кленовых листьев парча

Страница: 1

Сообщений 1 страница 5 из 5

Поделиться12017-10-11 09:17:39

Автор: Dagmar Aaron Bayo
Гость

Действующие лица: Matsuoto Ren | Kaito Ryuu | Momiji
Место действия: Япония
Время действия: эпоха Эдо
Описание:
судьба всегда сперва ласкается, прежде чем ударить наотмашь

Поделиться22017-10-11 09:24:28

Автор: Alexis Arctur Blackwood
Гость

[nick]Matsuoto Ren[/nick][sign]но живые живут, и время не ухватишь за хвост, как ни старайся[/sign][status]ноябрь[/status][icon]http://sa.uploads.ru/QOEKp.jpg[/icon]
У клёнов алых листья облетели,
Но мы жалеть об этом не должны...

Время подобно течению воды.
Оно незаметно человеческому глазу до тех пор, пока вода совершает свой путь по равнинной местности. Но стоит источнику встретить препятствия, как шум воды, ее напор и сила становятся заметными, и человеку приходится считаться с этой силой. Время так же спокойно отсчитывает наши дни, незаметно, словно небольшая речушка, спрятавшаяся на зеленой равнине среди высокой травы. И только когда изменяется привычный ход жизни, люди замечают время, ощущают, как оно утекает сквозь пальцы, не оставляя после себя ничего, кроме воспоминаний.
Красные звезды кленовых листьев мерно покачивались на темной зеркальной поверхности пруда, мужчина в военном доспехе замер у воды и наблюдал их медленный причудливый танец, полностью погрузившись в воспоминания о событиях, упоминания которых вы не встретите ни в одной летописи. Об этой истории никто не сложит ни песен, ни легенд, она никогда не станет достоянием публики. Это история родом из времени, когда молодой и подающий надежды полководец Матсуото Рен не любил осень.
Листья продолжали кружиться на воде, подхваченные легким прикосновением ветерка, что случайно летел над просторным садом у дворца и решил поиграть с красивыми резными звездами, да тут же умолк, не смея нарушать уединение воина, погруженного в водоворот своих воспоминаний, где причудливо сплелись черный и алый цвета.
Так же легко, как вода прокладывает себе дорогу сквозь каменные своды гор, картины прошлого оживали в памяти полководца столь же ярко, словно это случилось вчера. Словно не было этих лет, оставивших на лице Рена следы радостей и печалей, навсегда запечатанных в складках морщин на мужественном лице, летопись поединков, написанную на теле сетью застаревших ран, что ныли с каждой переменой погоды. Словно не было тех лет, что разбавили угольную черноту его волос нитями серебра.
Цепочка тех знаменательных событий, что прошли красной нитью по судьбе тогда еще совсем молодого воина Матсуото Рена, взяла свое начало осенью, когда в ночь девятой Луны старый сёгун уже не смог покинуть свое ложе, навсегда отправившись к великим предкам. Не оставив никаких указаний о преемнике, что должен был занять почетный военный пост после него, он неумышленно создал тяжелую ситуацию во дворце, оставляя доблестное войско самураев без направляющей руки, и тем самым положил начало смутному времени и серии таинственных не-случайностей, в круговерть которых были втянуты множество людей, включая и самого Рена. Большинства свидетелей тех дней уже не осталось в живых, но совсем не потому, что они спокойно умерли в чертогах своего родного дома.
Рен не любил осень. Эта прекрасная и яркая пока увядания и медленной смерти, что неумолимо, шаг за шагом настигала природу в предназначенный для этого час, пробуждала у него на душе непонятную тоску и тревогу, а в ту осень молодому воину было особенно неспокойно. Твердый, словно сталь любимого клинка, характер, острый, как его смертоносное лезвие, ум и способность к предвидению дальних событий позволяли молодому воину избегать острых углов в очень непростое время, и не выказывать однозначных симпатий, не давать клятв ни одному из возможных преемников на звание главы их войска. Благодаря именно этой мудрой и политически правильной позиции, Матсуото Рена и был замечен при дворе и удостоен самого пристального внимания в то время, когда пытался его избежать в попытках сохранить верность своему воинскому долгу перед страной и ее правителем. Рен был готов без малейшего сомнения присягнуть сегуну на верность, как только тот, кто будет назначен на эту поистине важную должность, займет свое почетное положение, но старался всеми доступными способами избегать интриг, считая их ниже достоинства благородного воина, для которого понятия чести и доблести не были пустым звуком.
И как от малейшего звука с вершины горы сходит снег, сметая все на своем пути, так и новости о назначении личным помощником нового сегуна, обрушилась на Рена, не считаясь с его чаяниями и желаниями.

Поделиться32017-10-11 09:32:01

Автор: Dagmar Aaron Bayo
Гость

[nick]Momiji[/nick][status]кленовый лист[/status][icon]http://s3.uploads.ru/E4z9u.jpg[/icon][sign]что бы ни было на самом деле,
правда не имеет значения[/sign]
Девочка переминается с ноги на ногу, половицы скрипят, этот звук отвлекает Мо и вторую её «сестрицу», раздражает Минэко: брови последней сходятся у переносицы, лицо приобретает то капризное выражение лица, которое (Мо знает) – предвестник уже готового разразиться скандала. А, значит, сегодня все снова будут биты, и Мо тоже. Темные глаза следят за тем, как меняется выражение лица девушки, как она поворачивает голову, как вздергивает подбородок, делает небрежный жест рукой – всего один взмах изящной кисти, но сколько в нем презрения, желчного раздражения, едва сдерживаемой ярости.
- Опусти глаза, - шипит Минэко, дикой кошкой подскакивая к Мо, цепкими пальцами впиваясь в ее подбородок, болезненно сжимая (на нежной коже непременно останутся следы), склоняется близко-близко к худенькому личику (Мо может ощутить запах её тела и – едва уловимый – пудры, выбелившей запястье и кисть). Минэко хмурится, вглядываясь в омуты тёмных глаз нескладной девчушки, ругается хрипло и непристойно, сплевывает, ударяет наотмашь по щеке.
- Да, госпожа, - Мо слышит свой голос будто бы издалека, бросает короткий взгляд на гейшу и опускает очи долу. Половицы старые, рассохшиеся, потертые. Ноги босые, бледные, в случайных и неслучайных синяках. Ногти грязные.
Мадам снова будет браниться, но Мо знает – Мадам любит их всех, и ее суровая строгость – плод этой любви, это – её нежность, способ проявить внимание и обозначить ценность каждой из воспитанниц окия. Чем строже Мадам спрашивает, тем больший потенциал она видит в этих худых, бледных, несчастных девчушках: одни проданы родителями, другие – подобраны на улице, третьих Мадам отдали за долги. К Мо Мадам строже, чем к остальным. Поэтому Мо не живет с другими девочками, а ютится на циновке в комнате Мадам, в самом углу, ест отдельно, ей редко позволено играть на улице с воспитанницами, зато чаще других ее посылают прислуживать Минэко или Касэн. Касэн уже стара, но все еще пользуется популярностью: её кожа нежна и бела, губы – чувственны, волосы – черны, как смоль, а движения грациозны и изящны. Никто не сравнится с Касэн в игре на сямисэне и фуэ, никто лучше не играет в тора-тора, никто не танцует столь завораживающе, никто не ступает так бесшумно и не улыбается так волнующе. Касэн нельзя назвать доброй, но она и не зла. Она требовательна, внимательна, педантична и неизменно справедлива. У Касэн тяжелая рука, но из Касэн хороший учитель. И Мо берет от нее все, что только может взять. Минэко юна, взбалмошена, дерзка и раздражительна. Она очень красива и знает это, её красота распустилась не так давно: из замухрышки Минэко вдруг стала ярким, привлекательным, манящим цветком, за честь сорвать который все еще борются несколько данна. Мо знает, что Минэко не любит ни одного из них, а любит господина Киотаки, сына цветочника. Минэко не любит остальных воспитанниц окия, потому что знает, что одна из них точно займет место Касэн, а она, Минэко, так и останется «одной из», даже если Мадам сыщет для нее нескольких данна. Минэко знает, что её красота увянет столь же быстро, сколь расцвела, потому уделяет своей внешности все свободное время и даже больше, игнорируя порой даже прямые указания Мадам. Минэко вспыльчива, её рука тяжела, а ногти остры, в её взгляде всегда – презрение, даже, чудится Мо, когда она глядит на своего возлюбленного. Из всех прочих девочек Минэко больше всего не любит Мо. Может быть потому, что Минэко никогда не иметь таких красивых глаз или таких длинных пальцев. А, может быть, потому, что Минэко не глупа и видит, что Мадам уделяет Мо особое внимание, не иначе как пророчит её в преемницы окия, её, а не Минэко, которая, утеряв красоту свою, могла бы быть хозяйкой дома, а теперь не станет, потому что сыскалась оборванка Мо: тощая, нескладная, угловатая, бледнокожая; вперит чудные очи свои и смотрит, кажется, до дна испивая каждый из жестов, примеряя на себя каждый из ликов. Нопэрапон.
Минэко удовлетворенно кивает – Мо замечает движение тени. И снова поднимает глаза, наблюдая исподлобья, украдкой, запоминая повадки отвлекшейся было на скрип половицы гейши.
- Пойди прочь. Ты прочь, все вы – прочь. Позовите ко мне Мадам, - велит Минэко, массируя виски подушечками пальцев и едва уловимо хмурясь от боли. Девочки кланяются и семенят прочь, одна за другой. Мо выходит последней и Минэко окликает её, жестом велит подойти и опуститься на колени подле. Мо подгибает под себя босые ноги, оправляет кимоно, разглаживая складки на дешевой старой ткани. Минэко касается пальцами подбородка девочки, почти ласково, заставляя поднять голову. Смотрит презрительно и почти брезгливо. Улыбается насмешливо и зло, бьет по щеке (след от узкой ладони алеет на бледной коже), впивается поцелуем в её тонкие губы, кусает их жестоко, до стона, отпускает только когда чувствует вкус крови.
- Не смей смотреть на меня, никогда не смей смотреть на меня или я выколю тебе глаз, - говорит Минэко, снова ударяя, чтобы вторая щека тоже расцвела алым. Мо вздрагивает едва ощутимо, слизывает каплю крови с губ, медлит всего мгновение, поднимая очи свои на гейшу и опуская снова:
– Да, госпожа.
- Ступай, - голос Минэко сиплый, хриплый и усталый. И девочка уходит, кланяется у порога, зная, что госпожа Минэко наблюдает за ней. Мадам все еще нет, хотя (Мо уверена в этом) ей и передали просьбу гейши. Прильнув щекой к тонкой створке двери, Мо смотрит в узкую щель, случайный просвет, наблюдая, как Минэко распускает волосы, убирает резные шпильки в ящик стола, снова масирует виски, улыбается собственному отражению в зеркале почти страдальчески, меняет позу, прежде, чем взять стакан воды, берет оный и неторопливо пьет несколько глотков. Только заслышав шаги, Мо покидает свой пост, чтобы не попасться на глаза Мадам и сопровождающей её сестрице. Взбегая вверх по лестнице, Мо чуть было не сталкивается с Касэн и та смотрит на девочку сурово и строго:
- Тебе уже почти восемь, - говорит она, а голос звенит натянутой тетивой, еще не целованной стрелою, но уже готовой к этому поцелую, - тебе не пристало бегать по лестницам, - она качает головой и делает шаг, замечает кровь на губах девчушки, аккуратно вытирает её платком и отдает тончайший шелковый Мо. – Постирай, высуши и принеси мне вечером, - велит Касэн и Мо отвечает:
- Да, госпожа.
Тщательно выстирав платок и повесив его сушиться, Мо спешит на занятия, а после, в те несколько свободных минут, что милостиво подарены ей Мадам, замирает в углу на своей циновке, поправляет скромную прическу одним из подсмотренных жестов, а затем повторяет до единой ноты движения каждый из преподанных сегодня «старшими сестрами» уроков, кроме поцелуя.
Губы Мо замирают в улыбке госпожи Касэн. Руки Мо замирают во взмахе госпожи Минэко. И все повторяется снова, пока не станет памятью тела, пока не впитается, не врастет в самое её естество.
Нопэрапон.
Дверь отворяется, и, не успевает Мадам сказать хоть слово, как Мо замирает в почтительном жесте, роняя привычное оземь:
- Да, госпожа?

Поделиться42017-10-11 09:33:00

Автор: Dagmar Aaron Bayo
Гость

[nick]Kaito Ryuu[/nick][status]эмейская спица[/status][icon]http://se.uploads.ru/T7hPJ.jpg[/icon][sign]истина в молчании, потому что слова
всего лишь слова
костыли духа[/sign]
Последний ветер
толкает в спину.
Иду к обрыву.
Женщина выгибается дугой, рождая крик и дитя, бессильно опадает на широкое ложе, вокруг не суетно, но торопливо снуют те, кто помогает наследнику благословенного милостью неба ребенку появиться на свет, а его матери – не покинуть оный: роды были долгими и тяжелыми, но мальчонка, омытый и спелёнатый, заходится воплем, возвещающим, что сын господина Кандзэ, одного из высокопоставленных чиновников империи, пребывает в добром здравии. Он – крепкий мальчуган, его сморщенное розоватое личико, сейчас вызывающее умиление и благоговение, кривится в гримасе, ребенок снова заявляет о себе на весь этом, сузившийся до богато обставленного дома, мир. Мать слаба, однако, по благодушию неба, оправляется в течение нескольких месяцев и вскорости снова в тяжести. Она измучена, но счастлива, что может укрепить род господина Кандзэ, подарив ему еще одного сына – о, женщина уверена, что боги будут милостивы к ней и дитя, что она носит в чреве – мальчик. Старуха-повитуха шамкает беззубым ртом, губы её изгибаются в доброй улыбке, перед алтарем возносит она молитвы добрым своим богам. Господин Кандзэ впервые за многие годы по-настоящему счастлив. Чресла его не иссохли, он смог продолжить род, зачав ребенка, а после – еще одного. Первая жена не сумела родить господину Кандзэ ни одного ребенка, и тот в бессилии взывал к милосердным, сперва молясь о том, чтобы супруга понесла, а после, когда у его жены случился третий выкидыш, чтобы… Боги услышали и вняли второй из просьб. Театр но господина Рюу дает представление в честь рождения сына господина Кандзэ. Бог в искусной резной маске завершает свой танец.
Время войти в образ.
У господина Рюу пятеро сыновей и одна дочь. Его жена умерла, рожая младшего из сыновей, господина Кайто – это его обычно прямая спина сейчас чуть сгорбилась, ссутулилась, длинные пальцы впились в идеально уложенный парик, превращая тот в растрепанные космы неуспокоенного духа воина, замерли, пригладили чуть, коснулись веера на поясе – едва-едва, его губы шевельнулись, не проронив ни стона, ни слова. Господин Рюу уже стар, однако не дряхл, ум его ясен, взгляд – проницателен, движения – отточено совершенны. Его пьесы любимы сёгуном, они необычны и почти пугающе безупречны. Двое из сыновей господина Рюу женаты, его дочь замужем и носит под сердцем дитя. Супруг дочери господина Рюу, господин Йокогава – оружейник. Он кует одни из лучших мечей империи. Господину Рюу не чуждо оружейное дело, один из младших сыновей его – подмастерье господина Йокогавы, вот только едва ли его имя когда-либо было гордостью клинка. Его подлинная страсть – не благородные катаны или вакидзаси, но оружие китайских монахов – эмейские спицы. О том, что наследник автора одного из величайших трактатов об искусстве умеет ковать смертоносные жала – легкие, быстрые, незаметные, которые легко спрятать в прическу, икебану или рукава кимоно, знает только семья. Некоторым страстям безопаснее оставаться семейными. Третий сын господина Рюу выходит на сцену. Время кёгэн.
Время войти в образ.
Двоюродный брат господина Рюу славится как мастер масок: из-под рук его выходят небывалой красоты и искусности лики для представлений театра но. Он уже стар, резчик по дереву, но рука его все так же тверда. Он живет неподалеку, за ним присматривает племянница господина Рюу – Ёгуми. С мастером живут двое его учеников – один совсем юн, только-только исполнилось тринадцать, но мастер видит в нем небывалый потенциал. Второму едва ли более двадцати, ему двоюродный брат господина Рюу доверяет резать самые простые из масок. Третий сын господина Рю сейчас играет в одной из них. Сестра тётушки юной Ёгуми богата и тоже по-своему знаменита. Она – Мадам одного из многочисленных окия. Её лучшая гейша – госпожа Касэн, однако ходят слухи, что в скором времени место госпожи Касэн займет новая воспитанница Мадам по имени Момиджи. Это ее глаза вглядываются в зеркало пристально и внимательно, будто бы силясь разглядеть в глубине проницательной тьмы яркую искру не то света, не то безумия, её губы искажает не то улыбка, не то гримаса отчаяния, ее пальцы касаются сложенного веера и вздрагивают, замирая, её чуткий слух ловит перестук таби по половицам и, чуть поодаль, смех. Время кёгэн.
Время войти в образ.
Протяжный стон фуэ криком цапли опадает на потертые циновки, замирает, тонет в молчаливом безразличии сямисэна. Дряхлые, но все еще уверенные пальцы касаются струн и шумит ветер, колышется зеленая трава, щедро напоенная ночной росой, чу – шлепанье босых ног, трава примялась, вытянулась в струну, разглаженная ладонью. Тишина. Стрекотнул кузнечик, робко, но – в безмолвии – пронзительно. Флейта снова заходится плачем, сямисэн вторит ей шелестом трав, потревоженных поступью босоногого ребенка. Тревожный перестук пальцев правой руки по оцудзуми. Безумие. Тонкий вскрик фуэ, тишина, тьма. Зеленая ветка бамбука вздрагивает в руках старухи.
В кагами-но-ма младший сын господина Рюу готовится к выходу во второй части пьесы. Черный, как смоль, парик всклокочен и приведен в беспорядок, яркие столетие тому одежды изрезаны тяжкими воспоминаниями, изорваны безумием, обесцвечены временем. Тонкие пальцы юноши закладывают за яркий пояс мидзугоромо веер и резной гребень для волос, ссохшийся, старый, потертый. Благоговейно берут продолговатую шкатулку, открывают ее почтительно, касаются искусно вырезанного мастером лика. Кайто почтительно кланяется, долго всматривается в знакомый, едва ли не привычный лик демонического духа, губы его замирают в улыбке за миг до того, как вновь вскрикнет фуэ и вздрогнет безмолвие. Маска опускается на лицо, юноша замирает перед зеркалом, вглядываясь в себя. Время кёгэн.
Время войти в образ.
Фуэ заливается скорбной трелью, тайко вторит ей сухими, короткими перестуками. Пред тысячей взглядов - шаг. Приподнятый носок, пятка левой ноги скользит, ступня опускается на пол, удар, фигура замирает на миг. Шаг. Приподнятый носок, пятка правой ноги скользит, ступня опускается на пол, удар, фигура замирает на миг. Сямисэн стонет, фуэ вздыхает гулко и глухо. Манкёку иссин. Рыдает флейта. Дух мечется на краю обрыва, замирает, стоном отзывается фуэ. Кю.
Взгляды прикованы к сцене: сотни живых и один остекленевше-мертвый, выразительный в замершем своем безмолвии. Последний – взгляд господина Кандзэ, одного из высокопоставленных чиновников империи, за чьим левым ухом – неприметный след ласкового прикосновения эмейских спиц. После представления господин Рюу скорбит со всеми. Тяжелейшая из утрат. Подобная трагедия случилась несколько лет тому назад: во время одного из представлений театра но в честь назначения на должность сёгуна. Несколько трупп (и среди них – труппа господина Рюу), актеры которых принимали участие в представлениях, были тщательно допрошены, равно как и все приглашенные на праздненство. Убийцы так и не были найдены. Лицо господина Рюу – застывшая маска горя и траурной скорби, будто вышедшая из-под резца искуснейшего из мастеров. В уголках темных глаз господина Рюу блестят слезы и старый артист не стесняется этого.
Задолго до начала представления артист стоит подле зеркала.
Мальчик подаёт ему маску. Артист осторожно берёт её и молча вглядывается в её черты. Незаметно меняется выражение глаз, облик становится иным. Маска как бы переходит в человека. И тогда медленно и торжественно он надевает маску и поворачивается к зеркалу.
Их уж нет по отдельности, человека и маски, теперь это целое.
Время войти в образ.

Поделиться52018-01-06 19:04:11

Автор: Alexis Arctur Blackwood
Гость

[nick]Matsuoto Ren[/nick][status]ноябрь[/status][icon]http://sa.uploads.ru/QOEKp.jpg[/icon][sign]но живые живут, и время не ухватишь за хвост, как ни старайся[/sign]Ниткой тонкой — и месяц в небе,
И цикады чуть слышный звон.

И каковы бы ни были истинные желания благородного воина, у жизни, вытканной красной нитью судьбы, были свои планы, которые стремительным бегом горной реки, порывистым осенним ветром, что срывает в замысловатый танец листву с деревьев, одевших благородный наряд, пробирает сквозь плотный воинский доспех, холодя, кажется, вместе с телом и душу, воплотились, оставляя за горделивой спиной Рена всю его прежнее существование с установленным годами и Кодексом самурая укладом, по-военному аскетичным бытом и благородством сражений с врагами.
Но ароматом изысканных благовоний, игрой яркий красок, сплетенных в причудливые узоры на кимоно красавиц-гейш, роскошным убранством комнат, в глубине которых ложе нового советника сегуна согревает промозглыми осенними ночами не одна молодая девушка, встретило его назначение, которое Матсуото принял с покорностью и уважением, присягнув в верности главнокомандующему, зная, что впереди его ждут еще более сложные испытания, чем интриги при дворе.
И не шепот предателей за тонкими узорчатыми стенами слышался мужчине, не взгляды завистников, жгущие прямую спину спину, ощущал он, но смех демонов осени улавливал чуткий слух среди шума листвы в саду при дворце Ятомори, прикосновение мертвенно-холодных пальцев к узору на спине ощущал он ночами, когда не мог сомкнуть глаз, утомленный жаром плотских утех, словно сон убегал от него в темную мрачную бездну неба.
Известие о чествовании Ятомори и грядущих празднеств по случаю его назначения, Рен встретил сдержанно, весь обратившись в слух и внимание, понимая, что нет лучшего времени достать сегуна, чем праздник, на котором большинство воинов будут заняты угощениями, сакэ и женщинами в большей степени, чем безопасностью нового своего командира, чествуя его лишь словами.
- Ты слишком серьезен в такой день, помощник сегуна, - Ятомори приглашает его в свой кабинет для разговора с глазу на глаз, у Рена не остается выбора, кроме как следовать долгу своей чести и присяге.
Сегун улыбается и морщинки в углях его глаз раскрывают веером прошедших лет, говорящим, что не только войной и долгом жил этот немолодой крепкий мужчина, познавший жизнь больше того, кто склонился пред ним в уважительном поклоне прежде, чем занять положенное ему место.
- Пей сакэ, Матсуото Рэн, ешь со мной за одним столом и люби женщин, что я пригласил украсить свой праздник. Заботам оставь завтрашний день, когда я прошу с тебя полностью. А теперь иди.
Не смел ничего возразить тогда молодой воин, только клонил голову, да вышел безмолвной тенью, не смея возразить старшему своему командиру.
И чем темнее становилось низкое хмурое осеннее небо, тем мрачнее становились мысли Рена.
- Не давайте печальным думам отражаться на Вашем лице, господин, - нежная улыбка Миоки, похожей на нежнейший цветок, что поселился в его покоях, заменив собой всех прочих наложниц, желавших скоротать ночь в постели молодого помощника, ее прикосновения, обещавшие искусные ласки, не смогли отвлечь его от мыслей, которые так давно мучили разум молодого воина.
- Вас можно читать, словно открытую книгу, мой господин, - добавила девушка, помогая с праздничными одеждами, - но это ли Ваша цель? Не возрадуются ли завистники, увидев, как блеск меча скрыла набежавшая тень?
Тонкие пальчики резво справлялись с узлами и складками ткани.
- Веселитесь, мой господин, пейте сакэ за здоровье нового сегуна, а ночью я буду ждать вас в вашей постели. И не прощу, если Вы променяете меня на других женщин, мой господин, - лукавая улыбка растянула алые губы.
Словно кровь и белоснежный шелк.
Коснувшись щеки Миоко целомудренным поцелуем, мужчина направился в главный дворцовый зал, чтобы успеть к началу праздника. Негоже заставлять ждать всех присутствующих.
За спиной мужчины слышится ветер, смех божества и хохот демонов.