Когда гоблин всё-таки уходит, изучив свой готовый заказ со всех существующих сторон и мрачно бросив на стол глухо звякнувший об него бархатный мешочек с галлеонами, Борджин ещё немного задерживается в лавке, и в этом его ошибка. Он не спешит почему-то возвращаться домой, хотя старые башенные часы в конце переулка уже пробили восемь раз, а сквозь витражное окно просачивается размытый до акварельного жёлтый свет фонарей, дробящийся в кусочках мозаики. Убрав деньги в защищённый магией сейф, перевернув табличку на застеклённой двери и погасив горящие в зале масляные лампы, он долго сидит в подсобке, откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза. Гоблины Гринготтса – не слишком частые, хоть и желанные посетители в его магазине, далёком как от самого банка, так и от того респектабельного Лондона, что чуть ли не целиком сосредоточен на Косой аллее, и их запросы отнюдь не отличаются простотой. Зато если уж они переступают порог этой лавки, наступив при этом заодно и на свою гордость и славу лучших в мире создателей, хранителей и перекупщиков артефактов, то платят сполна и исключительно золотом – и за мастерство исполнения, и за конфиденциальность сделки. Борджин вздыхает, с наслаждением вытягивая ноги и отстранённо думая о том, не плеснуть ли себе виски из бутылки, припрятанной в том же сейфе: монеты в кошельке, переданном ему гоблином, покроют все неустойки, грозящие, если завтра он чуть-чуть проспит. Собственно, мысленно он уже дома, разрешая воображению на мгновение перенести себя в Шотландию, прочь от высушенных голов и довольно мерзкого вида склянок, теснящихся в витрине соседей, к горячему ужину и удобной постели. От прекрасного вечера в родном поместье его отделяют всего лишь три шага до неразожжённого камина в смежной комнате, пара щепоток Пороха, одна минута пребывания в печной трубе и лень после нелёгкого, но удачно завершившегося дня.
И звук хлопнувшей двери.
– Мистер Борджин?
Он недоверчиво прислушивается к переливам колокольчика над запертой – казалось бы! – дверью, прежде чем они окончательно растворяются в сгущающихся сумерках и вновь воцаряется та же тишина, нарушаемая лишь чьим-то нерешительным перетаптыванием за тонкой стенкой. Это не воры: сеть защитных и сигнальных чар, опутавших стеллажи с куклами, похожими на вуду, игральными картами и погребальными масками, до сих пор остаётся нетронутой, да и на его памяти никогда ещё воры не начинали ограбление с того, чтоб представиться хозяину и заручиться его одобрением. Борджин вздыхает ещё раз, уже с откровенным раздражением: судя по всему, предстоит на ночь глядя объясняться с кем-то, ко либо не умеет читать, либо достаточно самоуверен – или влиятелен, – чтобы так непринуждённо взять и проигнорировать предупреждение на входной двери. Ей-Мерлин, воры были бы предпочтительнее: в Лютном давно уже перестали удивляться тому, что чуть ли не каждое утро кто-то обнаруживает себя на грязной брусчатке с вывернутыми карманами и помятыми рёбрами; с клиентами, пусть даже только потенциальными, так обращаться непрофессионально. Подхватив трость, но не касаясь наконечником пола, он бесшумно выскальзывает в зал, без энтузиазма наблюдая за незваным гостем, с увлечённостью примеривающимся к одному из трёх имеющихся у него черепов мерроу и явно намеревающимся осквернить это произведение искусства. Какую-то длительную и приятную секунду он искренне надеется, что незнакомец положит свой палец черепу в рот и тот его откусит – потому что заколдован охранять от посягательств скрытый в его основании тайник, – но вежливость побеждает.
– Добрый день, то есть, вечер…
– Прошу прощения, – он перебивает девушку – а голос принадлежит без сомнения девушке, и яркие отблески из-за приоткрытой двери за его спиной озаряют её платье – мягко, но весьма настойчиво. – Мы закрываемся в восемь. Он выразительно кивает на злосчастную табличку, где угольно-чёрным по белому, вполне по-английски выведены часы и дни работы магазина, но она даже не удосуживается посмотреть туда и тем более не прекращает на него вываливать новые и новые извинения. Борджин позволяет себе ухмылку, слушая, как она доказывает, почему он обязан помочь ей: всё равно обступившая их темнота украдёт этот жест так же, как до того украла попытки быть хоть чуточку галантным с той, кто встряла между ним и его законным отдыхом. – Дорогуша, – резко и уже без улыбки отзывается он, когда убеждается, что она закончила говорить или по крайней мере прервалась на короткую паузу, дав ему вставить слово в непрерывный поток её сознания. – Лавка с приворотными зельями ниже по улице. Действительно, что ещё могло понадобиться в Лютном молодой и, вероятно, привлекательной даже молодой женщине в растрёпанных чувствах в разгар весны? Что ж, были времена, когда он был вынужден браться и за подобные дела, но они миновали. – Болотное здание с расколотым котлом на вывеске – уверен, вы быстро найдёте, – он прислоняет трость к ближайшему шкафу и делает широкий шаг, собираясь выпроводить её, и желательно поскорее. – А теперь извините, но…

– Меня зовут Алира. Нотт.
Становится темнее.
Борджин моргает – или это моргает фонарь в переулке, погружённом в тёплый полумрак, или голова кружится так, что кажется – повсюду мгла и приходится опереться на прилавок, успокаивая себя об это гладкое дерево под раскрытой ладонью. Очень медленно он вытаскивает палочку из внутреннего кармана и взмахом зажигает одну из ламп, которая сразу же расплёскивает вокруг себя круг света, держа её в вытянутой левой руке, подступает вплотную к умолкшей девушке. Огонь дрожит в стеклянном сосуде, и его отблески, рождающие тени, стремительно танцующие на загромождённых артефактами и коробками полках, по очереди выхватывают из тьмы её упрямый взгляд, её вздёрнутый подбородок, её вызывающе сжатые губы… Алира, – повторяет он вкрадчиво, обходя её, едва не задев пальцами её распущенные волосы, и опять вернувшись туда же, где стоял. – Красивое имя... Звучная… фамилия, – ему мерещится: движение – и он различит стук её сердца. – Возможно, я всё же могу вас выручить. Что вы хотите?

Даже в этом тусклом свете у неё голубые глаза.
Точно такие же, как были у её деда.

Борджин молчит, пока она задаёт вопросы, и блуждающие отблески огня текуче пляшут на их лицах, озаряя то линию профиля, то поворот головы, то серёжку, сверкнувшую в пламени золотом с искрой сапфира. Дежа вю слишком сильно, и ему требуется время для того чтобы свыкнуться с шальной идеей о том, что прошлое, отмщённое и погребённое, явилось к нему, будто давая шанс продолжить начатую в разгар войны игру спустя шестнадцать лет. Но даже полумрак, окружающий их, не может скрыть ту вызывающую самоуверенность, с которой она возвращает ему его оценивающий взгляд; эта самоуверенность вошла в дверь впереди неё, и сейчас она заслоняется ею как щитом, заставляя его раздражённо поморщиться. Неистребимая ноттовская, будь она проклята, порода, что сквозит буквально в каждой черте, – даже в том, как она вломилась ближе к ночи в чужой запертый дом, не допуская мысли о том, что для неё наступят последствия, есть что-то издевательски схожее с апломбом Ричарда. Ради любопытства Борджин – пока что абстрактно – примеряет на неё судьбу дедушки, но это до зевоты скучно: она чересчур молода и чересчур красива, и медленное угасание от чар быстрее создаст ей репутацию мученицы, чем принесёт удовлетворение ему. Что ж, очевидно, придётся её предварительно расспросить, ведь живой и к тому же благодарной за качественную услугу она может стать куда более полезной, чем безвременно почившей в холодном мраморе и граните усыпальницы под фамильным склепом.
– Простите, – отойдя на шаг, он улыбается уголками губ, но глаза остаются до бесстрастного пристальными и всё так же изучающе наблюдают за ней. – Представители вашего рода редко балуют меня своими визитами. Наши интересы лежат… в разных плоскостях. Борджин ставит на прилавок цокнувший об него основанием светильник и едва ощутимо пожимает ей руку, отпустив ладонь до того как она успеет изумиться или возмутиться пренебрежением к канонам этикета и до того как его жест приобретёт нескромный или даже хулиганский оттенок. – Помнится, последний раз я имел удовольствие пересекаться с Ноттами, когда шла Вторая магическая, – он прищуривается, словно бы сомневаясь за давностью лет, хотя те дни навечно отпечатаны в памяти. – Если не ошибаюсь, они вели дела с моим старшим братом – он был владельцем магазина до меня. Отвернувшись, Борджин, чуть погодя, зажигает ещё несколько винтажных ламп, и помещение полосует их свет, причудливо перемежающийся с островками глубокой тени там, где громоздятся доспехи с отсутствующими поножами и висят угрожающего вида ножи для ритуальных жертвоприношений. Не спеша сдвигает в сторону пристроившиеся на стойке счёты с костяшками, выточенными из рогов двурога, и кучу мелких свёртков с артефактами, привезёнными ему либо сравнительно недавно, либо, наоборот, приготовленными к выдаче заказчику. Освободив место для демонстрации товара, он заодно извлекает из ящика чернильницу, перо и толстую тетрадь в тиснёном переплёте и приглашающе кивает мисс Нотт, предлагая явить уже миру то, ради чего она его лишила ужина и заслуженного отдыха.
– Есть много вещей, в которых мне нет равных, – он поводит плечами и опирается локтями на прилавок, сцепив в замок пальцы. – Но это не означает, что я берусь за всё подряд, только бы повозиться подольше с пыльными пергаментами. Он, разумеется, возьмётся, но ему любопытно, далеко ли она способна зайти. – Мне необходимо знать, чему посвящены документы и что вы хотите получить. Плюс сроки, степень… гм… законности сделки… И должен предупредить – цена, – Борджин улыбается ей, – может оказаться для вас непомерно высока.

Отредактировано Berthold R. Borgin (2018-09-26 22:03:47)

– О да, – Борджин хмыкает, на секунду подняв на неё глаза и – уже против воли – задержавшись взглядом на чертах, врезавшихся в его цепкую память так неискоренимо глубоко, что легко представить, что это сам Ричард вызывает его на очередной раунд. Разбирая документы и вещи, которые хранились в полном беспорядке с тех пор как скончался Ансельм, он однажды наткнулся и на коробку, содержавшую в себе заколдованные дневники и переписку брата с людьми, чьи личности так и остались загадкой. Счета, засвидетельствованные чьим-то неопознаваемым почерком, на суммы в несколько раз скромнее тех, которые он запрашивал позднее за более незначительные и безвредные услуги, и чертежи, выполненные на полуистлевшей бумаге и почти обратившиеся в прах. Они объясняли многое, в том числе тёмные, злые идеи, которые опасно было тревожить после того как завершилась война, а фамилия Борджинов ни разу не прозвучала сенсацией в министерских сводках и на полосах разоблачений в оппозиционных газетах. И интерес волшебников в серебряных масках и плащах, приходивших в дома под покровом сумерек и безжалостно расцвечивавших ночь в оттенки пламенного и бордово-красного, эти пыльные страницы в кляксах краски и копоти объясняли тоже. Семейство Алиры и впрямь успело дать Борджинам немало: боль рухнувших надежд, и страх, притаившийся за плотными шторами, и репутацию трусов в кругу аристократии… Да. С удовольствием вести с Ноттами какие-либо дела способно сравниться было лишь удовольствие убивать их.
– Присаживайтесь, – чтобы она могла ощущать себя спокойно, находясь в одном помещении с ним, Борджин отказывается от привычных невербальных чар и, палочкой трансфигурируя ей простой деревянный, но обитый бархатом стул, произносит вслух все слова заклинания. Вежливо отодвинув её палец, упирающийся в корявую строку в уголке листа, он, протерев, водружает на переносицу магические очки, бережно берёт в руки первый свиток и пристально всматривается в ровные столбцы букв и цифр. Даты и имена, фигурирующие в доверенностях, громоздятся друг на друга, вписанные в них в кромешном хаосе, и те оформлены второпях, но опытному глазу не так уж трудно заметить и сопоставить несоответствия там, где иллюзия трещит по швам, обнажая подвох. На минуту отвлекшись от чтения, Борджин, пока Алира этого не видит, наблюдает за ней поверх стёкол, так и не решив, играет ли она тщательно отрепетированную роль или и правда полагает, что её родные действуют в рамках закона. – А сам-то? – внутренний голос так и сочится ехидством, не уступая хозяину в язвительности и настойчивости. Знал ли он сам, какой вклад внёс его брат в нападение Пожирателей на Хогвартс летом 1998 года, или предпочитал обманывать себя и наивно уповать на благоразумие старшего? Борджин вынуждает его умолкнуть, вернувшись к изучению дарственных. Одна из множества неприятных тайн, которую Нотты бы хотели замять, так неожиданно оказывается в его распоряжении, но, к сожалению, она слишком несущественна, чтоб ею занялись мракоборцы. Зато – и совершенно ничтожна по сравнению с девушкой, явившейся в его магазин.
– Очень хорошо, мисс Нотт, – он откладывает последний лист в невысокую стопку и, закончив, достаёт из кармана пиджака ключ с замысловатой бородкой на тонкой цепочке и трижды проворачивает его в замке, отпирая ящик под поверхностью стойки. Извлекает оттуда перо с двухцветным опахалом и, окунув стержень в чернильницу, привинченную к столу, вносит имя новой клиентки в гроссбух, после чего ставит напротив её инициалов сумму в несколько сот галлеонов. – Всё будет готово, – пока он, усмехнувшись, приглашает её подойти ближе и разворачивает тетрадь так, чтобы ей было удобно, перо продолжает бегло, но каллиграфически строчить, по очереди продублировав два экземпляра текста их потенциального контракта. – Думаю, деньги вы можете прислать и завтра – в качестве дани уважения тому, что связывало наши семьи раньше, я, пожалуй, разрешу это небольшое отступление от обычных правил. Перо рисует точку на странице, зависнув над ней. Чернила переливаются при свете лампы, и их глянцевитый отблеск, хотя они и впитались полностью, как только очутились на шершавом пергаменте, в полутьме похож на драконью кровь на сухом песке или нагретом камне. Борджин протягивает ей один из них и перо и улыбается, склонив голову набок.

– Вашу подпись, Алира.

Отредактировано Berthold R. Borgin (2018-09-27 21:46:26)