– Нет, – произносит Борджин с категоричностью, которая в былые лучшие дни ясно давала понять его упрямым конкурентам, что их дела совсем плохи, а более близким – что тема спора закрыта и им следует смириться с вынесенным решением. – Нет, это абсолютно исключено. Он не сразу осознаёт, что повторяется, отступает на шаг, устало усевшись на край письменного стола и массируя виски: в этот момент сосредоточиться на чём-либо так же трудно, как на поле боя, находясь под обстрелом темномагических и Непростительных заклятий. От Рождества, нагрянувшего в этом году как-то возмутительно быстро и рано, будто некоторые из  старинных маховиков в Министерстве уцелели, их отделяет четыре дня, и он катастрофически отстаёт от собственного плана под претенциозным заголовком «Быть Лире хорошим мужем». Часы укоризненно отзвонили два. Все нормальные волшебники уже давно шатаются по Косому переулку, пьют пряный глинтвейн, едят запечённые яблоки в карамельном сиропе и оббивают пороги в лавках украшений и разноцветных шутих. Их сын с утра как заведённый носится по дому, в суматохе перемазавшись в муке от грушевого пирога и теперь запечатлевая на шёлковых платьях Лиры, небрежно разложенных на двуспальной кровати для примерки, кривые лапы злобного призрака. Сама Лира почему-то пребывает в наивной уверенности, что её единственный ребёнок под надёжным присмотром мужа и что оба они проводят экскурсию её лучшей подруге, пока она, как и каждый Новый год, старается запечь ту самую индейку по рецепту их домовика. Что до пресловутой подруги, то, наотрез отказавшись от перспективы полюбоваться на неприличное творчество их садовых гномов из рыхлого снега, она уже битый час предпринимает всё для того, чтоб её личное разочарование в ценностях семьи и брака передалось и его жене. А оно непременно передастся, если под пение хоров в Сочельник выяснится, что он не позаботился о подарке на годовщину свадьбы. Борджин вздыхает. В этих адских условиях даже элементарный пункт «быть хорошим» кажется ему недостижимой целью.
– Пенелопа, – пробует он ещё раз, применяя древний трюк, о котором рассказывал кто-то из знакомых авроров, и потому стремясь как можно чаще упоминать её имя, словно подчёркивание его важности поможет ему вернее избавиться от неё и заняться поисками. Он знает: официально её зовут иначе, но все его попытки обращаться к ней как к Персефоне разбились о безапелляционное «Пенни, для вас просто Пенни», так что в конечном итоге он по-своему удлинил это фривольное сокращение, в мыслях зафиксировав её как Эту Женщину. – Пенелопа, послушайте. Мы не можем ходить по магазинам вдвоём. Это противоестественно неправильно. В конце концов, вы же Лирина подруга, а не моя, – Борджин вкладывает в охрипший голос всю проникновенность и убедительность, на которые способен. Когда он делал так в последний вспоминающийся раз, Лира согласилась выйти за него, но её подруга старше на горькие четыре года и вчетверо упёртее его замечательной внушаемой жены, и закрадывается подозрение, что аргументов «против» у него осталось довольно мало. Он внимательно глядит в её серые глаза, взял бы за руки для пущего эффекта, но не без причин опасается, что если разрешит дотронуться до себя, то мигом очутится в её хищной компании в ревущем камине в голодных всполохах ярко-зелёного пламени. Боковым зрением ему видно хмарь за окном кабинета: с ней или без неё, но драгоценные минуты не ждут, и из перламутровой утром, как будто растушёванной по холсту кистью с большим количеством воды, она постепенно мутнеет до сумрачной послеобеденной. Борджин сомневается, что владельцы лавок с сувенирами, полезными в хозяйстве вещами и упаковочной бумагой так уж жаждут работать до последнего покупателя, ведь предновогодняя лихорадка и так с лихвой возмещает им месячную прибыль. Скорее всего, в то же мгновение, когда их кассы разбухнут от сыплющихся галлеонов, они встанут, пожелают всем незабываемого вечера и ночи, запрут двери и отправятся домой пить свой горячий хмельной пунш и закусывать штруделем.
– Почему бы вам не пойти вон ну не знаю, куда-нибудь? Например, на кухню, выручите Лиру с рождественским ужином, она всегда начинает его готовить заранее, чтоб было время переделать. Или к морю? В зимний сезон там очень красиво. И вас может смыть со скал. Это звучит жалко, но у Борджина вышли все допустимые сроки и практически вышло его ангельское терпение, так что, поднявшись и прихватив с собой трость, он идёт вниз – переобуться, снять с вешалки пальто и сразу аппарировать. Её шаги цокают прямо за ним, выразительно выстукивая ритм по полу, и потому, развернувшись с шарфом в руках к стенному зеркалу, он не особенно удивляется тому, что снова сталкивается с ней нос к носу. С тоской покосившись на трость, Борджин чуть-чуть отодвигается от гостьи. – Пенелопа, серьёзно. Вы прекрасная девушка – ложь, – и я рад видеть вас в нашем доме – ложь! – но вы меня немного бесите ну, знаете, отвлекаете. Я должен купить жене достойный подарок, – он понижает голос до умоляющего шёпота. – И я страшно опаздываю.
А ведь мама предостерегала: девочки из тебя верёвки будут вить…

Отредактировано Berthold R. Borgin (2017-12-06 22:16:09)

Борджин меняется в лице.
Разумеется, наличие у Лиры в нагромождениях чемоданов с блузками, флаконов с духами, украшений и гигантской бесформенной кучи запасных халатов для больницы такой вещи, как нижнее бельё, не было для него ни огромным секретом, ни, соответственно, откровением. В конце концов, не так-то легко упустить из виду, что ящики комода, где прежде обитали лишь ваши однотонные галстуки и пара носовых платов в патриотичную клетку, ни с того ни с сего стремительно заполнились чем-то более треугольным и куда более кружевным. В их доме это что-то появлялось точно так же, как у кого-то ещё – бездомные котята: без предупреждения, ненавязчиво и обезоруживающе коварно, – и так же, как и котята, проникнув в него однажды, поселялось там навечно (ну или как минимум до следующего показа у Фредерика Модного с Бархатного бульвара). «Наверняка единственные в этом сезоне!» комплекты «ты только посмотри на эту красоту!» цвета то и дело прилетали сквозь бурю с совами, стучались в заднюю дверь с эльфами-посыльными и с изумительными постоянством и безжалостностью нападали на Лиру по дороге с работы. Иногда, испытывая муки выбора, миссис уже-слава-Моргане-не-Нотт представала перед ним в чём-то «загадочно антрацитовом» или «волнующе индиговом» и требовала ответить, – но честно, ладно? – что меньше подчёркивает «ужас, что у меня вот тут» или не надеть ли их под «ну то платье». Особой логики в этом Борджин, признаться, не находил, потому что, как правило, после этих бурных демонстраций в полумраке спальни Лира всё равно никуда не шла в ближайшие пару часов, но, так или иначе, никогда не отказывался помочь. Он бы бессовестно солгал, если бы принялся утверждать, что ему не нравится медленно и тщательно избавлять её от каждой детали, будь она «гипнотически амарантовой» или «игриво лаймовой», но даже мимолётная мысль о призраке Пенелопы в их постели причиняла ему боль. И ещё деньги. Упрекать его в тех благотворительных пожертвованиях в фонд собак-инвалидов, где председателем числилась – вот поразительное совпадение – всё та же Пенни Вайз Деррик, что инспектировала лавки в Лютном переулке на предмет контрабанды, было очень подло.
– Тише! – шикает Борджин и, едва дав девушке расправиться с шарфом, выпихивает её на улицу, прямо под мерно ложащийся снег. Он бы её и раньше выдворил, но с той, пожалуй, сталось бы вовсе придушить его в безудержной погоне за Лириным счастьем. – Перестаньте орать. Вас же может услышать, – он нервно озирается по сторонам: вокруг нет ни души, – кто угодно. Например, Лира – её образ, облачённый в… ну, в ту вещь, которую только что посмела предложить Эта Женщина, вынуждает его как-то неуютно ощущать себя в костюме-тройке. Безуспешно экзорцируя это непристойное зрелище из собственного воображения, он прихрамывая шагает по вьющейся между двух сугробов, возвышающихся по оба края как бордюры, тропинке к заиндевевшим воротам, где нет антитрансгрессионного барьера и антимаггловского купола. Пенелопа, конечно же, продолжает преследовать его – ха, дорогуша, попробуй-ка своими каблуками нашу шотландскую грязь, – и на миг перспектива увести её как можно дальше от Лиры и их сына кажется приемлемой, даже если это бесповоротно угробит его нервную систему. – Я помню, – не оглядываясь на неё, угрюмо роняет он, когда беседа в стиле «переигнорируй то, что тебе говорят», петляя и спотыкаясь, съезжает вбок и неожиданно упирается в тупик страданий и безысходности, называющийся «тот год, когда я развелась». – Те ещё впечатления. После того как вы неделю прорыдали на гостевом диване, нам пришлось перетягивать всю обивку, – жидкости, что ручьями изливались из безутешной опять-мисс Деррик, оказались чуть ли не более едкими, чем гной, выделяемый бубонтюбером. – А портрет двоюродной тёти Розамунд месяц пел неприличные песни. Вы что, не знаете, что алкогольные пары плохо воздействуют на артефакты такого рода? Он раздражённо фыркает и качает головой; его дыхание повисает в морозном воздухе. – И я молчу о фотографиях. О. Фотографии. Фотографии были отдельной темой. В дни великой скорби они неконтролируемо сыпались из самых непредсказуемых мест Персефоны Деррик: её сумочек, карманов, её вторых сумочек и внутренних карманов… Что же касается содержания, то благодаря цвету кожи людей, запечатлённых на них в местах, которые вы бы и не подумали считать хоть немного уединёнными, они без труда могли бы сойти, допустим, за раритетную Камасутру с двигающимися ч/б гравюрами. Борджин способен ещё долго распространяться об ущербе, который она ухитрилась нанести, пока занимала комнату на втором этаже, но дорожка заканчивается: они подошли вплотную к почтовому столбику с намёрзшим льдом на нём.

– Хорошо, – глубоко и размеренно вдохнув, он обречённо оборачивается, беря свою спутницу под локоть. – У меня нет идей, ясно? Если бы они были, я бы тут не стоял и не спорил с вами. Поэтому сейчас мы для начала отправимся к Косой аллее и проверим… проверим… в общем, посетим пару мест. Можете пойти со мной, но если вы вновь намекнёте, что наблюдаете мою жену в таком виде, чтобы оценивать её нижнее бельё, я вас зааважу. Apparate. Мир взрывается красками и сплющивается, скручиваясь в узкий проход в центр Лондона. Секунды спустя они оба уже безмолвно пялятся на буквы, прыгающие и по-новогоднему сверкающие на вывеске ювелирного: те пронзительно вопят, что мистеру Борджину пора нанимать адвоката на бракоразводный процесс. Или, если короче, – ЗАКРЫТО. – Отлично, – произносит он, машинально опираясь на рукоять трости и прикладывая усилия к тому, чтобы в его голосе пока не звучали растерянность и паника, нарастающие в груди. – Полагаю, вы довольны. Теперь мне и впрямь надо выпить.

Отредактировано Berthold R. Borgin (2018-03-08 13:13:25)