все что было – нас более не касается, не правда ли, мой светлоглазый ангел? я знаю, ты помнишь каждую из мелодий того хмурого лета, далекий мой обитатель райских сфер. у тебя уже полночь, ты в кровати – завтра вставать в восемь, у тебя совещание – нужно выспаться, у меня – плюс шесть к твоей полночи, я сижу у окна на другом краю света и молчу тебе сны, лбом уткнувшись в седое от холода стекло. знаешь, ангел, мне сегодня снилось:
тебе шесть, мне – пять с половиной, мы гуляем с джесси, рисуем картинки мелом, деремся друг с другом, падая на траву. солнце бьет по глазам, а ты – по скуле, а я смеюсь этой жизни в лицо, у меня бесконечное «все хорошо», потом мы бежим по домам, ты приходишь ко мне ночевать, я пугаю тебя страшилками и ты до утра не смыкаешь глаз, утром пьем: я – яблочный, ты – апельсиновый, едим: я – крекеры, ты – тосты с джемом, моя мама целует в макушку: сперва меня, тебя – после, говорит, твой отец заберет вас в восемь, будьте хорошими. и мы хорошие. смотрим мультики, читаем книги с цветными и яркими, с диким грохотом скачем по дому, пока ключ не поворачивается в замочной и твой отец не кричит нам, пора мол, спускайтесь, мальчики, где поводок джесси, вы завтракали, нет, я накормлю вас хот-догами в парке, эй, ксавьер, только маме анджея не рассказывай.
мы забираемся в седан твоего отца, едем в парк, едим хот-доги: я – без кетчупа, ты – без горчицы, играем в фрисби, катаемся на карусели, я разбиваю колено – шрам остается на пару лет, после – сходит на нет, а мы уже в школе, деремся на книгах, как рыцари – на мечах, ты влюбляешься в девочку, которая мне жутко нравится, я учусь давать сдачи и упорно тебя не замечать, я злюсь на тебя и потому выигрываю в какой-то олимпиаде, у меня даже берут интервью в газету, я на пару часов – звезда школы и интернета. мы миримся после какой-то драки: ты рассекаешь над бровью лоб – неудачное падение и удар об раковину, я нависаю сверху с победным криком, крик замирает в горле – ты залит кровью. я вызываю скорую. тебе зашивают рану: ничего серьезного, родители страшно ругается: и мои, и твои – на меня, дескать, я же толкнул, ну а если бы вдруг не приведи господь – убил? я тогда еще слишком мал, чтобы ответить, что убить тебя – выше моих неуклюжих сил, что я если тебя тогда еще не любил, то немногим позже…однажды случайно касаюсь тебя губами, а ты отвечаешь дрожью.
и это совсем ни на что не похоже.
это вынуждает быть настороже.
это проводит черту между до и после. как легко смеяться над этим сейчас, когда взрослый, а не подросток. а тогда, ты ведь помнишь, нашим смехом служил наш страх. нет. мы тогда еще не целовались украдкой в кустах или в твоей спальне под крышей, не дрочили – каждый на фотографию друга, не пачкали помыслами и желаниями светлое тринадцатое рождество.
но.
потом был нью-йорк. школа западного района. новые лица, новые нравы, двое новеньких – мы – поляки. приходилось встревать в драки и побеждать в драках. чертова, выбитая кулаками, толерантность.
доброе утро, ангел, пора просыпаться. нет, никаких «еще пять минут», давай-ка вставай и в душ, не забудь сварить себе кофе, пока я – в отъезде, еще пара десятков снов – и мы будем вместе, но пока – целую, до встречи, у тебя – утро, у меня – отзвонили к обедне, мне пора возвращаться к работе, тебе – идти на работу. если ты наденешь ту синюю в белые полосы, я буду не против. пригладь волосы щеткой – опять торчат. черт, я ворчу ну точно как мать, а говорил ведь когда-то, мол, никогда не буду за ней ничего подобного повторять. видимо, я соврал. хорошего дня, анджей.
жду во снах во второй половине ночи.
жду твоего «а помнишь?», жду первые из мелодий – тебе подарили ямаху на четырнадцатый день рождения, а мне – скрипку на третий, несколько лет мы играли вместе, но я совершенно не помню нот, а ты говорил – помнишь.
спой мне.
или черт бы с ним.
в общем, это как письма, с адресатом, но вовсе без адреса. зато никто не прочтет и никто не спалится. это наше с тобою ночное таинство в рамках персонального бреда. все, пора. передавай привет венди, возьми с собой сендвичи и. черт, твой кофе опять сбежал.
целую и жду.
пока.
[nick]Ksawery Wiśniewski[/nick][icon]http://s7.uploads.ru/He3ED.png[/icon]

я все еще храню его, знаешь? вот и сейчас сижу, уткнувшись лбом в стекло, в своем-нашем темно-сером, купленном перед моим отъездом, жую черешню, плююсь косточками в прохожих, касаюсь дыханием стекол, а не твоей кожи, музыка в комнате – та, на которую ты так злишься: я повторяю слова за брайаном, как молитву: it's in the water baby, it's in the pills that bring you down, it's in the water baby, it's in the bag of golden brown…слова на губах горчат, я смотрю на миниатюрный зип-пакет, внутри – остатки светло-серой крошки, если когда-нибудь эту память найдут у меня в аэропорту, я получу пару лет в тюрьме, правда ты будешь наведываться ко мне?
it's between you and me.
еще немножечко помолчим?
привет. как венди? черт с ней, ты допиваешь свой кофе, ослабляешь галстук – стой, не снимай. дай насладиться тобой, по жа луй ста. видишь, я разбиваю сны на слоги, неисправимый филолог, почти позабывший польский, изменивший ему с английским на две трети жизни, на три четвертых смысла. сдергиваешь рубашку, стоишь у окна и куришь, ты сегодня снил мне, как мы научились убивать свои легкие там, за школьными гаражами, как мы касались друг друга пальцами и губами, как мы улыбались, как разбивали костяшками чьи-то скулы. я думал, проснусь и ты будешь рядом, но прошлое не вернулось, настоящему только мотать свой срок, про будущее я молчу – вот когда вернусь.
не нужно трех слов, мне хватит двух.
привет. ты принимаешь душ, занимаешься своими чертовыми чертежами, опять засиживаешься до трех, выпиваешь пол-литровую чашку кофе, на треть разбавленного молоком, я вспоминаю о том, как
смотри, мы поссорились почти всерьез – не разговаривали неделю, кажется, я заболел тогда ненавистью, а причина была – пустяк, кто-то кому-то не успел дать списать, а потом припомнилось все до мелочи, слова разъедали щелочью, я ударил коротким наотмашь, ты вдруг вздрогнул, ссутулился, тихо назвал меня сволочью, весь посерел лицом, повзрослел на тысячу тысяч лет. лучше бы, знаешь, я дал тебе пистолет и выстрел, чем вот так уйти, но тогда я был слишком юн и просто стоял, смотрел тебе в спину, наутро слег с температурой, переболел тобой, выстрадал, вытравил из себя, но ты знаешь, ангел мой, не придумали антидота от твоих синих глаз.
мы снова встретились в школе, скрестили взгляды, я отдал тебе победу – на, держи, извини меня, не молчи так в сердце, не смей не касаться меня ладонью, губами, пальцами, я прошу/приказываю.
а потом был дождь, у меня зонта, как обычно, не было, ты догнал, раскрыл темно-синее полотно над промокшим мной, хлопнул ласково по плечу и сказал как прежде: глупый, идем домой, простудишься ведь снова, мы заглянули сперва в пиццерию, потом – за колой, ты дома мне отдал любимую из футболок, я сейчас знаю – ты отдал бы даже сердце, но тогда – ты просто касался губами лба, проверяя, нет ли температуры, мы смотрели эйс вентуру, ели «4 сыра», родители были рады, что мы помирились.
а помнишь, еще? когда мы прятались от дождя в старом сарае садовника за нашей школой, ты поцеловал меня снова, это было разрядом тока по мокрым венам и оголенным нервам, я отшатнулся, ты тоже, но каждый из нас тогда думал: еще немного. все поцелуи сродни героину или морфию.
хватит пить кофе.
сперва пьешь его на ночь, потом просыпаешься каждые три часа, прерывая мои голоса и мои дождливые сновидения. я не забыл пообедать: у меня был рис с курицей и на десерт – черешня, купил в лавчонке в соседнем доме, там торгует зеленью и фруктами реинкарнация джимма моррисона, в одном из писем пошлю тебе фото. у нас свежо после грозы и солнечно, мне пора уходить – тебе все равно не спится. не забудь позвонить родителям, сходить в химчистку, забрать пальто. пригласи наконец венди на кофе/пиво/вино или чарльза с терезой на пиццу. или сходи на бейсбол, помнишь, как твой отец водил нас, когда мне было двенадцать? терпеть не могу стадионы и матчи, но помню, тебе понравилось.
если долго вглядываться в небеса, ты оттуда мне улыбаешься.
все, пора говорить «до свиданья», не то зазнаешься. я спрячу пакет с остатками неочищенного куда подальше, иногда мне кажется, было бы здорово вовсе его не касаться, даже в воспоминаниях, или вообще избавиться, но почему-то, далекий мой ангел, рука все еще не поднимается.
всему свое время и всем свои сны.
it's between only you and me.
[nick]Ksawery Wiśniewski[/nick][icon]http://s7.uploads.ru/He3ED.png[/icon]

тебе самое время улыбаться, и ты улыбаешься, как каждый раз, когда я напеваю в душе «the stupid, the proud»; конечно, я помню, и что нам сейчас остается, мой ангел, кроме самого правдивого из самых ложных воспоминаний. знаешь, мне кажется, будто осколки серого, не очищенного, не разбавленного – до сих пор в глазах моих тают, будто бы я ширялся, а не общая наша тайна. память, мой ангел, не от небесного – от лукавого. давно ты был в церкви?
я вчера прогулялся по парку к часовне святого стефана, успел к вечерне, на время забыл весь случившийся и не случившийся бред, только в мыслях навязчиво до сих пор: god is dead; я порой ощущаю себя несбывшимся ницше, я повторяю его слова, погружаясь в невротический хаос внутреннего бытия; память мне дарит тебя – кожу, горячую, опьяневшую от щедрого, жаркого летнего солнца, смех на экстремальных аттракционах, полу растаявшее мороженное: мое – ванильное, твое – клубничное, пальцы по скулам, губы, язык, воздух, нехватка которого мне до сих пор ощущается, когда друг друга касаемся.
переплетенные, словно лианы, пальцы: наша гарантия безопасности, наше правило благоразумия, первые мысли о ширеве, первые взгляды из тех, которые говорят: «чувак, ты безнадежно болен, ты растворяешься в собственном вдохновении кем-то, ты уже сам не свой на пятьдесят процентов, еще немного – и отдашь свой контрольный (выстрел или пакет акций) тому – синеглазому и скуластому. видишь, как он улыбается? знаешь на вкус, как он улыбается?
привет джареду.
нам пятнадцать и несколько месяцев, родителей снова нет дома, мы смотрим гей-порно напряженно-серьезно, мы еще – слишком дети, чтобы выдать себя за взрослых, мы боимся, но нам – хочется; пугает не боль, нет, а то, что минет или секс вдруг разрушит что-то большее, что случилось меж нами на уровне взглядов, мыслей, воспоминаний, душ. у нас есть замок и ключ от чего-то не то нужного, не то лишнего.
знаешь, мне все еще больно туда возвращаться мыслями.
давай о другом.
наш старый дом, сигарета за гаражом, одна на двоих – это почти ритуал, почти правило, почти правильно. я говорю: мистер флипс мне не нравится, джерри грей – ширяется, давай у него узнаем, где он покупает, мои скоро свалят на трое-четверо суток, даже если мы вдруг зайдем слишком уж далеко, мы точно сумеем вернуться. ты киваешь и щуришься: солнце бьет наотмашь, жаркими поцелуями – тебе в губы, в скулу, в синие яркие очи.
ты опять возвращаешься ночью. чертов корпоратив, из-за него не выспишься. встретил брайана? как ему в новом отделе? помню, когда мы пересекались, он был не то что счастлив, мол, там работы больше, а платят – так же, и не такие красивые секретарши. хватит пить кофе на ночь, выпей-ка лучше чай, we get to sleep tonight, ведь да? возьми привезенный мной из китая, я зашел в лавчонку на самом краю гуанчжоу, там никого не было, кроме старого и слепого хозяина этой лавки и его дочурки: лет двенадцать, не больше. она только пришла со школы, меня встретила на пороге, защебетала что-то, налила в бумажный стакан свежезаваренный, я коснулся губами горячего, терпкого, кисло-сладкого, так, как тебя касался. она предложила купить мне на память грамм двести, я не смог отказаться.
здравствуй.
habit the liberty, destructive in time; это почти признание – я скучал.
ты мне сказал: мистер флипс мне не нравится тоже, у него сальный взгляд, премерзкая рожа, он скользкий тип, ты видел, как он смотрел на класс: будто бы не изучал, а оценивал каждого из всех нас, его взгляд задержался на трис и кейси, на джеке, уорене, на салли и на тебе/мне.
я киваю: мы докурили последнюю из сигарет; мы еще ничего не знаем, но предчувствуем где-то в самой глубинной своей глубине: быть беде. сентябрь умирает в наступающем октябре, дождь моросит, заражая улицы скукой, мне подарили подержанный скутер, ты говоришь: на дорогах скользко, будь осторожен, zielonooki.
оки.
хриплые стоны-вздохи в закрытой кабинке. школьная раздевалка, там рядом – санузел, шесть душевых и каморка со всяким хламом. кейси неделю не ходит в школу, а после – взглядом ни с кем не встречается. мистер флипс ему усмехается.
меня это не касается.
тебя это не касается.
нас это все не касается.
не правда ли?
нет. не правда.
дрянной получается сон, едва ли тебе понравится.
ну вот, ты проснулся. вышел на кухню, выпил воды, сел и смотришь в окно: город не спит, город не тронут совсем тишиной, город живет, а ты прислоняешься лбом к стеклу, губами касаешься каждого из моих имен. я слышу твой голос, твой шепот, твой вздох.
это лишь прошлое, ангел, это лишь сон, прожитый эпизод, эпилог.
честное слово: все ок.
я сегодня пойду на концерт iamx, запишу тебе пару видео, сброшу в скайп или на почту, возьму для тебя автограф, хочешь? ложись, засыпай, мой далекий крылатый, давай, закрывай глаза, улыбайся мне, обнимай одну из подушек, остаток ночи я тебе помолчу: дам тебе выспаться хоть чуть-чуть, без снов и погружений в прошлое.
помнишь, как в наши двенадцать?
спокойной ночи.
[nick]Ksawery Wiśniewski[/nick][icon]http://s7.uploads.ru/He3ED.png[/icon]

i hear screams, like a victim for the first time
i hear screams, i hear screams
передавай привет папе, пусть лечится и не запускает: я слышал по радио – у вас там гуляет грипп, сам-то не простудись, пока помогаешь другим – не растеряй крыл. лови в инстаграме фото, на почту – видео, там нет ничего такого, что ты не видел бы, только я, крис, росчерк маркера по афише, строки песни, что все никак не смолкают. почему это все не случилось в мае, зачем нужно было случиться осенью, ближе к зиме, чуть больше, чем за тридцать дней до рождества?
нет, не так.
привет. я сегодня попал под дождь, вымок до нитки, был выжат воспоминаниями до капли: помнить все до мельчайшего – это мое проклятье, впрочем, оно не мешает спать крепко и от криков не просыпаться. ты первый сказал мне, что я кричу во сне – я никогда не слышал этого сам. может это уже не правда? чем прошлое дальше, тем крики тише, а молчание – ярче, не так ли, мой синеокий ангел?
нет. не так.
[nick]Ksawery Wiśniewski[/nick][icon]http://s7.uploads.ru/He3ED.png[/icon]
в кармане пять сотен и четвертак, глаза – воспаленные от бессонницы, если бы кто заглянул, решил бы, что один из нас точно колется или плотно подсел на колеса, но я предусмотрительно одевал линзы. никто ничего не заметил. никто ничего не увидел. я слышал, как плакала трис. я видел, как молчал кейси. я не знал, что сказать и как действовать, я даже тебе тогда не обмолвился ни полусловом. я боялся другого: взгляда серых холодных глаз на твоих губах. улыбки поверх острых моих ключиц. безразличие взрослых лиц, безразличие детских лиц, безразличие без границ. и я опускал глаза вниз. смотрел на носки неопрятных его ботинок с застывшими белыми каплями на. я думал: может он живет за карьером, где добывают белую глину. может это жидкое мыло. может этот мудак дрочил в сортире и не прибрал следы самоудовлетворения.
но.
кто-то другой знал во мне.
из-за каждой из этих капель.
кто-то из них плакал. падал. прятал позор глубоко в душу. неудачно вешался.
может быть, это был кейси. может – джек или салли. может уорен или трис. может быть, я. может быть – ты. я одного не понимал тогда: почему ни один из них ничего не сказал ни папе, ни маме, ни школьному мозгоправу? и только после всего, что случилось, я понял: они попались в паучьи сети. у каждого из них была тайна, постыднее и реальнее той, что потом случалась. каждый из них был наркоманом и приходил за дозой к парнишке с другой параллели по имени никс. интересно, что случилось с ним после того, как флипс…
я не молчу.
нет, совсем.
сколько там у тебя на часах? без пятнадцати семь? Вставать через два часа, не вздумай, пожалуйста, вдруг просыпаться сейчас, звонить мне в скайп и ругаться, что я еще не обедал и даже не выпил чаю.
я тоже скучаю, ты знаешь?
конечно, знаешь.
мы были детьми, а все дети странно боятся боли, о которой случайно слышали и совсем не боятся падения с крыши или, например, с социальной лестницы. потрясающее отсутствие чувства самосохранения, на все свое мнение, одни на двоих взгляды, во время просмотра порно: может и мы так? нет, это будет больно. это не правильно, ангел. и это – самое правильное. мы обнимали друг друга, когда засыпали. целовались украдкой где-нибудь на галерке, в полупустом вечернем автобусе, на берегу озера. поцелуи были все ярче, случались чаще, плотно сжатые тонкие губы подавались навстречу и предательски раскрывались, касаясь, целуя, лаская.
мы так талантливо умирали.
каждый из нас скопил, пару недель не завтракая и по мелочи подрабатывая: вынести мусор соседям, подстричь газон, раздать листовки на остановке – по почти триста баксов. пусть нервно – но мы улыбались. переплетали пальцы. я целовал твою шею, обжигал дыханием кожу, касался дыханием щек и скул. вжимал тебя в стену на самых безлюдных улицах.
я хотел купить курево, а ты настоял на ширеве. умница.
знаешь, ты до сих пор почти так же со мной целуешься, когда провожаешь на самолет и поезд: отчаянно, как-то надорвано, страстно и бесконечно пьяно – будто бы навсегда прощаешься. глупые сны о не менее глупой реальности. мы тогда еще не знали, но это вовсе не оправдание.
после уроков мы заглянули к никсу. он сказал – куда вам, сявки? возьмите-ка лучше гаш, свежая партия, герыч остался серый, вы сами не разбодяжите. мы сказали, мол лучше знаем, что нам надо, но если уж он отказывается…
никс нам сказал прийти завтра, мы отдали часть зеленых в качестве гарантии и/или аванса, он подозрительно мерзко заулыбался и слинял куда-то, даже звонка не дождавшись. это подлая, милый, и очень злая сказка. не помогает заснуть ни капли, но все равно вспоминается.
я тебе улыбаюсь, ангел, но, кажется мне, так вымученно улыбаюсь.
давай о другом: меньше, чем через неделю я возвращаюсь. вчера я шел домой с концерта, наткнулся на не то проповедников, не то хиппи, поговорил немного, было желание накуриться, но я воздержался. один из них подарил мне забавную зажигалку с жизнеутверждающей надписью «уничтожает память». я посмотрел твои сны, а потом достал его из кармана, поджег и смотрел, как он плавится, превращается в черно-серые капли на воде в стакане. немного обжег пальцы и, знаешь, я не уверен, что мне стало легче, но, говорят, дескать, время лечит.
доброе утро, моя синеокая вечность.
вари себе латте, проверь записи на автоответчике, линда уже отчаялась до тебя дозвониться. ах, да, а еще мисси. передавай ей привет, напомни что в среду ей нужно бы сдать макет, скажи, что в субботу я уже прилечу, но буду еще недоступен для социума, ну или соври ей что-нибудь, главное – избави ее от желания встречать меня в аэропорту с цветами и шариками.
улыбнись мне, как сейчас, снова.
мне нравится, когда ты мне улыбаешься.
не заваривай чай так крепко и не забудь прихватить на работу серую папку, она на столе под бумагами, где-то между булгаковым и налоговой декларацией.
у нас зацвели акации, город – будто бы весь в снегу.
пока. целую и скоро к тебе вернусь.

god is dead,
we get to sleep tonight,
walk with me into the truth,
out of your lies
вкус твоих губ по-прежнему терпко-пряный, мой синеокий ангел, ты кажешься мне усталым, мои-наши сны тебя угнетают, не правда ли? нет, не правда. мои поздравления кэти и максу, последний ведь только кажется бабником, на деле он – неплохой парень, просто запутавшийся однажды и на какое-то время потерявшийся в изменах неизменяемого, а потом встретивший мою секретаршу. правда ты не пропускаешь приемы лекарства, даже если чертеж становится непрерывной графитово-черно-серой во вчера из завтра? лечись, пожалуйста.
и, здравствуй.
я сегодня был паинькой, с утра и поел, чуть больше, чем просто чай, и тепло оделся, и даже успел прибраться, создавая иллюзию творческого беспорядка в быту и – надсадно – в памяти. но в последней все сызнова по порядку, до минуты отчетливо и незабываемо, как не сбиваешь настройки, как не стираешь файлы.
они одинаково улыбались: и никс, и флипс, я помню, мелькнуло противное, скользкое: кто сверху из них двоих, и почему бы им не растворяться друг в друге, не калечить другие, пусть и «кривые» или «неправильные» пути и судьбы?
не суди и не судим будешь.
сердце билось всполошенным птахом, мне хотелось тебя касаться, во мне не осталось страха – только злость и ярость, только гнев, обида, досада, все из тех, что рождают расстрелянных сгоряча одноклассников и взорванные трамваи. наши пальцы переплетались, мои мысли метались по клети разума, замирали от твоих взглядов, успокаивались от касаний и выстраивались в неизбежную правду. слишком мало осталось времени взвесить, исчислить, понять, простить. я коснулся твоей безупречной кожи полувыдохом: «отвлеки». не было ни второго, ни третьего шанса, не было права на неосторожность или ошибку, ничто не осталось мне, только ты.
и.
лови фотографии: акация вся в цвету, все мостовые белы – весеннее рождество, ветер кружит по асфальту мертвый опавший снег, время замедлило – видишь – свой бесконечный бег, любуясь мгновением красоты.
память не терпит фальши и не прощает лжи.
если бы что-то сложилось иначе. если бы я был один. если бы мы тогда не решились. если бы флипс оступился, шагая к полуоткрытой двери, пробормотал проклятье достаточно громкое для того, чтобы мы могли друг от друга тогда оторваться, сбежать в бесконечные школьные, дома выравнивать сбившееся дыхание, до одури целоваться, ждать, когда мама уйдет в ночную или мои свалят на выходные, слушать твое «ледышка» и согреваться прикосновениями горячих и губ, и пальцев, руками, едва дрожащими, тебя раздевать и самому раздеваться…
ты киваешь. в мыслях все проще, чем дважды два – я не люблю математику, но она порой выручает, мы идем рука об руку к нашей безмолвной тайне, к поцелуям без правил, крикам во сне, к бесконечному не-забыванию, мы с каждым шагом ближе к отчаянной неизбежности.
он касается твоей кожи, я не выдаю ярости, я бесконечно к двум прибавляю два и два на два умножаю, у меня получается пять, я отчаянно припоминаю все что прочел за неделю до скопленных двух с половиной сотен, мои руки совсем не дрожат, когда я держу зажигалку под нержавеющей сталью, когда растворяю все, не просыпав ни крошки, его губы ласкают твои, в его грязных объятьях едва не хрустят твои хрупкие тонкие подростковые кости, у меня нет ни права, ни воли на ошибку или неточность.
раствор. игла. поршень.
пора. потерпи немного. у нас не осталось выбора и потому – мы сможем.
я остаюсь на коленях, но ни минуты не каюсь, совсем неумело ласкаю его сквозь ткань, а после – лишаю защиты из ткани, он запрокидывает голову, хрипло и грязно стонет, пальцами в волосы зарывается, я касаюсь его бедра, в вену вгоняя иглу с одного удара. пять грамм неочищенного в его крови растворяются, он что-то кричит, по щеке расползается боль от удара, я вижу твои глаза, мой синеокий ангел, я взглядом своим твоего касаюсь, чтобы не слышать ни крика, ни хрипа, ни гулкого стука, с которым он оседает вниз, тяжело и грузно, чтобы не видеть, как в его тусклом взгляде злость оседает испугом, как сереют его ненавистные губы, как дыхание вдруг обрывается диким хрипом, как вздуваются вены под загорелой кожей.
я не знал, что мы сможем.
но мы смогли.
пожалуйста, улыбнись. это почти хеппи-энд, прошлое делает шаг навстречу, но мы сможем, ты знаешь ведь, сможем: проговорить его вместе, продышать, пережить его сызнова вместе, не сочинив ни единой неверной линии, не утаив ни единого вдоха, не списав на «не помню» ни ноты из нашего общего эпизода, который забыть, пожалуй, было бы проще. если бы вовсе было возможно.
ты снова не выспался. води, пожалуйста, осторожнее, а лучше и вовсе сегодня езжай на метро, или нет, попроси катрин – ей нужно забрать бумаги, она тебя подвезет, угости ее кофе, ты обещал когда-то давным-давно, она любит латте с кленовым сиропом и пьяной вишней, а еще не забудь посмотреть на ее виш-лист, через три дня у нее юбилей, а ты снова (держу пари) позабыл о подарке от нас двоих.
доброе утро, мой синеокий ангел.
ты не забыл, что в субботу я прилетаю? глупо тебе говорить «не встречай меня?»
самолет в четыре утра, пожалуй, возьми отгул или в пятницу не засиживайся допоздна, отмеряя работой часы и минуты до «ну наконец пора», и, пожалуй, возьми такси, а не езжай сам, я хочу обнимать тебя, засыпать на твоем плече, забываясь под шорох шин, зарываясь носом в твой теплый свитер или уютный шарф.
я позвоню тебе в скайп.
пока.
[nick]Ksawery Wiśniewski[/nick][icon]http://s7.uploads.ru/He3ED.png[/icon]

help me forget these memories of you
and everything that never was...
i'll mend from this with all of my regrets
and all your secrets of the past.
there's nothing wrong with me!
there's nothing wrong with you!

тшш, не ворочайся так беспокойно, спи, я сегодня все скажу за двоих, я сегодня не раз поцелую тебя и нежно, и крепко, ты молодец, что не забыл ни о чае покрепче, ни о своих таблетках, ни о подарке катрин, ни о визите к соседке: она уехала на неделю, нужно было зайти и полить цветы, покормить ее канарейку, помнишь, я никогда не любил посаженных в клетку птиц. у салли был попугай морис, я как-то раз его отпустил и искренне верил, что он улетел чуть дальше, чем до первой из встречных кошек/собак/машин. мориса, помнится, не нашли, салли со мной не общалась почти что месяц, но не отказывалась от угощения, кажется, я приносил ей конфеты и крекеры. мориса не нашли, нас с тобой, помнишь – тоже, мы бесконечно продрогли, кажется даже и изнутри замерзли, и дело было вовсе не в холодном порывистом ветре, не во дне, проведенном на улицах и в переулках, за гаражами, у берега речки, в кафе у заправки, где мы покупали кофе, через силу ели хот-доги, сжимали ладони друг друга крепче, вздрагивали заслышав сирены, шарахались прочь от встречных, я не помню, ты знаешь, толком, как мы дожили до вечера, я помню твои ледяные пальцы, твои горячие губы, одно на двоих «никому ни слова», детство, расстрелянное на фоне белого кафеля тех душевых в школе, страх в постепенно гаснущих рыбьих флипса, я помню все до единой мысли. в нашем страхе не было смысла, как и родителей – дома, в холодильнике – колы, в опасениях – правды. ты был со мною рядом, я видел во тьме твой абрис, я еще не умел (как умею сейчас) к тебе прикасаться, «по-взрослому» целовать тебя, но во мне не осталось страха, только жажда. я целовал тебя так бесконечно жадно, стирая и рамки, и грани, и правила, и касания губ чужих, искривленных скупой усмешкой, я умирал от страсти и воскресал от нежности, мы шагали от неизбежного к неизбежному, в нашу первую ночь мы распрощались с детством, мы себя пригвоздили друг к другу тайной, мы друг в друге нашлись/потерялись, мы забыли за смерть испытать раскаяние, мы касались друг друга: неумело, невинно, ласково, сдирая футболку, расстегивая рубашку, высвобождая из-под пояса джинс белоснежную майку. мы смотрели сквозь тьму неотрывно в глаза друг другу, я шептал тебе luby в губы, а в глазах твоих было небо, мне казалось, я вижу звезды, мне казалось, что рядом – бездна, я тебе подарил всю нежность, а взамен получил твою. если рай существует, мы были в своем раю, под телами комкались простыни, джинсы падали на пол почти беззвучно, ты читал по губам мою душу, мы сплетались телами ближе, нам от страсти сносило крышу, эта страсть нам все сердце выжгла, воскресила фениксом из золы: или два, или вовсе одно на двоих, я губами украл твой вскрик, а потом бесконечный еще один, мы совсем потеряли страх, где есть страх – места нет любви, я царапал твои ключицы, плечи, на спине оставлял следы: все потом успеет зажить. мы беззвучно стонали – от хриплого выдоха и до вдоха, мы терялись в отчаянной нашей страсти, мы касались друг друга так искренне, так беспощадно ярко.
обещают, что завтра будет солнечно и тепло, даже, пожалуй, жарко, я схожу прогуляться в парке, полюбуюсь еще акацией, дикой цветущей вишней, говорить тебе «спи» это лишнее, ты совсем не уснешь теперь, мой синеглазый ангел, знаешь, может и к лучшему эта странная незабываемость? я сейчас растворяюсь в воспоминаниях, я как будто тебя касаюсь, будто снова губами ласкаю губы, ощущая на выдохе luby mój, мне тебя не хватает рядом, да, ты прав, скайп совсем не спасает: невыносимо слышать лишь голос и не чувствовать кожей твое дыхание.
засыпай давай, тебе на работу рано, опять это чертово совещание, не забудь заглянуть за донатом и за кофе, если ты возьмешь мой галстук, тот, синий, я буду совсем не против, не ворчи, ну и что, что твои чертежи не закончены, ты ведь знаешь, что это устроит нормана, обещай, что пораньше уйдешь с работы, погуляешь по парку или как-то еще отдохнешь немного? вкус твоих губ - bittersweet, я сегодня, пожалуй, посплю за двоих, я тебе не смогу позвонить, ведь вернусь за полночь, корпоратив с пятницы на субботу, ты ведь помнишь? засыпай, закрывай глаза, дыши спокойно и ровно, в этой памяти больше нет страха, отчаянья, смерти, боли, эта память о том, что прошло и о том, что осталось с нами, эта память о тайне, которая вовсе не стала тайной, о чужом благодарном молчании, о том, что калечит не время/наркотик/запретные связи, а безразличие взрослых, неспособность увидеть правду, убежденность, что так не бывает, это память о том, что жертва порой охотника убивает, не то себя, не то право свое на любовь/безопасность/свободу отчаянно защищая. наша память – одна на двоих неприкрытая правда, обнаженная, пусть и зажившая рана.
засыпай, спи спокойно, мой синеокий ангел. еще сутки-вторые и я буду рядом.
[nick]Ksawery Wiśniewski[/nick][icon]http://s7.uploads.ru/He3ED.png[/icon]