Тихий щелчок - дверь отворилась устало, но темнота внутри большой норы манила, звала к себе: там спокойно, там сухо, там тепло; не достанет черт, не попутает бес, ничто и никто не властен.
Тихий, немного сонный смех; в нем едва слышная нотка усталости, которую уже не может погасить алкоголь: его чудодейственная сила временна и непостоянна,  ресурсы - не бесконечны.
Почти не пил: или только так кажется? Да какой смысл, в круговерти не поймёшь, какая мысль своя, а какая навязана выпивкой, беспорядочным взглядом, голосами или смехом за плечом; впрочем, он не видел мир теперь в более светлых тонах - и тёмные тени тянули руки...
Пёс негромко заскулил: его зад вместе с хвостом ходил ходуном, и ярко-розовый язык радостно вывалился из пасти. Кай треплет его голове и велит занять своё место: тот с немой благодарностью - за то, что вернулся, - лизнул руку и улёгся на входе в кухню, сверкая темно-карими глазами в сторону незнакомых гостей.
Виго не нравится смрад алкоголя, тяжёлый и липкий, он ворчит неодобрительно куда-то в сторону, но не двинется с места: так сказал его человек, нужно слушать. Пса выдаёт только взгляд и движение тёмных губ, в которых прячется клокочущий звук рычания.
- Проходи, - Пташка и сам не ожидает, что его голос будет таким хриплым, и резко поправляет его, загоняя першение глубоко, дальше, дальше.
Остин проходит мимо; Беатрикс сонно улыбается своим мыслям, покоясь на его руках, и вроде щебечет что-то неразборчиво, мило, как птичка-свирестель; за ними троими закрывается дверь: замкнуты, заперты, рамками пространства и своих мыслей.
Его все ещё подташнивает от сыворотки, но желудок давно уже сокращается впустую, требуя лишь утолить жажду, которая щекочет нёбо и царапает язык. Гостеприимность - прежде всего, когда-то говорили ему; он не хотел бы, возможно, видеть в доме своем темную тень - не отрывает взгляд от его ботинок, невозможно сглатывая - кадыку больно, но он движется в верном направлении, решительном, как дернувшаяся щека.
Виго тоже следит за чужими движениями.
- Давай уложим ее спать, пока она задремала, все равно веселье окончено,, - её не разбудит приглушенный шепот - знает, но не хочет прорываться сквозь мягкую, ватную дрему чужого сознания; руки убаюкали ее также, как ребенка - интересно, он действительно готов защитить ее, или все фальшь, маскарад и нелепая пьеса, в попытке сыграть которую оба потерпят непременное фиаско? - и тянется к ручке двери в основную, жилую комнату.
Действительно мало вещей - почему-то это он заметил только сейчас, воспаленным разумом пробегаясь по гладким поверхностям письменного стола и комода. Все в светлых тонах - и слишком чисто, так, что слишком понятно: что-то вычеркивается из жизни этим скрупулезным порядком, желанием не оставить и следа от вчера-сегодня для чужих глаз. Только одна фотография: мановением палочки Стоун осторожно отворачивает ее от чужих глаз, скрывает, не желая предавать посторонним мыслям и размышлением образы, запечатленные пленкой маггловского фотоаппарата.
Он был бы счастлив иметь колдографию, но это к сожалению пустая мечта, которая жжет ладонь, проходя от запястья к плечу и далее - в сердце.
Цокот когтей.
Большая собака протиснулась между Остином и дверным проемом - стала, пресекая какие-либо попытки к бегству; зевает, чуть вильнув хвостом - видишь? я тут. Это вызывает улыбку.
Одно заклинание - и постель снова свежая, пахнущая чем-то похожим на детский порошок; в иной ситуации Кай просто перестелил бы постель, наслаждаясь самим процессом - но не теперь, под взглядом Нотта, от которого хочется сменить легкую улыбку на оскал, чувствуя покалывание желчи на кончике языка. Но - спокойнее, тщательнее, по клеточкам разбирая нечто, идущая от изначальной опаски и юношеских, нелепых страхов - о, знаю, мы поговорим еще наедине, когда ночь разменяет вторую фазу.
Но сначала - сон.
- Постель чистая, уложи ее. Одеяло теплое, - задумчиво, ни к чему констатируя некоторые факты.
Сонный лик растерял всю дерзость - обрамленный облаком светлых волос, он хранил на себе выражение невинности и земной усталости; с готовностью хватается за пуховое одеяло, зарываясь в него, спасаясь от прохлады и возможных ночных кошмаров. Спи, Беатрикс, спи. Наша вражда на сегодня потухла, толком не начавшись, и сколько бы нам не хотелось быть взрослыми, мы все еще шальные дети. Спи, большой серый страж хочет охранять твой покой.
Виго с некоторым изумлением смотрел на девушку - он привык, что хозяин не приводит в дом незнакомцев, а потому женская особь в его постели выглядит странно. Пес виляет растерянно хвостом, будто спрашивая разрешения, и Кай кивает, позволяя волкодаву свернуться большим клубком в ее ногах.
Тишина.
И Стоун, и Нотт молчат. Только взгляды, острые лезвия зрачков.
Пташка накладывает полог тишины на комнату, в которой спит Эйвери; дверь плотно закрыта, ни звука, ни шелеста, ни лишних фраз.
В другой комнате декорации не меняются - там все так же зияет, будто разорванной раной, чистотой. Кай в задумчивости рассматривает жесткий диван, давно облюбованный Виго, а потом - на Остина, который, конечно же, недоволен сложившейся ситуацией. Прости, Нотт, мой дом оказался ближе твоего, аппартировать пьяным - не лучшая идея. Мы оба это понимаем.
Или хотя бы предполагаем.
- Я постелю тебе чистую постель здесь, Остин, - намеренно спокойно, без тени какой-либо эмоции в голосе, и только при желании можно углядеть несуществующее пренебрежение, какую-то придирку к внешнему виду или факту наличия - не понять, потому что синие глаза в приглушенном свете темны, как воды Черного озера..
Сейчас ты не испугаешь меня.
Кайсан стоит к нему спиной. Показательная демонстрация, молчаливая и уверенная. Пускай видит каждый шрам в полумраке серых осенних ночей, пускай не думает о чужой мнимой слабости.
Сантиметр. Еще.
И еще.
Оголяя кожу, острые зубцы позвоночника, ноющие после нагрузки связки.
- Располагайся, - добродушно, но леской обмотаны слова, в них чувствуется напряжение и даже сталь. - Я, конечно, ни на что не намекаю, Нотт, - взгляд из-за плеча, в котором электрическое напряжение достигает почти абсолютного максимума. - Но давай будем вести себя прилично. Очень не хочется портить вечер кровью на кафеле.
Твоей.
- Если что - ванная в твоем распоряжении.

Отредактировано Kaisan Stone (2017-11-09 14:50:27)

Тело - карта из шрамов. Суровых. Уродливых. Правдивых.
Он не любил показывать их - но не стыдился, потому что они - часть его самого, его опыт, ошибки и боль. Не забыть, не отпустить, не выбить из себя, пока последний вздох не покинет легкие; тогда он закроет глаза и пропасть поглотит его - если до этого не сделает это сам: шаг вперед, кувырок назад - летит, пока не коснется дна.
Но почему оно так далеко?
Бровь - его, ловца, не пускали на первый по квиддичу матч - уже давно почти не видный,  только если не всматриваться, не искать; на ребрах, коленях, локтях - мелкие - от падений, обидных ссадин, следы от побед и поражений. Белый и тонкий змеится по позвоночнику, будто бы белоснежный аспид - впивается в позвонки, пуская яд на ненастье, похожий - на бедре, болезненно сморщившийся от отчаянных попыток двинуть ногой, когда этого делать было нельзя - и невозможно. На груди, животе блестят следы выпаленной холодной сектусемпра, прокусили кожу, как дикие звери - знаки испытанной боли и близкой смерти, и еще один совсем свежий, оттого розовый - подарок из порта Бристоля, несчастливой случайности и досадной ошибки.
На лице играют желваки - с ними движется знак от терновой полочки, разрезавший некогда кожу от скулы почти к уголку рта, с ровность хирургического скальпеля. Неслучайная случайность, точно такая же, как и выжженное под ключицей клеймо.
"Грязнокровка".
Каждая буква выведена любовно, глубоко, огнем прожигая кожу. Память не даст забыть, глаза - обмануться: каждое зеркало будет кричать о том, кто он есть на самом деле, будто Стоун украл магию, получил её не по праву рождения, а по воле случая, иронии. Зачем, кто и почему - кто знает ответы на эти вопросы?
Пташка украдкой сжимает кулак, ощущая, как стонут костяшки, ощущая рубцы. Он так и не повесил зеркало в ванной, будто боясь увидеть за спиной своей чужой силуэт и услышать обжигающие ухо слова.
Кажется, теперь аврор боится любой гладкой поверхности и резко отводит взгляд - у него покалывает плечи и давит горло. Даже когда тот пьян.
Чувствует взгляд, которым одаривает его Нотт - на секунду ухмыляется нагло и с вызовом; шальная улыбка отражается в ярко-синих глазах, и бесы пляшут внутри зрачков, словив отблеск магического фонаря - но еще мгновение, и иллюзию словно смывает волной какого-то вежливого безразличия - маски, которая слишком странно смотрится на чужом лице.
Да, Нотт, мы враги, хотя я очень не хочу соглашаться с этим. Я не знаю, кто ты есть, сейчас и сегодня ты простой владелец бара - но нечто маячит за твоей спиной; ощущаю это на языке, ресницах и сильных плечах твоих, в том, как ты расстегиваешь пуговицы и как двигаются твои пальцы. Я верю в предчувствия и совершенно не доверяю мнимым случайностям, потому что все они подстроены кем-то до нас. Соединения, электрика  воздухе - пробегается по коже раскатом далекого грома. Не думай, что я беззащитен перед тобой.
Нельзя недооценивать волка, даже если у него отрублена голова. Она также может укусить.
В полутьме любая улыбка блестит оскалом. Это не я, это алкоголь в моей крови - и острое желание наконец избавиться от странного страха. Пойму, постигну, увижу - пока принцесса спит, мужчины поговорят лицом к лицу. У них остались некоторые незакрытые вопросы.
Плечо Остина до неприличия острое. Кай с трудом сдерживает звериный рык и кое-как справляется с подсознательным, животным желанием ответить на грубость грубостью; осознает: на него все еще действует зелье и алкоголь, а значит, все это слишком не его, а потому анимаг держит марку, лишь хищно блеснув белками глаз.
- Её охраняет Виго, - тоном, который не потерпит каких-либо "но" заявляет Стоун, даже не поворачиваясь к Остину. Он видит его действия боковым зрением и следит мрачно. Помнит почему-то о том, что манжеты белой рубашки Нотта расстегнуты, держит это в сознании, словно важную деталь.
Плечи холодит прохлада комнаты. Она пробегается нервным ветерком и остается где-то в районе затылка холодным напоминанием о внимательности.
И вот они теперь фактически лицом к лицу.
Мне всегда казалось, что твои глаза зеленые; даже в баре, выполняя задание Эйвери, в отражении их видел я герб твоего родного факультета - но теперь они отливают холодной лазурью вечера, и я не понимаю, что со мной не так - мне резко хочется отойти на шаг и выдохнуть, просто потому что я вижу в них свое отражение.
Так, как вижу я его в чужих глазах, которые снятся мне из ночи в ночь.
Кулак сжимается и дергается кадык - только лишь лицо пытается сохранить маленькую каплю дружелюбности и гостеприимства, хотя с каждой секундой это становится невыносимо.
Ненавижу голубой цвет глаз.
До оскомины, криков, битых зеркал и ночных кошмаров.
- Сейчас полчетвёртого, Остин. Я бы на твоем месте согласился на приглашение поспать пару часов. Поверь, таких как ты не едят. Желчи слишком много.
Кайсан не хотел язвить, но это получилось автоматически, не отдавая отчет: он дал слабину и выругался про себя, слегка утомленно сжав губы.
Взгляды блестят в темноте.
Внутри клокочет все, разрывается. На лицо аврор усилием воли нагоняет равнодушное спокойствие, которое еще секунду назад казалось неестественным, как движущаяся тряпичная кукла.
- Позволь уточнить, Нотт, что, как правило, вежливые люди не отказываются от предложения хозяев.
Пташка поводит плечом - тем самым, которого коснулся Остин. Оно неприятно горит, колется, делая желание совершить короткое движение назад более острым и подсознательным. Запредельно близко, кажется, они говорят в полголоса, но в ушах эти слова отражаются криком с глухим, грохочущим эхо.
Здесь.
Сейчас.
Но что?
Жду чего-то, неизвестно чего, позволяю тебе ходить первым в шахматной игре. На тебе белая рубашка,  и ты король белоснежных фигур, выделанных из благородного древа; черные ждут, им не дали права решать, они справляются по ситуации - почему-то никто не верит, что в их венах течет благородство, в упор не замечая того, как галантно они пропускают противника.
Давай, Остин Нотт. Я же вижу, как птицы готовы сорваться с твоего языка.
Вот он я, вот он ты.