HP Luminary

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » HP Luminary » Waiting for better days » I look at you and I see myself


I look at you and I see myself

Сообщений 1 страница 5 из 5

1

http://s1.uploads.ru/t/xjZzw.gif

Действующие лица: Chloe & Eric Mansfiled

Место действия: Коридоры Хогвартса.

Время действия: 2019 год.

Описание: Самое главное - это то, что они снова могут быть вместе, и быть словно бы отражениями друг друга.

Предупреждения: - ♥ -

Отредактировано Chloe Mansfield (2017-10-26 18:11:25)

+1

2

I'm laughing, I'm crying
It feels like I'm dying

Хлоя - балерина в шкатулке. Три раза перевернуть ключ, до щелчка, и наслаждаться мелодией, а вместе с ней - и её видом, с которым она кружится на одном месте, восторженная и нарядная, медленно передвигая руками и ногами до тех пор, пока снова не наступит тишина. Она красивая, просто великолепная, она улыбается, её движения отточены, пока ещё наполнены почти детской прелестью - скоро это пройдёт. Но она неживая, балерина будет двигаться в одном и том же ритме и темпе, лишь до тех пор, пока не закончится музыка, а потом застынет - с той же улыбкой, с ногами, прилитыми к шкатулке.
Ноги болят. Болят колени, боли фантомные, потому что она не бралась за ролики с тех пор, как у Эрика только начали болеть ноги. Это было бы каким-то оскорблением, это было бы как предательство. Они с братом едины, и пусть всё у них будет поровну, и если что-то не может он... Когда шкатулку ставят на полку, и закрывается стеклянная дверца шкафа, где она находится, то балерина садится на край, тяжело вздыхая и смотря на свои ноги, обтянутые пуантами. На самом деле никаких пуантов, конечно же, нет, её ноги скрыты под стандартной для всех учеников мантией, но сами-то ноги есть. Хлоя не чувствует их, она не может это никому объяснить, а при брате боится даже открыть об этом рот, хотя он бы, наверное, понял это ощущение. Просто, ну, так ведь нельзя, ей стыдно и больно, но её взгляд каждый раз опускается вниз, вниз, на чужие ноги - теперь на одну ногу и деревяшку, что вместо приличной части второй, - и затем резко поднимается вверх, на уровень чужих глаз, потому что она знает, что Эрик смотрит в этот момент на неё, и её глаза от того наполняются слезами, и он видит это, но может ли он увидеть то, как же ей больно? Внутри. Стыдно жаловаться на саднящее чувство в груди, на желание поменяться с братом местами, на то, что ноги болят, но боли фантомные, потому что их нет, как нет и шкатулки, новые туфельки, которые она с удовольствием продемонстрирует друзьям, приподняв подол, цепляются за воздух. Вообще ничего нет, Хлоя чувствует, что растворяется, как будто её опустили в чашу с кислотой, всего лишь барби в руках какой-то чокнутой девочки, которой надоели старые игрушки, и она решает от  них избавиться самым омерзительным способом, обратить их в ничто.
Но ещё есть щенячья любовь, сильнее боли, которой нет, потому что её ноги целы, потому что она молода и упруга, и эта боль переполняет её, и именно от этой любви Хлоя не ощущает, что она идёт - она летит. Туфельки не касаются земли, когда она идёт под руку с Эриком, то ли опираясь о его локоть, то ли сама придерживая его, приноровившись к его шагу, который теперь вдвое короче, чем её собственный. Она смотрит на него, когда он смотрит в сторону, например потому, что стоит им переступить порог Хогвартса - и оказывается, что в мире чуть ли не сотни людей, которые хотят отобрать её брата, которым нужно с ним заговорить, выразить своё сочувствие, пялиться на его ногу (отсутствие оной), и она ненавидит каждого из них по-своему, он улыбается своей кукольной ненастоящей улыбкой, крепко держась (держа) за Эрика, и сама то и дело отводит взгляд, потому что в мире есть люди, которым она нужна тоже, хотя бы как красивая картинка, на радость глаз. О, да, она улыбается. Её улыбка искреннее и белее всех на свете, её улыбка сладка, как мёд, она растекается по губам и стекает на пол, превращаясь в нефть, в черную муторную жижу. Эта улыбка склеивает зубы, как некоторые виды ирисок, она такая приторная, но невозможно расцепить челюсти и нормально вздохнуть. И когда Хлоя смотрит в другую сторону, она чувствует кожей и чем-то ещё, вроде бы глупым шестым чувством, что заставляет его с точностью хирурга порою предугадывать чужую судьбу, а её - видеть вещие сны, чувствует, как брат смотрит на неё, и на бледных щеках вспыхивает румянец довольства, но не яркий, как брызги томатного сока (крови) на стенах, а кокетливо-розовый, как у юных нимфеток, когда их впервые приглашают, например, к себе домой после вечеринки, где эти дурочки пьют больше коктейлей, чем могут в себе унести, сохранив разум ясным хотя бы наполовину. Но в Хлое сейчас нет никакой порочности или пошлости, она даже не знает, кто такие нимфетки, однако уже сейчас девчушка прячет свои настоящие эмоции под карнавальной маской, уже сейчас она обожглась о мир, и не хочет повторения подобного. Мир не помог её брату. Не помогла магия. Ничего не работает, но пока они здесь, рядом - Хлоя может продолжать жить. И её улыбка становится куда ярче и искренней, когда она просто думает о нём, а кто-то из её собеседников наивно думает, что это - ему. Не ему, как и цветы на той клумбе, что когда-то так защищал Эрик. Это всё - для него. И для себя самой, естественно.
В какой-то момент Хлоя вынуждена и сама выпустить чужой локоть. Обычный девичий ритуал - поделиться впечатлением о каникулах, похвастаться обновками, она соблюдает его после каждых каникул - даже тогда, когда Эрика не было. Она делала вид, что всё в порядке, при щекотливых вопросах отводя взгляд и делая вид, что её позвали в совершенно другой стороне, наивно хлопала ресницами и будто не понимала, о чём речь - пока сердце её обливалось кровью.
Эрика, надо сказать, тоже перехватили. Этим занялся Ник, с которым они задружили ещё до...всего этого, и которому было муторно без Мансфилда, пусть он и не собирался в этом признаваться даже под пытками - но не будучи пьяный в дрова. В том состоянии всё дозволено. Ник, ещё несколько человек, которым он был нужен, которые ждали его.
А потом было новое расписание, и  Хлоя думала о том, а не тяжело ли брату осознавать, что он теперь будет на год меньше, чем мог бы, в учебном же плане, но вообще-то её грыз червячок корысти - так они пробудут вместе на год больше, хотя бы теперь. Его возвращение - для неё возможность реванша, побыть настоящей здесь немного ещё.
Нормально встретиться, без свидетелей, получается только на следующий день после занятий, и Хлоя подходит к нему со спины - в общем гуле не слышно легкого цоканья её каблучков, и она может взять Эрика за руку, улыбаясь и прикрывая глаза, хотя уже через секунду эта улыбка сменяется умоляющим выражением, и они отходят в более тихую часть Хогвартса, где могут насладиться обществом друг друга - так, будто целых летних каникул не хватило.
Так происходит почти каждый день. Встречи между занятиями - не в счёт, их проносит людскими волнами друг мимо друга.
И конкретно этот день - не исключение, только сегодня она лавирует между потоком, так ловко перестукивая каблучками, как птица, летящая по небу, туфли, парящие в воздухе, и колыхающася легко мантия, стягивающая ничего, кроме воздуха  же - вот насколько Хлоя легка. Она слегка щурится, смешливо, и берёт Эрика за локти, смотря поначалу с этим кукольным выражением, пустым, но добродушным взглядом - а затем словно оттаивает, тихо выдыхая:
- Как прошёл твой день, Эрик? - Её хватка становится чуть крепче, и она заставляет Эрика немного наклониться, жадничая, как голодная лисица, где-то в лесу поймавшая зайца. Проблема только в том, что её брат - вовсе не заяц, а такой же лис. Пусть и с тремя лапками... На лице Хлои отображается выражение презрение, направленное вовнутрь, не на брата, лишь мгновение, тень от облака, и она мысленно мотает головой - они всем ещё покажут. У них получится. Они - даже не просто духи, а дикие звери. Взгляд девушки отливает свинцом, когда она думает об этом, железной решимостью, и она смотрит на Эрика теперь в упор, но не говорит ничего, потому что наверняка он понимает. Она ищет его одобрения... Уголками губ, приподнятыми самую малость, но вот-вот готовыми растянуться и приподняться в чём-то умоляющем и полном надежды. - Давай... давай куда-нибудь пойдём? - Взгляд скользит вниз, а затем - резко вверх. Она не считает Эрика слабее, но волнуется, не устал ли он. Не испытывает к нему омерзительной жалости - но сочувствует ему и так сильно любит, что ей спирает дыхание. Просто здесь, вокруг, лишние - все. Они заставляют её нервничать.

Отредактировано Chloe Mansfield (2017-10-27 18:44:56)

+1

3

В этом городе тебе совсем нелегко,
Летом холодно, зимой вообще никак.
Ты чудак в чужой Стране Дураков,
Оттого ты здесь — козырной дурак.

Он делает шаг на порог школы. Первый, неуверенный еще, тяжелый и неуклюжий, как удар кирпичом. Первый, потому что все предыдущие остались там, за дверью серой больничной палаты – пылью в солнечных лучах, шорохом штор, слезами на казенной подушке; может ли кто-то подумать, что там осталась вся его прошлая жизнь, а эта – новая, вторая, выданная на замену? На, мальчик, хоть эту не разбей, мы пришьем тебе новую ножку, ты опять побежишь по дорожке, но бля, не пришили ему ножку, он игрушечный зайка, перееханный поездом, распиленный плюс-минус пополам, из распоротого бедра кровью сочатся дешевые красные нитки. Из ноги не сочится ничего, она теперь круглая и гладкая, как кегля, а следом за кеглей сухая, мертвая деревяшка. Неживое. Человек –  то, из чего он состоит, кожа, кости, вся эта требуха, проклятые восемьдесят процентов воды, а если в его теле этого теперь чуть меньше, значит ли это, что он чуть менее живой?
Чуть менее живой, чуть более манекен. Эрик отчаянно, до визга и истерики боится быть неживым, ненастоящим, просто «не». Боится – и поэтому заявляет о себе каждым вдохом. Оглушительно стучит по гулкому каменному полу трость, оглушительно бьется сердце где-то в горле и рядом, в чужой грудной клетке – даже не в чужой, в вынесенной почему-то за пределы их общего, может быть, тела. Хлоя идет осторожно, держится молодцом, но пальцы на локте цепкие-цепкие, обвивают, приклеивают намертво, не дают броситься под ноги силачам из квиддичной команды, под три подряд отработки, под нож, под Хогвартс-экспресс. «Я не умер, нет – вопреки вашим ожиданиям». Но ускользнул ли лис из западни, если на лапе все еще сжаты стальные челюсти? Хотя нет, не стальные. Деревянные. И даже так, что самое смешное, они тоньше и острее бритвы.
Этой же бритвой вырезаны улыбки на лицах старых знакомых, Эрик улыбается им в ответ вежливо и дружелюбно, но если приглядеться – преувеличенно и фальшиво, как маски с их далекой, незнакомой родины. Тонкий слой белой краски не трескается, когда привычно уже растягиваешь губы, он безупречен, а прямо за ним затравленно и зло скалится неизвестный магозоологам зверь. У сестры слой белил еще толще, ни одна слезинка его не нарушит, но стоило родиться вместе, чтобы понять, что даже восковые цветы не вечны, их тоже можно сломать. За сладкими, нежными словами, за летящими рукавами мантии и новыми серьгами он видит точно такой же страх. За себя? За него? Хлоя не может, не должна бояться, потому что мир жесток, но их двое, он старший брат и, как любой из старших братьев всего мира, обязан ее защитить. Но сколько уколов боли из тех, что она терпит – его вина? И кого защитит калека? Ей нужно к щебечущим подружкам и сквозь сладость на долю секунды окатывает мир презрением, будто водой из лужи, но это, конечно же, всем показалось; ему нужно к друзьям, к Нику, который рассыпает злые шутки как песок, но Эрик ему благодарен, спасибо, братан, он искрит и поддакивает, подначивает, от искры разгорается пламя и будто бы плавит, жжет привычную маску, обнажает злобу и оскаленные зубы – таким он мог бы напугать кого угодно, но только не Мура, он спец по злобе и зубам, прямо чемпион школы, браво, выдайте ему медаль. Рядом с ним Эрик чувствует себя в (без)опасности.

Он теперь много смеется. Отныне и навсегда. Когда весело, когда грустно, когда его избивают в закутке возле чулана – долго, задорно, со вкусом, потому что смеяться тоже можно не над всеми. Но это другим. Ему – можно. Он вытирает тыльной стороной ладони окровавленный нос и нелепо, неуместно хрюкает, потому что красное пятно очень отдаленно напоминает клевер – мама не зря его учила, он умный мальчик. На удачу, бля.

И люди твари, люди мрази, они, собственно, тоже, и носит всех этих тварей и мразей осенним ветром туда-сюда, как сухие опавшие листья. И самая большая радость – когда мразями притворяться не надо.
…Хлоя перестает быть легкой. Перестает быть нежной, приторно-сладкой, как склеивающая зубы тянучка, она сбрасывает лишнее и становится собой – просто девчонкой Мансфилд, девчонкой, которая и обнимает его и которую обнимает он. И с которой он с удовольствием сбежал бы на другой конец мира, наверное.
- День? Да как-то прошел. Я уже и не помню, - он усмехается, но не зло, и внутри трескается тонкая ледяная глазурь. – А твой? Ты вроде бы хотела взять книги... Можем вместе сходить в библиотеку, ну, или к озеру, пока погода не испортилась. Это будет самая жестокая битва с лестницами за всю историю Хогвартса, - сухая констатация факта. Не жалоба, не попытка вызвать сочувствие. Им двоим (обоим) жалость ни к чему.

Отредактировано Eric Mansfield (2017-11-08 16:31:49)

+1

4

Девочка-Мансфилд. Мансфилд-в-юбке. Ей трудно это объяснить, но иногда Хлоя думает, что Мансфилд - это его фамилия, потому что он принёс её в Хогвартс на две осени раньше, ворвался с нею под шорох медленно преющих листьев. У кого бы спросить, через какое время он впервые озарил эти стены своим смехом? По её скромному мнению - самым родным и лучшим на свете. Стеснялся ли, боялся ли Эрик, когда его, взъерошенного, направили к Шляпе, а после - к зелёному столу, Хлоя не знает, пусть она и спрашивала, доставала его дома, умоляя рассказать ей всё-всё. Вот сама Хлоя прекрасно помнит, что она ощущала смятение, и радость, и восторг, и она знала, что находится под его взглядом, брат следил за нею со своего стола, а потом она, уже получив название факультета, а вместе с ним и предопределение судьбы на ближайшие семь лет, прошла совсем рядом, коснувшись его плеча - но за другой стол. Как на них обоих отразилось это разделение? Как ему предстоит отразиться? Умеет ли Шляпа, как и её брат, заглядывать в будущее, знала ли она, во что он превратится много после, чем он вообще заслужил именно Слизерин? Прекрасно бы смотрелся рядом с ней, на Рэйвенкло, достаточно для этого умный, и с языком, что жалит словами острее любой бритвы, не зря же ударился в журналистику? Интересно, свяжет ли он с этим свою дальнейшую судьбу? Кло хочется у него об этом спросить, и у неё вот-вот найдётся возможность, подождать ещё только пару мгновений, чтобы найти момент, когда можно будет ввернуть этот вопрос, не утаивая его важности. Что будет делать сама Хлоя после Хогвартса? Ей ещё слишком рано об этом думать, она хочет быть принцессой, хочет быть самой неотразимой, являться такой просто для Эрика. А что будет потом - покажет время, или, на худой конец, карты. Однажды маленькая Кло после очередных каникул привезла в Хогг самые обычные маггловские карты, и объяснила подружкам, среди которых было и несколько чистокровных, тогда ещё слишком крохотных, чтобы уметь всерьёз задирать нос, как играть. Но перед этим сказала, что магглы всерьёз верят в то, что на чистых "игральных" картах тоже можно гадать, и объяснила принцип. А когда настала очередь самой Хлои, она спросила (разумеется, про себя), поправится ли Эрик, и в ответе от карт "Нет" чередовалось с "Не знаю" до тех пор, пока вся чёрная масть в колоде не закончилась, но улыбка Хлои даже не дрогнула, когда она швырнула карты - а затем принялась их собирать и смешивать, ухитрившись даже порезаться о слишком жесткий и острый уголок, помнится, пиковой дамы. А затем они здорово поиграли, и Кло выиграла домашнее задание по ЗОТИ, в котором на первых порах разбиралась не так уж и хорошо. Но тот день она помнит, ровно как и то, сколько потом плакала в девичьей ванной, и кричала тихо в ладони, а потом засела писать Эрику очередное письмо, словно ничего не было. Она - не страдалица, не-а. Она - сильная, сладкая девочка, и будет ею до самого конца своей жизни. Счастливого, может быть, и который наступит нескоро.
Хлоя на мгновение сжимает ладони в кулак, выпуская брата, потому что он здесь и сейчас точно от неё не денется. У него есть и другая жизнь, верно? Физически нельзя быть рядом постоянно, у него есть друзья, учеба на своём факультете, газета, у неё - хор, тоже друзья и учёба. Но пусть этот остаток дня и весь вечер они проведут вдвоём, потому что нуждаются друг в друге, и вряд ли хоть когда-либо перестанут. Она задумывается на пару мгновений, наклоняя голову по-кукольному вбок - дурацкая привычка, - но при этом сохраняет лицо живым, а затем пожимает плечами и улыбается спокойно, со внутренним светом, льющимся изнутри.
- Давай к озеру? Там сейчас должно быть хорошо, а в библиотеке скучно и нужно молчать. - Но на самом деле в библиотеке не то чтобы скучно, просто она между книгами и общением с братом выберет, не задумываясь, последнее, посему - учебники подождут. Идти до озера далеко, и на миг Хлоя опускает ресницы, тихо вздыхая - им не нужна жалость, но их спуск будет тяжелым. Может, оно и к лучшему? Они смогут наговориться по пути всласть. Они будут держаться за руки, или она будет придерживать его за локоть. И, кажется, Кло готова убить любого, кто посмеет им помешать. Потому что они просто пошли дальше, держась друг за друга, его один шаг - и её два. Прекрасно. Нет, правда, это просто чудесно. И пусть несколько мгновений они идут молча, затем Хлоя поднимает новый разговор, увлеченно и сохраняя на губах полуулыбку:
- Ты знаешь, у меня друг новый появился. С нашего факультета, только старше на год. И тебе не нужно будет волноваться насчёт него. - Потому что он сам по мальчикам наверняка, да? И достаточно милый. Есть очень много слов, которыми ещё можно поделиться с братом, но Хлоя растягивает момент, хотя что-то наружу так и просится, что-то банальное вроде "Я скучала" или "Я люблю тебя", и хочется почти плакать, но она держится не для того, чтобы его обмануть - это попросту невозможно, сама мысль о том, чтобы обмануть Эрика без очень-очень-очень-очень-очень веской на то причины кажется ей жуткой, но просто дело в том, что он ведь всё знает и так. К тому же, она хочет, чтобы что-то рассказал ей и сам брат, но не спрашивает, так по-девичьи надеясь, что он догадается. Как проходят его первые дни? Отъебется ли от него этот блохастый кот? Ах, да, девочкам же не пристало ругаться. Но Эрик знает, что она прекрасно умеет материться - и оставаться при этом настоящим воплощением изящества. А знает ли он, сколько раз она дралась с другими девочками без него? Но сейчас все дружно делают вид, что души друг в друге не чают. Лживые лицемерки, но она, безусловно, их королева...только не с братом.

+1

5

Распределяющая шляпа редко разделяет братьев и сестер, да и вообще тех, кто носит одну фамилию. И бывает, в общем-то, что судьба троюродного прадедушки преследует всю родню даже после смерти, и если не попросить вовремя – здравствуй, стол, где тебя знаю заранее, здравствуй, факультет, от которого  не избавиться. Как бесконечные вереницы чистокровных детишек, шедших когда-то на Слизерин – впрочем, вряд ли они были недовольны такой судьбой, их воспитали так. Эрик не чистокровный, но тоже особо не жалуется, хотя смешно, ведь Хлоя наверняка думает, что это ее оторвали от брата, а на самом деле чертово распределение вырвало из жизни его самого, ведь двое из троих Мансфилдов – рейвенкловцы. Пытливым умом без ложной скромности никто из них не обделен, так почему же когда-то Шляпа решила иначе? Заранее знала, что он сломается, и отправила в изолятор для ядовитых сволочей? Так сволочи нынче раскиданы тут и там без намека на пометку, и если раньше, говорят, гриффиндорец по определению был лучше, то теперь они могли бы слиться в один большой и дружный серпентарий. Хрупкую границу сохраняет именно нежелание сливаться, но это пока, а потом будут всего два факультета – мудаки и Хаффлпафф. И то только потому, что барсуки вроде не были особо замечены в травле и издевательствах.
Но чушь это все, про типичных представителей любого факультета, и про одну судьбу тоже чушь, как бы Эрик в нее ни верил. Качества одних и других смешиваются, как карты в колоде, которые он раскидывал еще до школы, пытая высшие силы: куда он попадет? Что с ним будет? Какое будущее уготовано ему, лисенку, в новой взрослой жизни?.. Карты не сказали ничего определенного ни в тот раз, ни во все следующие. Осознание пришло много позже: все меняется, когда в череде мелких выборов ты делаешь очередной. Ничего не делаешь – и любые гадания будут молчать, ведь будущего нет, а человек без будущего будто бы мертв…
Распределяющая шляпа видит выборы. Значит, он сам сломал себя задолго до болезни, значит, сложись все иначе, они были бы с Хлоей еще ближе, и кто знает – может, и не было бы этой боли, и сестра осталась бы беззаботным ребенком, и сам он во всех смыслах остался бы цел. И что было бы дальше? На мысли об этом ушла не одна бессонная ночь, когда рядом не было ни Хлои, ни Мура, только свод потолка и теплое одеяло, и пусть память услужливо подкидывала воспоминания из Мунго, где он так же лежал и о том же думал, но… Вот представим: не было ничего. У него, Эрика, на месте обе ноги, и никакого лишнего года, и в глазах окружающих нет сочувственно-брезгливого блеска, и вообще все прекрасно. Так что бы изменилось? Чайная осталась бы константой, да и газета, пожалуй, тоже, ведь в любой комплектации, если только на месте голова, Мансфилд лучше всего умеет складывать слова в предложения и лезть не в свое дело. А будущее – его дело? Может, ничего не меняется именно потому, что такую жизнь никто из них не выбирал, хотя всей семье теперь тащиться с этим до самого конца?..

Хлоя не выбирала. Он косится на нее, хрупкую и легкую, из зефира и леденцов, и понимает, что те же леденцы легко сломать или растопить – а потом перемешать и снова отлить в глянцевую сладкую красоту, но сколько раз ломалась и плавилась эта красота, чтобы потом вернуться в прежнюю форму? Сколько раз ей еще это предстоит? Он наблюдает. Знает каждого, кто подходит слишком близко, а еще знает, что под правильно поставленным ударом крошатся не только леденцы. И лицевые кости того гриффиндурка, который сам по себе неплох, но у него слишком липкие руки, и самомнение пташек-милашек, приветливых только на первый взгляд, и зубы того странного типа. Острые, и в кулаке наверняка останутся осколки – такие же ядовитые, как улыбки сестры временами. Она точно знает, что делает?..
Она – знает. Они верят друг другу с тех пор, как в доме появилась вторая детская кроватка, или все началось даже раньше – когда отец с улыбкой подозвал его, совсем мелкого, чтобы показать на округлившийся живот Хёджин. «Ее зовут Хлоя». Побег. Побегами цветов передушены те, кому она не по нраву…

Он не любит лестницы. Не любил никогда, даже на первом курсе, а уж позже и вовсе возненавидел, как ненавидел и боялся этих вот сочувственных взглядов. Все в порядке, он дойдет, отъебитесь, спасибо, сдачи не надо. На него смотрели, как на тварь в цирке, и тогда он превратил в цирк каждую прогулку и всю свою жизнь, и если никого не послать, никому не поставить подножку, то все прошло зря. Может быть, поэтому Кло так крепко держит его за руку, когда они доходят до лестницы и начинают спускаться – он или упадет, или голодным хищником кинется на ближайшую жертву. А ей цирк неприятен, ей бы просто выколоть всем глаза, вспороть животы и раскидать по углам, но они же приличные люди, да? Они оба потерпят. Поэтому он поудобнее перехватывает трость и с радостью хватается за новую тему, когда сестра ее поднимает, хотя в чужих словах читается что-то совсем другое. Просто говорить такое, чтобы тебя услышали, уже не нужно.
- Друг? Если он все еще не крутится рядом с цветами и конфетами, то он или герой, или идиот. Я пожму ему руку, - на самом деле он бы предпочел, чтобы это был просто очередной поклонник, потому что от поклонника отбиться проще, чем от такого… друга. Впрочем, у них обоих есть такие друзья, которые другому неприятны, и пока он раздумывает, как бы намекнуть о том, что всех пикси, сбежавших с уроков ЗоТИ, лучше бы вернуть в клетку до первого несчастного случая, сестра наверняка думает, как в ту же клетку упрятать и некоторых других животных. И Эрик даже не спорит, что Ник скотина, но не придумали еще такую переноску, куда он смог бы засунуть своего бро вместе со всеми этими «давай будем», «давай не будем», «давай нажремся», хотя последнее всегда находит отклик в душе.
- Может, тогда выберемся в Хогсмид как-нибудь? Вчетвером. И с тобой время проведем, и проветримся, и все лучше, чем сидеть в гостиной или над очередным номером. «Ты второгодник», - передразнивает он кого-то из редакции писклявым голосом, - «ты не справляешься», бла-бла-бла, сил моих больше нет. В следующий раз чьей-нибудь кровью напишу статью о важности хороших взаимоотношений в коллективе. Эффектно получится, как думаешь?

Отредактировано Eric Mansfield (2018-01-05 10:19:33)

+1


Вы здесь » HP Luminary » Waiting for better days » I look at you and I see myself


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно