Падать в пустоту страшно. Но забвение показалось приятным.
Оно было колышущимся морем, на котором медленно, но верно устанавливался полный штиль. Мертвенный холод постепеннее отступал, равно как и страх, который до этого сковывал тело и нервы. Тихо. Только негромкий рокот бегущей по разным путям воды. С каждым разом моргать все тяжелее - может, не делать этого вовсе? Выдох - шелест, вторящий волнам, точка в конце предложения. Странно, но даже боли нет. Неужели все забрала гладь вокруг? Улыбка застыла на лице.
Так вот, каково оно - умереть.
Люди страшатся смерти, хотя это и безумно естественный для них процесс. Рано или поздно остановится сердце каждого, перестанет бежать по жилам кровь, и грудь замрет в ожидании следующего вздоха. Ей, в общем-то, все равно, перешагнул ли ты отметку глубокой древности или же издал свой первый крик: пред ликом её все равны. Она справедлива в своих суждениях, пускай и порой её внезапное появление заставляет печалиться и негодовать. Целая туча вопросов: а что успел я сделать, как много я должен был еще свершить? Каков результат? Все же порою в предчувствиях задумываешься об этом. Славный герой, заслуживший почет и память народа в веках, ли же просто еще один неизвестный, не получивший места в чужих головах и колдографиях? Что же, иногда хорошо, что мертвым уже все равно. Они уже не пекутся о таких тщеславных вещах. Конечно, наверное, всем бы было приятно узнать, что на твоей могиле снова лежат свежие цветы или хотя бы проросли ландыши, однако это все слишком земное. Пускай остается на совесть живым. Все мысли в последний момент перед тем, как станет совсем темно - мелочи, не стоящие внимания. Чаще всего хочется уйти спокойно. Ну или хотя бы со знанием того, что это будет не больно. Обычно до последнего боишься именно этого.
Все-таки, страх смерти хуже самой смерти. В любом случае, после нее уже нечего бояться, ведь так?
Запах соли и морского прибоя. Туман приятно окутывает уставшее тело вместо с водой. Убаюкивает негромкой песней, держит за руку также заботливо, как в далеком, забытом моменте детства делала это мать - нежное и теплое прикосновение остановившегося времени. Спи, говорят тебе. Спи. Больше тебе ничего уже не нужно.
Ну, а на самом деле? Небо над головой безумно звездное и темное, глубокое, словно пропасть. В него хочется падать. Слишком красивое зрелище.
Интересно, каково это? Быть для кого-то падающей звездой, дать загадать желание, которое - уж это я обещаю - обязательно исполнится? Не самое худшее предназначение. Как здорово подарить кому-то искреннее желание, а может быть, даже, и жизнь? Кто-то умирает, а кто-то рождается - вот он, замкнутый природный круг, безукоризненно воплощенный в постоянно бегущем куда-то мире. Куда и зачем? Сначала даже не задаешь себе таких вопросов - тебя быстро втягивает в вечную гонку. А стоит только лишь остановиться - и вот ты смотришь на звезды и ощущаешь ту самую долгожданную безмятежность. Только ты, бесконечное море и мириады блестящих звезд.
Всегда мечтал пройти по Млечному пути.
"Иди ко мне".
Голос нежный и доселе незнакомый. Но такой манящий. Вода сначала держит, будто не дает двинуться, но после неожиданно отпускает. Все внезапно меняется местами, тело легко подаётся вперёд - ногой на открывшуюся дорогу. Осколки звёзд очень острые - в них видно собственное отражение, остатки того самого, мертвого «я». Ноги неожиданно босые - путь колется, но нужно идти вперёд. Кажется, будто должен, и это странное ощущение застывает где-то под грудной клеткой.
Оглядываться не рискнёшь. Да и не нужно. Никому не хочется увидеть в отражении то, что уже никогда не станет твоим. А может даже и не было?
Шаг за шагом по тонкому, но плотному воздуху. Если свет, к которому нажо идти, выглядит так, то знаешь, я совсем не против.
Но что-то хватает его за руку - запястье сжимают чуть ли не до синяков. Оборачиваться не хочется, но приходится: большие напуганные глаза, голубее полуденного неба, и тихий шепот:
- Не уходи.
Пальцы переплетаются с пальцами. Холодные, будто сотканные изо льда.
- Не делай этого. Не сейчас.
Когда будет это сейчас? Меня же зовут, - мысль, которая колотится где-то внутри, совсем неуверенная, и за ней следует первый вдох - отрывистый, наполненный ярко-алой болью. Дальше воздух не идет, бьется, жгучим сгустком сжимаясь - а лестница под ногами неожиданно падает.
Ощущение падения - страшное и отчаянное, и даже если бы можно было кричать, он бы не смог - или не посмел?
Тело входит в прожорливое море, жадное до чужих жертв; стремительно вниз, подальше от белого света звезд, вниз, в глубокую, жуткую тьму.
Мне кажется, я касаюсь дна.

И он проснулся.

После злополучного визита Дезмонда Стоун вновь и проваливался в усталое, наполненное бездумной чернотой оцепенение, и всякий раз выныривал из него ненадолго только лишь для того, чтобы глотнуть воздуха на какой-то недолгий момент незамутненного сознания; подобные качели безумно утомляли - дайте уж либо забрать мозги и сознание, установив на нужное место, либо просто позвольте умереть, одно из двух, третьего не дано. Но отпускать его заново на тот свет явно не собирались.
Впрочем, уже к ночи Пташка понял, что наконец может открыть глаза без угрозы того, что они тотчас закроются, не дав попросту понять, что происходит вокруг.
На крохотной прикроватной тумбочке мерцала крохотным огоньком небольшой, исцарапанный временем и невзгодами светильник. Его света все же хватало на то, чтобы рождать длинные, мрачные тени, затаившиеся по углам, хотя он и был очень и очень скуден. Кай закрыл глаза, пытаясь выслушать тишину вокруг - первым звуком, который поглотило сознание, был негромкий и робкий треск фитилька, а после и чужое негромкое, размеренное дыхание. Боль во всем теле была практически осязаемой - скорее всего действие всевозможных зелий уже прекращалось. Стоун невесело усмехнулся этим мыслям: он ожидал отката от такого насилия над организмом чуть позже.
Осторожно повернув голову, Кай увидел стоящий рядом с его кроватью стул, чем-то напоминающий кресло. Мужчина долго рассматривал знакомый изгиб ног, усталость, тенью отраженную на тонком, все еще будто девчачьем лице, трепещущие во сне ресницы и прекрасную безмятежность черт. Сколько она сидела здесь перед тем, как он очнулся? Очевидно, долго. Алира подогнула под себя ноги, и хотя поза ее явно была неудобной для сна, тем не менее она явно была готова в любой момент сорваться на помощь, если того потребует ситуация. Пташка и сам не заметил, что ненароком улыбается при виде этого зрелища: юный колдомедик, утомленный борьбой за чужое существование.
Меньше всего аврору хотелось будить ее. Она заслужила этот сон куда больше него. На дворе уже скорее всего царила беспроглядная ночь. А она все еще здесь. С ним.
Эта мысль была невероято теплой. Лира, дорогая Алира Нотт. Я солгу, если скажу, что не знаю, сколько мы с тобой не виделись до этого момента - знаю, сходу назвав количество дней и возможно часов. Не самое лучшее время и место для встречи. И Кайсан знает, что она согласилась бы с ним.
Варварство - заставить ее открыть глаза, встретиться взглядами, пусть и очень, очень хочется. Разные миры, разные дороги - они почти в параллельных вселенных. Или близко к тому. И скорее всео, что-то по злобной шутке пошло не так, раз линии, которые не должны были скреститься больге, неожиданно пересеклись. В груди щемит не только от раскрытой повторно часы назад раны.
Осторожно, сдерживая любые проявления слабости - не сразу, но что может остановить аврора - Пташка с трудом приподнимается сначала на локтях, а потом и вовсе пытается сесть. Стоун тратит время на то, чтобы принять если не сидячее, то хотя бы близкое к тому положение, а после сдергивает один из пледов, которым он укрыт, для того, чтобы хоть как-то укрыть им Алиру, а после переводит абсолютно выходящее из-под контроля дыхание и сердцебиение, не оценившее заботу не о собственном теле и врубившее на максимальных частотах звон в ушах. Но тихая радость стоит гораздо больше, чем терзающая телесную оболочку. Аврор знает, что не заслуживает испытываемого ею неудобства в этом тесном креслице, ее усталость физическую и душевную. Стоило ли Лире вообще знать об этом всем? "Она ведь..."
...будущая миссис Забини?
Он поправляет сьезжающий с ее коленей плед.

Отредактировано Kaisan Stone (2019-05-27 15:22:31)

Невозможно сдержать улыбку. И слишком неловко прерывать чужие путаные извинения, в коронных на самом деле нет никакой нужды. Тут неизвестно еще, кому в пору извиняться - ему или Лире, которая пожертвовала своим свободным временем и отдыхом, оставшись здесь, на неудобном жестком кресле рядом с его кроватью, хотя совершенно не должна была. Сделала это потому, что он её друг... или был им? Привязанность сохранилась даже несмотря на прошедшее время, которое порой прокладывает расстояние между людьми, делая их недосягаемыми. Во всех отношениях.
- Малыш - это очень трогательно, - Стоун даже хотел засмеяться, но подавился собственными попытками. С такими вещами придется повременить. По крайней мере теперь. - Меня так еще никто не называл.
Пташка смотрит на Алиру, и мысли сами расплываются в каком-то не самом нормальном направлении.
Рада ли она тому, чем занимается сейчас? Как относится к тому, что ждет её впереди? Думает ли вообще об этом или хочет напротив забыть?
От кучи вопросов действительно кружится голова.
На самом деле волшебный мир порой казался куда более диким, чем насосом деле таковым являлся. Заставшим во времени, замершим в пространстве, как чертова Атлантида, которую по сути никто, наверное, и не видел никогда. Маггловское общество давно отошло от многих традиций, стало проще относиться к суевериям и в принципе во многом разглядело жизнь под другим углом и начало пробовать её на вкус. Здесь же всё было гораздо сложнее. Конечно, прогресс добирался и сюда: волшебники, рожденные от пар обычных людей, не знакомых с магией, нередко заставляли магическое сообщество немножко волноваться. Каждую из сторон можно было понять: выращенные в совершенно иных условиях молодые люди пытались подстроить под себя окружающие их пространство, притащив за собой всё, к чему привыкли, в то время как чистокровные волшебники зубами вцепились в многовековые устои, не желая уступать позиции.
Потомки волшебных семей становились жертвами этого противостояния. Лира в данном случае не была исключением. И спасибо, что в данном случае семья не только дождалась её совершеннолетия, но и не сильно спешило с тем, чтобы выдать дочь под венец прямо здесь и сейчас. Но в любом случае потому, что брак выгоден двум сторонам. Никакой любви, как бы старомодно это не звучало.
- А тебе стоило в этот момент нежиться дома, дорогая. Так что могу заметить - оба хороши, - Кай усмехнулся, добавив: - Да и к тому же стоило поспать еще, - это прозвучало уже куда мягче. Мужчина не стал сопротивляться её напору. С медиками обычно вообще опасно спорить. - Я бы и постель тебе уступил, но боюсь показаться излишне суеверным, если скажу, что это плохая примета.
В таких постелях вообще лучше не оказываться.
Усталый мозг отмечает, что всё-таки она слишком добра к нему. Хотя вообще не обязана. Это всё еще свободное время, которое по факту пропало из-за её открытой души.
Начинать более личный разговор почему-то становится максимально неловко. Пташка какое-то время даже молчит, услышав имя Остина, а потом всё же хмыкает, заметив:
- Ты всё еще можешь похвастаться. Моей тушке не дали откинуться только твои старания. И твоих коллег, как я полагаю. Так что упоминание своих заслуг перед братом вполне оправдано. Он может тобой гордиться. Я вот уже начал, - похвала вырвалась в последний момент и выглядела слишком неуклюже, а от того скорее забавно. Стоун потер щеку со шрамом, будто пытаясь сгладить собственную неловкость.
Мы так давно не говорили, мне так много хочется спросить у тебя. И рассказать, наверное, тоже. Но так не хочется быть навязчивым. Быть лишним.
Время накладывает свой отпечаток. Все же неотвеченных писем было много. Хотя Стоун никогда не требовал ответа.
Теплый огонек лампы едва заметно мигал, мягко освещая только их лица. Это было похоже на какое-то таинство.
- Я... так рад тебя видеть, - и ведь мог никогда больше не увидеть вовсе. Часы до того, как он снова вернулся в сознание, все еще способствовали. В голове была даже не каша, а слякоть, а на душе и того хуже, пускай аврор и пытался не заострять на этом свое внимание. - Наверное, этой встрече стоило состояться немного иначе. Извини.
Кай смотрит Лире в глаза и видит там бесконечное теплое море. Таким же было беззаботное небо над Хогвартсом, когда они были совсем еще детьми и творили какие-то совсем безумные глупости.
- Но всё-таки настолько, что ради такой встречи вернулся бы еще разок. Можешь за это забить меня мои ботинком, я не обижусь.
Её хочется обнять, но предложить объятия кажется как-то очень фамильярным.
В какой-то момент Кайсану думается, что своей болтовнёй он задерживает её.
Вдруг она осталась только для того, чтобы проверить, что он успешно очнулся?
И все вот это вот - это лишь оставшееся от всего, что было дружелюбие? И это вот рабочее обязательство вовсе разрушило её планы, и ей только и остается, что быть вежливой?
От этого едва ли не бросает в дрожь, и Пташка на секунду прячет взгляд, опасаясь, что еще секунда, и все это отразится на его лице.
- Боюсь, я сильно задерживаю тебя. На улице ночь.

У неё тёплые руки и нежный голос. Они возвращают в прошлое, кажущееся неприлично далёким — Кай даже сказал бы, что для него прошли едва ли не миллионы нет, хотя это будет всего лишь плодом его воображения и мироощущения. Как бы он не любил ощущать себя слабым, сейчас это состояние виделось ему какими-то действительно особенным. Как, например, двадцать девятое февраля, которое бывает раз в четыре года.
Пожалуй, ради этого стоит затихнуть чтобы поймать момент. Продлить его. Насладиться.
— Мунго хуже аврората, — усмешка Кая выходит слегка печальной, ведь он знал, о чем говорит. Его мать была маггловским медиком, и её не так просто было застать дома. В мальчишеских глазах она была неизменно героем. И если многие дети хотели статью скажем, пожарными или полицейскими, то Кай думал о том, что станет хирургом и тоже будет спасать людей в белом халате. Ну, или хотя бы патологоанатомом. Правда, потом как-то его энтузиазм поугас. — Работы тьма, с людьми общаться приходится. Когда работа заменяет дом, то это уже каторга. Не злоупотребляй этим. Перестанешь любить людей, — однако, взглянув на Лиру, сразу добавил: — Хотя ты не перестанешь.
Наверное, этим ты с большего и отличаешься от своей семьи. И пожалуй, ты лучшее, что могло случиться с этой фамилией.
— Ой, боюсь-боюсь, — Стоун с ехидством копирует интонацию Лиры в ответ на её замечание про то, что он вряд ли сумеет встать. Ещё утром — или что это было за время суток, чтоб его? в голове просто гулял ветер при попытке вспомнить точную сколько прошло часов — мужчина достаточно весело скакал, не слишком обременённый одеждой, к умывальнику. Жаль, простынь идёт ему не так сильно, как греческим статуям и барельефам. Насколько дешевле обходился бы гардероб. — Когда мне угрожают красивые девушки, мои коленки начинают трястись от страха. Только ладошки не потеют, но я исправлюсь, обещаю! — Пташка, тем не менее, осторожно убрал ногу, давая Нотт больше пространства, чтобы она могла удобно расположиться. Ему эгоистично хотелось, чтобы Лира побыла с ним ещё немного, хотя и здравый смысл говорил, что это хреновая идея по ряду причин. В этом он уже признался вслух, на самом деле давая Алире воспользоваться лазейкой и уйти, пока не поздно. Во всех смыслах.
Стоун видит слёзы на её лице и признается, что это не совсем то, чего он хотел бы. Во всяком случае, не в отношении него. Считает ли Лира себя в чем-то виноватой, хотя это совершенно не так?
Кай осторожно пытается приобнять её, притягивая к себе, и пускай это движение отзывается колкой болью как в конечности, так и в груди, он старается не замечать её. Есть вещи гораздо важнее, чем капризы тела.  Но у Нотт чуть больше возможностей, и она ими пользуется: у неё очень неожиданно холодный нос, мило и будто слегка смущённо утыкающийся в плечо. Это выходит так по-домашнему, что Стоун начинает всерьез опасаться, что захочет остаться в Мунго подольше ради лишь таких вот моментов.
— Тебе не за что просить у меня прощения, — слегка удивленно замечает Пташка. Для него извинения подруги слабо связаны с реальностью, это ведь то же самое, что извинится за твою что ты живешь или дышишь. В её случае за этот пожалуйста наоборот стоит благодарить вселенную.  — Ботинок я тебе подарю потяжелее. Чтобы у меня тоже была мотивация. А то пока ты тут работаешь, у меня есть подозрение, что я захочу возвращаться снова и снова.
В ответ Лира стала углубляться в недавние события, и мужчина почувствовал, как неприятно сжалось все в районе желудка. Образы были до тошноты яркие, и теперь, когда под воздействием зелий боль немного утихла, все услышанное и увиденное ранее играло новыми красками. Признаться, если раньше его воротило от количество того, что было влито внутрь всеми правдами и неправдами, то теперь катализатором стали слова. Кайсан закрыл глаза и задышал ровнее, будто пытаясь отогнать от себя наваждение. Не сказать, что успешно.
— И как много интересного в моей медицинской карте? — слабо усмехается он, на деле пытаясь решиться что же сказать ей.
На двух разных чашах весов колебались правда и ложь. Правда была горше, чем настойка из полыни, и противнее, чем падение в пропасть со жгучей крапивой. Ложь — замена понятий и заверение, что снег на самом деле черный. Будет ли эта ложь — ложью во благо? Не сломает ли сказанная правда её жизнь? Может ли он брать подобного рода ответственность? Играть полутонами?
Дерьмо оно повсюду, господа. Но все же нужен особый талант, чтобы наступать в него постоянно.
— Ну, — уклончиво ответил Стоун. — Мы немного повздорили. Но он был достаточно мил и обходителен. В своём стиле.
Что бы это ни значило.
— Я также имел неосторожность упасть с кровати и поскакать по палате. Все сложилось, как нельзя удачной результат на лицо, — кажется, это прозвучало саркастично. Так, как если бы Кай сказал «ну что ты, мы же с Забини лучшие друзья и до безумия любим друг друга». — Что-то случилось? Кажется, его должны были отпустить домой. Лира, а вы... общаетесь? — это прозвучало именно с тем подтекстом, с каким должно было прозвучать.