умеет читать по губам.
На перекрестке Чингстон и Стейл невесть откуда взявшийся пес загоняет на высокое дерево серо-белую кошку. Консультант предлагает в подарок к покупке книгу о многообразии видов полевых цветов – сегодня акция. Август Дрейт, некромант, последние восемь лет проживающий в Румынии, а ныне находящийся в Молдавии, один из (в прошлом) наставников мистера Соло, пишет последнему письмо с некой просьбой весьма деликатного толка. Парнишке в Лейдене совсем не хочется жить, поезда на четвертом пути стоят почти час, пока убирают тело.
**
- Держи, котёнок. – В детскую ладошку ложится небольшая, искусной работы, хрустальная статуэтка: букетик нарциссов на тонких хрупких стеблях. – Спрячь её хорошенько, но так, чтобы можно было найти.
- Хорошо, папа, - Сара еще совсем маленькая, ей чуть меньше семи лет, но папа доверяет ей важные вещи, совсем как взрослой. Помахав рукой, девочка прячет статуэтку в карман и вприпрыжку бежит по улице, не оборачиваясь. Она знает, папа смотрит вслед, пока тощая фигурка в весеннем пальтишке не скроется из поля зрения. На кладбище Сара выбирает две непримечательные старые могилы и хорошенько запоминает их. Присыпает землей порт-ключ, отряхивает ладошки совсем по-детски, вытирает их о темно-бежевое пальто, шмыгает носом, припускает со всех ног обратно домой: папа, поди, совсем заждался.
Аарон встречает дочурку у порога, помогает раздеться и вымыть руки, готовит омлет, оставляет обед в холодильнике и уходит наблюдать.
В воздухе пахнет сиренью. Рыжий юноша, еще почти мальчишка, шатается по кладбищу, сперва сердечко его колотится всполошено – рыжику страшно, неспокойно, но после – затихает, выстукивает привычный свой ритм. Небольшое кладбище при свете дня выглядит совсем не опасным, напротив – располагающим, в чем-то даже привлекательным. Весна ли сделала его красивым, люди ли, воображение мальчика? Взгляд его выхватывает неживой, тонкой работы, нарцисс, присыпанный землей, страх заставляет ладошки вспотеть, холодком пробегает вдоль позвоночника, а любопытство смеется, шепчет – коснись, и рыжий касается холодных и мертвых хрустальных лепестков теплыми пальцами.
Капли крови с прокушенной губы жадно впитываются голодной до «воды жизни», зачарованной, проклятой землей. Причудливая вязь, покрывающая пол и огромную монограмму на стене, напитывается еще не проснувшейся, но уже пробужденной силой, едва ощутимо пульсирует мягко, вкрадчиво, но неуловимо опасно под пальцами маленького мистера Уизли, пачкает его светлую кожу собой, будто чернилами, вынуждая одернуть руку. Витые узоры змеятся корнями древних иссохших древ, среди вязи не прочесть, если не приглядываться, седьмую литеру английского алфавита, стены кажутся ближе друг другу, пространство сжимается пульсирующей болью в висках, отчаянным внутренним не голосом, но криком: беги! Тебя не спасет ни палочка, ни амулет, просто беги, вон, приглядись, видишь – меж узорчатой вязью виднеется не заросший пока проем, там, внутри, темно, а тяжелые, гулкие шаги звучат не оттуда, а откуда-то слева из-за стены, приближаются медленно, но уверенно, так что беги, рыжик, покуда цел, не слушай голоса разума, слушай сердце, не вслушивайся в нарушенную шагами и голосами тишину, вслушивайся в собственный страх, беги, детёныш с одной восьмой частью крови вейлы, беги, маленькая сорока восьми процентная вероятность с вихрастой, встрепанной макушкой и прокушенной до крови губой, беги.
Глухой удар в стену. Еще один. Вязь содрогнулась, кажется, сжала пространство странной комнаты еще сильнее, оттесняя рыжика к зияющей бездне темного коридора, где (почудилось! Почудилось?) на миг сверкнули чьи-то неживые хищные очи.
Бе-ги. Бе-ги. БЕ-ГИ.
Огромный (с две головы) глиняный кулак пробивает покрытую вязью стену, на минуту исчезает, только для того, чтобы впечататься новым ударом в перегородку меж ходами древних катакомб, разбивая старую кладку неторопливо и методично, расчищая пространство для последующего маневра. Кулак снует челноком туда-сюда, время от времени обнажая взгляду мелькающую в расширяющемся проеме неаккуратно слепленную голову, массивное тело, мощные ноги-колоссы.
Глухой отчаянный крик, полный боли, оборвавшийся на самой звонкой из своих нот. Черная вязь становится ярко-алой, цвета и запаха крови.  Маленькому мистеру Уизли чудится, будто оттуда, со стороны разростающейся в стене дыры, слышатся голоса.
Как однажды абсолютно точно выразилась умница-Грейнджер: «Даже в мире волшебников слышать голоса – плохой признак».

+3

4

face your fear paralyzed,
this is just another way to die,
how are you? do you know,
this is just another way to go?

Под тёплыми пальцами будто что-то оживает, и Луи не понимает, что. Хлопает ресницами, длинными и рыжеватыми, слишком густыми для мальчишки, как у хорошенькой куклы, и пошире распахивает глаза, пытаясь вглядеться. Он чувствует... живое. Словно бьётся огромное сердце. Едва ощутимо, ещё не на уровне звука. Из звуков пока лишь затхлая тишина, но до её внезапного разрыва, как при землетрясении, когда почва была под ногами, а затем вдруг исчезла, утягивая в душную тьму, остаются считанные секунды. Луи не знает об этом. Маленький мальчик полагает, что он защищен, что вокруг него свит некий светлый кокон, сквозь который зло к нему никогда не проникнет. Не дотянется до него костлявыми лапами с длиннющими когтями, не схватит за ногу, вытащенную из-под одеяла и свесившуюся с кровати, не утащит за собою в ад. Может, это - ад? Тут холодно. Может, он умер? Что-то грядёт. Что ещё скрывал тот нарцисс? Что скрывает это место? Что это за место вообще? Вопросов так много. Они гудят в голове насекомыми, переливаются в полутьме их невесомые крылья, с едва слышным шорохом задевая ими стенки головного мозга. И звучит-то жутко, а ощущается ещё хуже. Но Лу слушает то, что происходит снаружи, а не внутри. Голос сердца настойчиво кричит ему двигаться с места, убираться отсюда куда подальше, но - куда? Он вздрагивает едва ощутимо, не понимая, почему под кожей начинает чесаться паника. Почему его накрывает словно бы холодной волной, все органы чувств начинают говорить об одном, но соединение между разумом и душой - прервано. Сейчас малыш Лу начал бы заикаться, попроси его кто-нибудь что-нибудь сказал, начал бы краснеть и хлопать ресницами ещё чаще, жмуриться, желая сгореть от стыда, и застывать на звуках чуть сложнее, чем те, которые рождаются в его голове. Начинал бы почти задыхаться, ощущая, как в горле невыносимо клокочат слова, так тщательно сдерживаемые, так жаждущие вырваться наружу, как автомобили - из пробки на центральной улице в час-пик. И тогда бы над ухом слева, чуть выше, прозвучал бы такой родной голос Люси Уизли, которая бы сказала ему только одно слово: "дыши". Он знает, как нужно дышать, нужно сделать глубокий вдох, и затем - выдох, и тогда слова польются из него рекой, уже чёткие, упругие, как попрыгунчики, отскакивающие от пола. Вот только сейчас рядом нет никакой Люси, и голос, что он слышит, звучит изнутри. Этот голос бьёт тамтамом по мозгам, отбивает только одно слово, но какое-же зловещее! Бе-ги. Бе-ги. Но вместо этого его тело словно бы примерзает к месту, и он готов закричать от напряжения, только бы загасить эти слова, идущие из его сердца, готового вот-вот ещё остановиться ещё до, как произойдёт самое страшное.
А потом оно происходит. Но прежде чем это случается, Лу вдруг понимает, что кровь из его губы почему-то всё ещё течёт, впитываясь полом. Он слышит, как она капает, как питает собой что-то. И между странной вязью, иначе это не назвать, вдруг замечает проход, на который раньше не обратил внимание. Стоит бежать туда? Но зачем? И почему...так...тяжело...двигаться. Ужас сковывает его.
Напряжение спадает лишь в последний момент. Когда уже поздно, кажется, бежать. Но его тело берёт управление на себя, первобытный инстинкт жизни стоит у руля, и Лу отшатывается на мгновение раньше, чем его снесет глиняным кулаком. В голове, помимо вороха в панике разлетевшихся мыслей, бьющихся друг о друга, помимо паники, возникает одна, совершенно невзрачная - и одновременно с этим окрашиваемая красным, как вязь стен. Луи где-то там внутри предполагает удивлённо:"Голем?", но проверять, если честно, не охота. Его взгляд цепляет тяжелую голову и тело, и мальчишка успевает прикинуть о том, что для того, чтоб размазать его по полу в красное, как вязь же, пятно, хватит одного удара этого кулака. Ступор за мгновение до того, маленькая заминка, небольшой сбой в системе, до того, до того... До того, как он убежит в кажущийся теперь спасительным проём - или так только кажется. Лу уже ничего не соображает, он слишком сильно сбит с толку, встревожен, напуган, и обижен - почему это вот сейчас происходит именно с ним? Он умрёт, он погибнет здесь прямо сейчас, почему так? У него было будущее. Луи уже хоронит себя, ставит на себе крест, выбирая место на кладбище. Он даже знает, что за цветы ему будут приносить на могилу - нарциссы...

Отредактировано Louis Weasley (2017-10-12 20:57:14)

+2

5

Девочка и мальчик в инвалидных колясках. На вид им от девяти до четырнадцати. Рыжие волосы, серьезные, «взрослые» голубые глаза, тонкие черты лица, плотно сжатые, не улыбающиеся губы. Девочка читает книгу. В её тонких бледных ладонях, почти неестественно длинных пальцах — третья из цикла «Ведьмак» Анджея Сапковского. Мальчик тоже с книгой. Он делает вид, что читает учебник анатомии для первого курса медицинских вузов, однако вот уже восемнадцать минут и сорок три секунды книга раскрыта на странице с изображением скелета человека, а взгляд светлых глаз устремлен в молчаливое никуда.
- Мы чего-то не учли, сестра, - наконец говорит мальчик. Та не отрывается от книги, всем видом своим демонстрируя увлеченность историей, разворачивающейся на пожелтевших от времени страницах.
- Мы с отцом чего-то не учли, сестра. - Он поправляет себя и переводит взгляд на рисунок.
- Вероятность положительной динамики — сорок три процента, - говорит она, рассматривая набросок под главой. Геральд и его спутник.
- Альбер, - хором говорят близнецы, и парнишка, возраст которого едва ли можно определить, не заглянув в документы, словно бы возникает из ниоткуда. - Кого видел Аарон?
Вихрастая макушка призванного исчезает за монитором.
**
Маленькая девочка сидит на широком подоконнике, подтянув к груди коленки и старательно, прикусив от усердия кончик высунутого языка, рисует папе открытку на Хеллоуин: вот неуклюжий Джек, его голова — тыква с вырезанным острым ножом пугающим ликом, его тощее тело облачено в лохмотья. В правой руке он держит зажженную свечу (воск плавится и стекает по костлявым пальцам), в левой руке у Джека клетка с запертыми в оной разноцветными кошмарами: щупальца их, руки, лапы, когти и крылья торчат во все стороны сквозь прочные прутья. Ключ от клетки в одной из зубастых пастей: скоро кошмары отворят дверцу и вырвутся на свободу. Над головой Джека порхают летучие мыши, из-за плеча выглядывает призрак по имени Буу, а об ноги трется взъерошенный черный кот. Разумеется, Джек на кладбище. Узкая тропка вьется меж могил, превращается в обрамляющую открытку праздничную рыжую ленту, где Сара выводит неровным детским почерком «Happy Halloween!», чуть было не допустив ошибку во втором слове. Полюбовавшись открыткой, девочка прячет ее в конверт и подписывает, а потом бежит помогать папе украшать дом к празднику: расставлять по комнате осенние букеты из листьев и колосьев, резные тыквы, развешивать бутафорскую паутину на шторах и на крыльце, накрывать стол оранжевой скатертью с забавными привидениями. Отец треплет малышку по волосам, смеется вместе с ней, шутит и пугает не всерьез, Сара счастлива: папа сегодня дома, Кэрол — почтовая сова, не принесла ни одного из таинственных писем, которые порой делали папу мрачным и угрюмым. А, главное, из папиной комнаты не раздается тревожно-настойчивый звон колокольцев, призывающий отца: папа, его заслышав, едва ли не бегом спешит в свою комнату, запирает дверь на ключ, а потом говорит сам с собой каким-то непривычным голосом странные и не связанные друг с другом фразы, доносящиеся до Сары обрывками-осколками. А потом папа не выходит из комнаты, даже когда Сара зовет его или плачет. Он может объявиться снова как ни в чем не бывало спустя час или день, а может пропасть на неделю и даже несколько. Вернувшись, он никогда ничего не рассказывает Саре, отшучивается только, мол ходил в гости к дядюшке Френсису с того света, дядюшка передавал Саре привет и гостинцы. Обычно это какая-нибудь книга: совсем не детская, а серьезная, без картинок, написанная непонятным языком, но папа велит быть хорошей девочкой и читать книгу вслух каждый вечер по несколько страниц или, скажем, по главе. Ничто не пугает Сару так, как этот манящий перезвон незримых колокольчиков.
**
Сара накрывает на стол: время ужинать. Отец курит трубку и читает какую-то из своих непонятных книжек. Странное, нехорошее предчувствие охватывает девочку за миг до того, как из самой дальней комнаты раздается сперва несмело, а потом настойчиво-требовательно: тррр-динь! Тррр-динь!.
Аарон вздрагивает, откладывает книгу, даже позабыв положить закладку меж страниц, бросает Саре короткое: «ужинай без меня, малыш», спешит к зовущим колокольцам, исчезает за дверью.  Сара старается не плакать, но непослушные соленые капли оставляют дорожки на бледных детских щечках, капают, впитываются в ломоть черного хлеба, расползаются кляксой по бумажной салфетке. Когда папин голос смолкает там, за дверью, Сара пристально всматривается в тускло освещенный коридор: вот сейчас ручка двери повернется, вот сейчас...вот...Ручка остается недвижной и Сара горько и безутешно рыдает, захлебывается плачем, закрыв лицо руками, уткнувшись в собственные колени, подобранные к груди.
**
Гигантский колосс разбивает стену, нанося удар за ударом, механически, пугающе безразлично. Неживые очи его, кажется, вовсе не замечают мальчишку, сердечко которого скачет загнанным зверем по клети из хрупких костей, глаза которого распахнуты широко-широко и в глубине их плещется ужас, смешанный с недоумением и каким-то почти обиженно детским «почему я?», тело которого оцепенело от страха, замерло, пригвожденное к холодному и пыльному каменному полу ощущением пугающей неотвратимости и реальности происходящего. Кулак голема медленно раскрывается, неуклюжие короткие пальцы хватают воздух вместо рыжего мальчишки, вдруг стряхнувшего с себя оцепенение и кинувшегося в зияющий тьмой выход из комнаты. Колосс замирает. Поворачивает неаккуратно, наспех слепленную голову вправо, потом влево. Пальцы его сжимаются в кулак. Еще несколько ударов, и от стены остается только воспоминание: огромная дыра зияет на месте цельного когда-то пространства. Голем, повинуясь приказу создателя, идет по следу мальчика.
Коридор кажется бесконечным и пугающе запутанным. Откуда-то слева доносятся грузные шаги неживого слуги таинственных хозяев этого места, где-то чуть поодаль слышны голоса, только слов не разобрать совсем. Чьи-то алые очи вспыхивают в темноте, заставляя отшатнуться, вскрикнуть, тут же зажав рот рукой, юркнуть в первый попавшийся из закоулков бесконечного лабиринта. Стены коридора покрыты все той же причудливой вязью, напитанной кровью не то рыжика, не то еще чьей-то, они пульсируют темно-алым, эта пульсация отдается в висках настойчивым глухим приказом: бе-ги, бе-ги, бе-ги, а потом вдруг — дуновение ветра, короткая вспышка яркой и острой боли в затылке, невольный стон, меркнущий свет, меркнущий страх, тусклый, блеклый проблеск надежды, когда затухающий взгляд выхватывает из подступающей дымчатой мглы сперва чью-то фигуру в темном плаще, а после, перед самой милосердной тьмой — гиганта-голема, послушно замершего за спиной человека.
Память — чистый лист. Рыжик приходит в себя, распятый на каменном ложе, теплом от недавно пролитой крови. Одежда его пропиталась вязкой и темной влагой, на тонких, почти детских еще запястьях — кандалы, прочная цепь продета сквозь закрепленное в камне кольцо. Вспышками боли и правды вдруг вспоминается: кладбище, статуэтка, капля крови, живые стены, неживые очи, чей-то отчаянный крик, задушенный...смертью? Кровь всюду: на камне, на ткани, на ржавых цепях, на стенах. Комната выглядит как ритуальная зала: канделябры на стенах, в нишах — малые алтари, чаши с живым огнем, на каменном высоком столе, испещренном незнакомыми знаками, древние фолианты, обтянутые прочной (драконьей?) кожей. Где-то вне поля зрения на незнакомом рыжику языке спорят двое: негромко, но яростно. У стены почти что напротив замер статуей голем, чьи кулаки разбивали стену в какой-то из прошлых жизней: кажется, будто прошла как минимум вечность. Несколько тварей (Уизли раньше таких не видел) что-то (там, вдалеке) растаскивают на части, и мальчику чудится, что у одной из тварей в клыкастой пасти чья-то оторванная рука: тонкая кожа, обнаженная кость, пальцы: раз, два, нет одного, четыре и  пять.

+1

6

Бежать-бежать-бежать. Луи как-то по глупости и со скуки пытался взяться за маггловскую философию, и прочёл в одной из книжек, что вроде как есть четыре основных инстинкта, которые управляют человеком, как четыре самых важных рычага, но хотелось тогда верить, что это только для магглов, потому что странно думать, что и они, волшебники, обладающие возможностями почти безграничными, тоже управляются такими простыми вещами. Это - дискриминация, ещё одно, подобранное из учебников словечко, и потом за неё Луи стало стыдно, но всё же непринятие робкое у него продолжала вызывать сама мысль о подобном. Но сейчас, не видя, куда бежит, не понимая, это он следует за причудливой вязью стен, или она за ним, и когда она вообще успела стать алой или с самого начала такой была, и не зная, через сколько ударов гигантского кулака, быть может, голем окончательно разломает стену, неужели всего один, ведь всё просто меркнет на уровне низменного желания жить, Лу, получи он возможность остудить свой ум на миг, заглуши в ушах не смолкающее "Бе-ги. Бе-ги. Бе-ги" вместо сердцебиения, и скрывающее за собою простодушное "Жи-ви. Жи-ви. Жи-ви", был бы крайне удивлен и признал бы свою ошибку. Его ещё не коснулись вопросы крови, что вот-вот начнут то тут, то там шепотом задаваться в школе, он просто знает очевидное - кровь красная, и он её очень не любит. Но сейчас время не для придирок и предпочтений, кровь, стекающая с губы по подбородку и вниз, оставляющая дорожку следов, и запачкавшая воротник, перестаёт иметь значение, потому что брезгливость по отношению к этому он сможет пережить, но если из него вот-вот сделают лепешку - переживать будет, конечно, уже нечего. Но и некому. Поэтому Луи несется, пока у него не сбивается дыхание, не имея представления, куда, но стоит ему немного замедлиться, чтобы сделать пару судорожных вдохов и выдохов, восстанавливая сердцебиение, потому что каждый его удар будто бы может стать последним, и тут дело вовсе не в ипохондрии, ею Лу не страдает, ведь он, как и все маленькие мальчики, полагает, что будет жить вечно, стоит ему только сделать первый маааленький шаг к успокоению - как во тьме где-то перед ним, словно бы понятия право-лево тоже неожиданно смазываются и теряют значение, вспыхивают жуткие алые глаза, и Луи отшатывается в ужасе, полупридушенно вскрикнув, тут же закрывая себе ладонями рот, - его ведь так точно наверняка сможет услышать голем! - и снова бежать, уже не заморачиваясь о том, останутся ли красные следы на руках. Отсюда не выбраться, подсказывает рациональная часть собственного разума, или же наоборот, вдруг проснувшаяся паранойя, а та его часть, что в том непонятном маггловском учебнике звалась "бессознательное", продолжает лишь задавать ритм бегу в страстном и наивном желании жить, как вдруг... Он не успевает понять ни что произошло, ни как. Просто вдруг раздалось поблизости дуновение воздуха, а следом за ним, раньше, чем появилось осознание, отчего это могло бы ощутиться, пришла боль. Острая, сопровождающаяся словно бы вспышкой перед глазами, вызывающая невольный вскрик, будто его сшибли налету, будто это - тренировка в квиддиче, и может быть, он в больничном крыле Хогвартса, и всё это привиделось в бреду, но сознание исчезает слишком медленно, чтобы перестать ощущать затхлый запах склепа и крови, и перед тем, как мир погрузится во тьму, Лу успевает увидеть какого-то человека, и в утихающем разуме проблескивает, как упавшая золотая монета - "Может, спасут?", хотя в последнюю долю мгновения становится виден и голем, но нет сил и хотя бы маленького шанса понять, почему голем не нападает на этого человека. Потому что дальше милосердная тьма обволакивает его, словно бы утаскивает в колыбель, где нет ничего, ни этого места, ни тех алых глаз где-то позади в бесконечном лабиринте, блаженная пус-то-та...
Приход в себя сопровождается болью и бьющим в ноздри ненавистным запахом. И сначала, прежде чем хоть какие-то обрывки памяти вернутся, Луи испытывает ужас и острый прилив жалости к себе - возвращается такое несчастное, почти обиженное "Почему я?". Оглядываясь, пытается встать, но быстрее, чем хоть соберется это сделать, понимает, что скован. Бесполезно. Посему он может только продолжать лежать, будучи распятым, как маггловский идол, и разглядывать то, что его окружает. Но вид Лу только кровь, повсюду кровь, о, Мерлин, это похоже на ад на земле, лучше бы это были какие-нибудь сопли, от них и то было бы меньше омерзения, и тем более ужаса, чем от крови. Что ещё ему остаётся? Спрашивать себя, почему ещё жив. Внутри упорно не хочет таять огонь надежды, хотя какой там огонь, это уже так, тлеющий уголёк... Впрочем, и на него словно бы плеснули водой, когда взгляд наткнулся на что-то жуткое, копошащееся на уровне с темнотой, и Луи чудится там оторванная конечность, от этого к горлу подступает тошнота, и Лучик снова дергается, уже чисто рефлекторно, потому что, кажется, его сейчас вывернет наизнанку, и не хочется делать это прямо на себя, хотя, ни одежду, ни его самого уже не спасти. Однако, хоть во рту и становится горько, приступ отступает - сил нет даже на сокращение мышц. Где он? Сколько лет назад он был свободен и на свету?.. Всплывает, непрошеное, лишь одно воспоминание - то, как он впервые вызвал патронуса со своим старшим другом Кайсаном Стоуном. Но вспыхнув, оно сразу меркнет спичкой, брошенной в колодец без дна - здесь нет Кая, да и патронусом не слишком-то поможешь. Поэтому, уже почти смирившись со своей смертью, Лу решает подать голос, пусть ещё недавно это показалось бы ему последним безрассудством - он хрипло и тихо спрашивает самое, наверное, банальное и одновременно с этим нелогичное, что могло прийти в голову:
- Где я? - Кто ему ответит, кто-то из спорящих где-то вне поля зрения, если они знают его язык? Удар гигантского кулака, что хотя бы оборвёт его страдания? Одна из тварей, копошащихся во тьме?.. Уже как-то почти всё равно, если честно. Луи устал. Луи страшно напуган и абсолютно растерян. Он даже не замечает, как по щекам его начинают течь слёзы, затекая в уши и вызывая совсем не к месту щекочущие ощущения. Луи Уизли - просто маленький мальчик, который очень хочет домой. И при этом желательно живым, конечно.

0


Вы здесь » HP Luminary » Waiting for better days » ducunt volentem fata, nolentem trahunt


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно