У нас с тобой фамилии начинаются на одну букву. Когда мы шлём друг другу записки, подписывая их инициалами, получается забавно. Моя рука выводит нервно, с пародией на завитушки - Е.М., твоя - чаще замирает на моём имени, или отпечатывает бойко на машинке, потому что это - твой рабочий долг. Чем ты планируешь заниматься дальше, Эрик? Я не спрашивал. Я вообще не помню, насколько хорошо знаю тебя, потому что ты был рядом со мной даже в самое тяжелое время. Но я знаю, что что-то там тяжелое было и у тебя, да?
Взгляд Ника скользит вниз, на чужие ноги, если точнее - на одну. Кот молчит. Сидит, не раскрывая рта, что для него - редкость, выглядя угашенно, прямо как уксус, который плеснули в соду. Шипит и пенится, но лишь долю мгновения, после замирая, опадая и делая любое тесто рыхлым. Для теста-то хорошо...но внутри него - тихо. Там всё будто умерло. Эрик говорил ему столько не пить, но сколько выпил он сам? Притрагивался хотя бы к чему-то алкогольному? Кота тянет сейчас на признания, на очень много сопливых и лишних слов, но его язык словно распух и прилип к небу, ворочается во рту с титаническим трудом, и чем мычать и жужжать, пытаясь донести мысль - легче молчать. Держать его закрытым, но при этом не сводя с Мансфилда взгляда. Что Эрик ощущает, смотря ему в глаза? Смущение, нервозность, что-нибудь ещё? Ха, заметь в нём Ник хоть намек на такие чувства - они бы так крепко не дружили. Глаза Кота - смешливые, хоть сейчас и какие-то мутные от выпитого алкоголя, ярко-зеленые, как болотные огни, заманивающие путников в самую глубокую топь, откуда уже выбраться невозможно. Он смотрит, забывая моргать, поглощенный потоком собственных мыслей и чужим взглядом - сверху-вниз, потому что Мур сидит на полу, на большой зелёной подушке, а Эрик - на диване, и его колени - угадай, не помня, где подкладное - на уровне муровского лица. Если захочется - можно ударить, сбив его на пол, как пиньяту из фильма ужасов, почему нет. Внутри вместо конфет - гниль и кости, сладкое - это к сестре Эрика. Она только недавно ушла, слабый след её духов ещё висит в воздухе. Кажется, от этого Кота так и тошнит - от запаха и того, как Эрик на неё смотрит, и как она - на него, если бы не знал обоих слишком хорошо, решил бы, что инцест. Но чаще вообще-то Мур представлял веселья ради себя с Эриком, чем его - с сестрой. И в пользу этой фантазии сейчас было то, что всё, что бы и смогло вырваться из уст пьяного-обмудка-Мура - так это что-то вроде "Я так тебя люблю, чувааак". В общем-то, это было правдой. Да только разве словами всё объяснишь...
Лис с тремя лапками. Я слышал, как тебя называет сестра, потому что умею сливаться не со стенами, но с людьми. Ты уверен, что в очередной раз, когда твоя Хлоя обнимает тебя и клюет носом в щеку, это действительно она, а не я? С кем ты имеешь дело каждую минуту своей жизни, Эрик?.. Я хотел бы спросить, чтобы попытаться напугать тебя - но не буду. Знаю заранее, не получится, ты давно меня разгадал, получив взамен преданность, если это вообще работает. Мне единственного, чего не хватает сейчас - так это возможности до тебя донести.
А стоит ли, вообще? Кот уже не раз говорил что-то, он не следит за своим грязным ртом, запирающимся только тогда, когда в нём находится что-то достаточно большое, и чувства прорывались наружу, тяжело падали на землю, не доходя до адресата, пачкались в пыли и теряли половину своей ценности, и Эрику приходилось наклоняться для того, чтобы подобрать их, и протирать рукавом, прежде чем вставить себе - куда? В уши или сразу в сердце, у него ведь имеется таковое, правда? Заполненное сестрой, и может быть, чувством обиды. Одиночества, с которым ни Кот, ни даже Хлоя ничего не смогут поделать. Ник понимает, потому что чувствует это же, кажется, с рождения. И у него даже нет никого, никакой сестры, чтобы она могла разделить свои чувства с ним. У Ника есть только Эрик и, пожалуй, Джеймс-мать-его-Поттер, два лучших друга, которым друг от друга лучше бы держаться подальше. Между ними и, опять же, этой конфетной фальшивой девочкой, что-то явно ведь происходит. Он не вмешивается. Ему просто смешно наблюдать, и вести свои кошачьи дела.
Кошачьи руки-лапы шкрябают по полу в поисках, например, недопитой бутылки. Кошачьи когти скребут в душе, вынуждая искать активнее. В горле будто кошачья моча, блядь, надо бы попросить этих пацанов больше не приносить подобное. Но в какой-то момент поиски прекращаются. Мур не может опустить взгляд, голова слишком тяжелая и наверняка свалится с шеи, если он опустит голову. Поэтому он, вздыхая, слепо тянется за гитарой за своей спиной, нащупывает ремешок, и тянет инструмент на себя, тут же садясь поудобнее, и любовно гладит его бок. А затем, всё же переводя взгляд в сторону, разлепляет губы и, проходясь по струнам пальцами, насмешливо и хрипло произносит:
- Потерпишь же мой голос. Немного. - Может, в Нике убит романтик, может, в нём есть вечноживущий долбоеб, но иногда он просто берёт гитарой и поёт Эрику что-то. Даже, скорее, Эрику и самому себе, потому что ему иногда бывает необъяснимо свои ощущения описать вот так. Слова банальные даются с трудом, но он не упадет перед Мансфилдом лицом в грязь, потому что на деле уже давно находится в ней. Мелодия звучит мягко и ровно, а вот голос всё ещё хрипит, когда Мур тихо запевает, словно бы издалека:
- Зря я бросил свою душу у порога -
Поиссохлась. Измельчала.
Но не мог уже тащить такую ношу -
Всё царапалась, кричала.
А её пускай утащат ночью в лес злые волки, злые волки,
Я её, если надо, ворочу. Нет души, есть двустволка... - Он облизывает губы, посмеиваясь, и постепенно продолжает петь, уже - более ровно и уверенно, прикрывая глаза и покачиваясь в такт, явно наслаждаясь происходящим. Что-то спокойное, одновременно - тягучее, тяжёлое, наполненное тоской и чем-то ещё, подходящее им обоим, хотя волков в этой комнате как раз-таки и нет. Просто дикий чёрный кот и лис с тремя лапками. Но разве им ещё нужен, если подумать?..
Привкус никуда не уходит. Язык ворочается во рту всё ещё тяжело, и поёт будто вовсе не Кот. Однако голова его постепенно наполняется звенящей, такой приятной пустотой, которая и должна была наступить после опьянения. Чудесно, что он здесь не один. Прекрасно, что это именно Мансфилд. И не то чтобы ему не было всё равно, но было бы охуительно, если бы Эрику хоть немножечко понравилось это маленькое представление, которое ему устроил этот балагур. Потому что между ними обоими есть что-то. Потому что под мантиями и кофтами у них обоих что-то там бьётся. Пока ещё в такт, иначе бы, если честно, их обоих тут не было. Пока ещё - что? Что будет потом? Сменятся ритмы, зазвучат вразнобой, или одно из сердец остановится, скорее всего - муровское, ведь Эрику стоит жить хотя бы ради сестры, иначе она наверняка умрёт вместе с ним? Можно было бы узнать у этого азиатского лиса прямо сейчас, он здесь, рядом, только руку протяни, но проблема в том, что в некоем смысле Мансфилд - и есть его рука. Правая. И эту руку не сожмёшь в кулак. И насильно ничего не выведать. Он сам взял с Эрика клятву уже много лет назад - тысячелетия, если прислушаться ко внутренним часам, а не наружным - никогда не предсказывать подобные вещи. А ведь хочется и колется. Но пока горит, пока есть азарт, он будет продолжать себя испытывать. И вообще, сейчас - Мур поёт. А заканчивает песню бессмысленным напевом, ла-ла-ла, ла-ла, и отставляет инструмент, уже будто бы на вид протрезвевший, на мгновение ёжась, а затем улыбаясь широко, так, будто впервые увидел Мансфилда после долгой разлуки.
- Расскажи мне, как твои дела. - Фраза, сумбурная и не подходящая для людей, столько времени проводящих вместе, дела уже практически у них, но вопрос Мура как-то глубже, чем кажется, он с потайным дном. Что Эрик услышит в этом? Что он ответит? Не стандартное же "Нормально".