Действующие лица: Desmond Zabini | Kaisan Stone
Место действия: Лондон. Бар в Сохо. -> квартира Кая.
Время действия: спустя неделю после MINI-QUEST 4. «Вспоминить всё»
Описание: Забини в последнее время слишком напряжен из-за приоткрывающихся тайн, за которым следует мириады вопросов, ответы на которые ему только предстоит получить. Он устал, превратился в параноика, а потерянные фамильные часы-артефакт ввергли Дезмонда в глубокое отчаяние. Он решил отыскать умиротворение на дне стакана, вот только под толщей градуса скрывалось иное.
Предупреждения: ахтунг! глупый кай-горностай, в жизни лажай, шанс упускай, окай хд
начинать картину с черного.
Сообщений 1 страница 22 из 22
Поделиться12017-12-07 01:04:58
Поделиться22017-12-07 13:46:02
Перед глазами танцевало безумие, вращаясь в древнем водовороте, где в спирали переплетались звезды, закручиваясь в бешенной сингулярности где-то на дне стакана под тонким слоем темно-янтарного градуса со льдом. Игривая зеркальная гладь виски отражала в себе ядовитый плод чужого смеха; утомленный Лондонской простудой бар Сохо лишь поднимал температуру, возбуждая в людских телах волны, подавая коктейли текущие в рот - иногда из - и повышая градус. Бармен мешал чувства, создавая сладко-горькую диффузию боли и притворного смеха, который булькал, захлебываясь на дне очередного стакана. Каждый пришёл в эту пятницу забыться, выбрав чрево приглушённых огней и музыки, чьи щупальца так живо касаются нутра после пары стопок самого жесткого коктейля. Пятничный бар диктовал взрослые правила. До боли простые. Сейчас она неприступна, как стены Азкабана, но все могли изменить взмах руки и один маленький заказ. Дама - пока ещё - примет галантность кавалера, явно желая выпить. Тогда тебе стоит лишь сказать "эй, бармен...", а далее просто жадно смотреть, плотоядно наблюдать. Кто-то приходил, чтобы утонуть в стопке, кто-то в чужой ласке. Дезмонд же просто хотел утонуть.
Он сидел, удобно устроившись на мягком диване, привольно обнимая какую-то "леди" за талию, наслаждаясь мягкостью бархатной кожи, обнаженной из-под выразительных вырезов платья, которые едва ли были способны оставить хоть какую-то загадку в силуэте её стана. Другая рука была занята тяжелым гранёным стаканом. Забини методично покачивал кистью, устраивая водоворот на дне. Все они - с кем Дезмонд решил убить эту пятницу - о чем-то говорили, заплетаясь в языках и умалишённо заливаясь смехом, а Забини ощущал, как лишь глубже погружается в мутные воды опьянения. Он давно знал, что перебрал. Но также он просто хотел этого, не заботясь о том, что на утро не сможет найти в себе силы собрать из куска дерьма джентльменский набор в своём образе. Смех продолжал вытекать изо рта спутницы, отдаваясь отголосками где-то на задворках сознания. Никто из них не верил в любовь, открывая свои двери перед любым привлекательным телом, единственное лишь прося закрыть за собой, уходя. Будь на то воля Забини, он бы без зазрения совести влил в стопки каждого густой концентрат мышьяка, наблюдая как смех обращается в кровавый кашель. Та же музыка веселья, но наизнанку.
Дезмонд ухмыльнулся своим кровожадным мыслям, преподнося край гранённого стакана к своим губам, которые разрезало настроение. Но чья-то тонкая кисть самонадеянно прикрывает окружность, в которой плескалась пустота, не позволяя Забини сделать глоток. Аврор невольно морщит нос, в терпеливом недовольстве скривив плотно сжатые губы; его взгляд лениво смещается на чужое лицо, даже не пытаясь найти фокусировку: там кочует похоть; розовый язык быстро облизывает пересохшие губы, которые как рваная рана окрашены в кроваво-красный, чуть смазанный от поцелуев; на щеках расцвёл румянец, но явно не от смущения.
Дезмонд с отвращением отдергивает стакан.
- Ты не девка, - грубо, не желая фильтровать яд тлетворных слов, в которых больше правды, чем во всем этом спектакле пятничных огней, - а тухлое мясо.
Дезмонд осознал, что получил все, что хотел от этого вечера, когда её ладошки скользнули по внутренней части бедра. Может в любой другой день, но не сегодня.
- Отвали, - теряя терпение, низко произнёс Дезмонд, ощущая как негодование клокочет в глотке. Дама то ли не слышит, то ли не хочет, тогда Забини отстраняет её, упираясь ладонью в грудь и легким движением руки создавая дистанцию личного пространства. Вялое тело невольно толкает чужое, запуская цепочку неминуемого падения деталек домино. Забини едва ли успевает проследить момент, когда ему прилетело в солнечное сплетение: она задела чью-то руку, алкоголь испортил белоснежное платье; возмущённый визг - чьё-то лицо роняет капли крови на темную рубашку, когда заточенные маникюром когти вскрывают кожу щеки; стол качнулся, роняя опустевшую бутылку, которая плюётся остатками абсента; официант роняет поднос, запинаясь о горлышко и скользя на жидкости; бокалы с визгом разбиваются; кто-то падает впиваясь ладонями в осколки; крики... Карточный домик относительного спокойствия рушиться из-за настойчивой шлюхи.
Забини, задыхаясь, отталкивает от себя мужчину, предварительно послав точный удар кулака в кадык; Дезмонд поднимается, ощущая предательскую вату в ногах. Может оно и к лучшему. Убиться не только морально, но и физически. На утро он себя - да и весь мир - будет проклинать, но сейчас это, пожалуй, даже нужно. Слишком много темноты скопилось на его полотне, пора бы уже пролить хоть толику света на происходящее.
Дезмонд запутался с собственной паутине, растянув нити, переплетая их между собой слишком хитро; пытался откусить слишком большой кусок, подчиняя то, что по сути переросло его. Забини уже не знал за что сражается по-настоящему. Пока он был в аврорате, то в какой-то степени проникался философией министерства, вживаясь в роль. Все также он был предан семье и идеологии альянса, но теперь его сознание мутил клан Джованни. Всюду Дезмонд успел запустить свои паучьи лапы, вот только не был уверен, что удержит такое натяжение. Но иначе он не мог. Контроль пьянил. Правда сегодняшним вечером он властвовал над полнейшим хаосом.
Отредактировано Desmond Zabini (2017-12-19 01:49:22)
Поделиться32017-12-25 23:48:43
Когда-то он думал, что первое имя ему - справедливость. Маленький, наивный, ворвавшийся в мир магии - туда, куда не просили, не позволено было, не стоило лезть - чужие традиции, другие дни, иная история. Мальчик из мира магглов, оказавшимся другим - ступил уже более одиннадцати лет назад на платформу "Кинг Кросс" и изменил свою реальность. Волшебник, который никогда не думал, что у имеет творить нечто, что не доступно тем, в чьем мире поразительных технологий он прежде жил. Восхищенный открывшимся измерением, представляющий его каким-то невероятным и правильным, пока реальность не дала ему по лицу, размахнувшись посильнее.
Завис между двумя мирами, чужой в обоих: не там, и не там.
Что-то пошло не так в ту самую секунду, когда он запрыгнул в вагон, который буквально через несколько минут тронулся прочь из такого незнакомого его Лондона - за сотни километров от родного дома и всего того, что знал: восторженно глядел в окно мелкий воробушек, чувствуя, как страх смешивается с желанием узнать все здесь и сейчас. Возможно, только потому шляпа выкрикнула "Равенкло", предопределив судьбу на долгие семь лет.
Под ногами мерзко хлюпало. Дождливый Лондон смазывал краски, покачивал скрипящие вывески магазинов и прочих злачных мест, питал темные воды Темзы и жадно облизывал каменную кладку мостовой. Капюшон маггловской байки никогда не смог бы заменить зонт, но это, в общем-то, абсолютно не нужно: привыкнуть можно практически ко всему, потому мокрая одежда и жалобно пускающая пузыри обувь не была чем-то новым. На это можно было просто не обращать внимания.
Одна вещица приятно оттягивает карман - тяжелая, дорогая - тикает мерно, почему-то успокаивая слух, и слегка холодит кожу. Эти часы он узнал с первого взгляда, не понадобилось даже всматриваться и искать хоть какие-то зацепки и похожести: привлекли внимание сразу, заставив Аврора покрутить их в руках, просто убеждаясь в том, что видит. Неужели Дезмонд мог и потерять? Про "украсть" Кай даже и не думал - не у Забини, тот слишком внимателен к своей собственности. У вора быстрее ноги склеятся, чем он только подумать успеет о том, что Дез может быть объектом, с которого получится сорвать куш.
Конечно, Стоун мог бы озаботиться вопросом, кто сбыл часы и прочая-прочая, но в приоритет стало возвращение ценной вещи истинному хозяину; лавочник мигом приметил тот самый покупательский интерес в глазах у Кая, а потому стал расписывать, какая это де-прекрасная вещь, оригинальная, нигде такой не увидишь и вообще, берите и не думайте. Пташке в тот момент очень хотелось обеззвучить бормочущего над ухом продавца, но сдержал себя, вежливо улыбаясь и согласно кивая. Цена была названа просто баснословная, но её удалось сбить, хотя сумма все равно была достаточно весомой, потому влетело все в копеечку.
Но был в этом всем безусловный плюс - часы вернутся к владельцу. Возможно, Забини будет рад получить назад часы-артефакт - о его действии Пташка не знал, но был уверен в волшебном содержимом вещи, иного нельзя было ожидать от Дезмонда, - и даже обрадуется, хоть раз испытав по отношению к коллеге что-то более-менее положительно.
Эх, мечты. Наивный ты дурак, Стоун. Сними наконец розовые очки, они тебе не к лицу. Хорошо, если удовольствуешься сухим "спасибо", а потом два месяца будешь сидеть на хлебе и каше, если, конечно, повезет.
К слову, он был везунчиком только в очень определённых вещах. Например, мир отчего-то отчаянно думал, что умирать Стоуну рановато. Такого рвения Пташка, если быть откровенным, совершенно не понимал.
Кай планировал отдать часы с самого утра в рабочий день - рассчитывать все равно было не на что.
На них была красивая буква "G", а корпус сиял прохладным покрытием, похожим на серебро, а может даже и платину. Кай рассматривал их какое-то время перед тем, как положить в карман, предварительно завернув их в мягкую тряпицу во избежание царапин - играться с чужим артефактам чревато, а он не хотел испытывать судьбу. Определённый интерес к артефакторике аврор имел, но в кустарных условиях, да и тем более с чужой собственностью, экспериментировать анимаг бы не стал. Себе дороже, как говорится.
Аврору предстояло ещё забежать на встречу с одним знакомцем - сугубо по делу, выпивать Стоун как-то не собирался, ибо бутылка - это явно женщина, не стоящая внимания; конечно, все, возможно, шло хорошо до того момента, как Пташка переступил порог треклятого бара и до того, как они уселись в тихий угол, пожав руки в дружеском жесте... однако чужая голова, очень красочно врезавшаяся в их стол, мягко намекнула, что любые переговоры сорвались он понял ровно в тот самый момент.
Ну вот не суки ли?
- Пора сваливать, - констатировал с каким-то унынием Гжегож. Он явно рассчитывал на что-то горячительное, но настроение его стремительно портилось. - Поищем чего-то другое поскорее?
Кайсан был почти готов был согласиться с ним, как вдруг...
- Ты знаешь, - медленно произнёс он, не отрывая взгляд от чего-то. - Тут мой коллега слегка... разошёлся.
Вусмерть пьян, должно было добавить, но это почему-то застряло в горле.
Видеть Забини в таком амплуа - неприлично и почему-то даже неуютно; Стоун путано извиняется перед человеком за непредвиденные обстоятельства и клятвенно обещает встретиться завтра, чтобы решить все возникшие вопросы по найденным вещам, а неприметный человек выскальзывает в тот самый момент, когда Пташке приходится с шипением отскочить от падающего, словно домино, тела. Под ногами хлюпает уже не дождь, а мелкие и скользкие озера стекла и абсента. У Забини поставлен удар, он легко вырубает одного, потом второго, но не видит то, что творится у него за спиной; трость аврора легко, с противным звуком врезается под чужое колено, а рука резко оттаскивает коллегу от соперника - Кай получает разъяренным локтем в грудь и рычит благим матом сквозь стиснутые зубы, ибо воздух на секунду остался только между ребер.
А потом еще и в ухо.
Ну нет, все, хватит. Бухой и резвый будь, но только не здесь - на тебя потом протоколы писать будут, дурака ты кусок.
Кай резко дергает Дезмонд на себя сзади - все реальное действо происходит в течение пары секунд, только успевай считать удары и двигаться в такт - обхватывает за талию, выдергивая из суеты, давая пьяным время разобраться друг с другом, а после, пользуясь временем и свободным клочком пространства, исчезает вместе с Забини.
...правда после пришлось признать, что трансгрессия во взбудораженном состоянии была абсолютно дурацкой идеей.
Во-первых, спасибо, конечно, что без нелепых расщепов - да уж, можно подумать есть, чем гордиться - но ступенька, о которую он оступился, почему-то в планах не содержалась. Пятке было больно, спине - еще больнее, лопатки ощутимо ударились об острые выступы. Однако это было только полбеды - в этом крылось "во-вторых" - Дезмонд, которого он похоже задел, камнем рухнул сверху. Кай только и смог, что пискнуть: коллега оказался неожиданно тяжелым, его локти - чересчур острыми, а запах его прекрасных духов был затуманен зеленой феей. Но...
- Ты там живой? Давай, вставай, - ухо горело, на нем - отпечаток чужой руки, и под ребрами явно будет красивый, переливающиеся цветами фиолетового синяк. Зараза...
Поделиться42017-12-30 08:28:30
Забини не любил драться, потому что всегда была вероятность получить и в прозаичности хрустальных вероятностей не стоило тешить себя невесомыми надеждами расплатиться мелкой монетой перед оскалившимся бойцовские псом распри. Его пасть вечно сочится жадной слюной, жаждущая содрать покровы, добираясь до тугих канатов напряженных нот концентрации. Рано или поздно, но удар будет пропущен, а стрела найдёт свою цель, увязнув в пульсирующей ране. Нет. Это не справедливости, а неизбежность. Злоебучая констатация, которую удасться избежать лишь тогда, когда откажешься от идеи. Отступи, сдайся, спасись.
И в тоже время, порой Забини никак не мог отделаться от идеи, если она уже становилась частью его сознание. И если он решительно настроен был выбить кому-то коленную чашечку, то именно этим он и занимался.
Не то чтобы Дезмонд себя совсем не контролировал, но нечто подобное хаосу вплело его в ситцевое полотно, сплетая нечаянных гостей крикливого Сохо в живописную постановку. И сколько нити своего тела не дергай, но выпутаться шансов не было. Оставалось лишь продолжать рисовать узор из своих действий, лавируя вперёд в неизбежном потоке времени.
Драться по-маггловски в сущности Забини не любил ещё с детства, когда один нахохлившийся орлёнок разбил ему нос, пока слизеринцы не пускали его на матч. Именно тогда Дезмонд совершенно точно убедился, что кулаки для тех, кто не чтит философию чистой крови, а палочки - для её последователей. И больше Забини старался не попадаться в плен этой чёртовой физической боли от ударов. Правда, это не всегда удавалось. Иногда приходилось жертвовать чем-то, а иногда он просто был не в себе или пьян, или ещё что... Хоть Дезмонд и пытался выглядеть даже в своих глазах эталоном джентельмена хоть и не без лукавства, но в нем все же слишком сильно мелькали черты иного порядка.
Аврор ощутил, как кто-то потянул его назад, заставляя трещины прокрадываться по стеклу и без того тонкого баланса. Помня, что девизом локальной бойни стал слоган "против всех", Дезмонд просто вообразить не мог, что это действие вовсе не несёт враждебного подтекста. Решаясь не дожидаться пока очередной удар выбьет из тела то ли воздух, то ли желание, Забини по инерции двинул локтем, ощутив под ним напрягшуюся связку мышц. Он попал, но вся эта какофония беспредела фальцетом разрывала сознание. Дезмонд хотел попасть в свою серую обитель циферблатов, которые неумолимым движением стрелок прорезают взглядом пространство, готовые рассказать своему хозяину обо всем, чему стали безмолвными свидетелями, ткущими тишину. Ему с неожиданным отчаянием вдруг захотелось окунуться в спокойствие одиночества, скоротав оставшиеся часы таяющей ночи. Как оказывалось, он не мог долго выносить общество.
Чья-то рука потянула Забини за талию, заставляя непонимающе терять контроль вместе с равновесием. Аврор по инерции зашагал назад, тщетно пытаясь сохранить фокусировку и сцепить двоящуюся поволоку дрожащей вуали в глазах. Но хлопок трансгрессии заставляет его невольно ощутить мутные рвотные рефлексы где-то чуть ниже солнечного сплетение, ограниченные все же предупреждением. Забини глубоко задышал, пытаясь прогнать тошноту и заржавевшее непонимание на побледневшем лице. Он явно не смог сопоставить объективность происходящего, словно бы его выкинуло из реальности и теперь носило по волнам пространств, порой прибивая к берегам очередной альтернативы. Забини только хотел было понять что произошло, как чьи-то пальцы зацепили его, явно норовя утянуть куда-то. Будь Дезмонд не так пьян и безразличен к происходящему, то инстинкт в протесте бы утробно зарычал неистово сопротивляясь падению, но в тот момент ему вечно казалось, что земля под ногами не такая твердая, а сам Забини пребывает в вечном неконтролируемом падении. И если до этого ощущение было обманом опьяненного разума, то в следующее мгновение Дезмонд ощутил реалистичность происходящего. Он беспомощно потянулся вперёд, тщетно пытаясь зацепиться за что-нибудь в воздухе, но фаланги его безуспешно разрезали воздух, словно когти промахнувшегося коршуна, и Забини совершенно точно осознал, что сейчас будет как минимум больно.
Но когда Дезмод упал, то понял с непонятным облегчением, что ему не больно: то ли чувства настолько притупились, что он только утром сможет пожалеть об этом, стирая магией с кожи расцветающие синяки; то ли поверхность и правда была не столько твёрдой...
Забини откинул голову назад и шумно вдохнул через нос. Резкий приступ осознания чуть прогнал морок опьянения - адреналин позволил созерцать чуть яснее, а потому Дезмонд попытался понять что все же произошло и будет ли этот кретинизм продолжаться. В какой-то момент аврор решил, что пожалуй именно так и уснёт, - подниматься не было ни сил, ни желания - но голос вывел его из предсонного транса, возвращая в сырую реальность простуженного Лондона. Дезмонд положил ладонь на лицо, стирая высшей степени изумление, а после, превозмогая себя, сумел сползти со Стоуна, застыв на холодном бетоне рядом, страдальчески хрипло простонав от отчаяния, зарождающегося в груди. У Кайсана были свои инстинкты, в которых явно была закодирована латентная ликвидация Дезмонда. При чем процесс этот был монотонно безжалостным и крайне перманентным. Порой Забини думал, что уж эту встречу с грязнокровкой он точно не переживет. И хоть Кай с щенячьей преданностью мокрых глаз каждый раз заверял его о том, что хотел как лучше, верить в это становилось все труднее. Дезмонд повернул голову, хмуро уставившись на аврора. Будь у него чуть больше сил и рациональности - удушил бы. Но сейчас он просто долгим пустым, но мрачным взглядом въедался коррозией в оболочку грязнокровки. Последнему явно было крайне тяжело от падения. Забини ухмыльнулся. Он не верил в справедливость, но кажется она только что родилась. Аврор повернул голову так, чтобы наблюдать потолок парадной, а после закрыл лицо ладонями, то ли скрывая эмоции, то от стирая их с кожи.
- Какого хрена ты опять натворил? - странно-спокойный упрек уставшего голоса, проржавевшего хрипотцой.
Поделиться52018-01-16 22:03:58
Конечно же - естественно, примерно как то, что шар земной вертится вокруг оси своей - все будет сделано не так, не в то время, не в том месте. Не с тем человеком, не в того человека, не в том направлении чувств - горло на секунду сжалось от хриплого вопроса, упрека в голосе и той самой волны чего-то безысходно темного, что иглой засело в позвоночнике и источало яд.
может, ты и прав? бесполезно, и глупо, и просто бессмысленно, стирая пальцы, опалив пальцы зажигалкой, ведь это бодрит, а я не травлюсь сухим дымом.
Кай приподнимается на локациях, морщится - позвонки сдерты почти до крови, и от досады саднит каждую косточку - как только Дзмонд скатывается с него, дышать становится как-то легче физически, но только лишь грудью, машинально закачивая воздух внутрь.
Иней еще не выпавшего снега сверлил его лицо, и Стоуну было сложно выдавить из себя ответ вот-прям-сражу-немедленно-сейчас, и не важны объяснения, к черту оправдания: они лежат на холодном бетоне лестницы, что ведет вверх; локоть сводит, уголок губ дергается вместе со щекой - дурак, лучше бы дал его убить. Быть может, у него крепкий череп, и бутылка не проломила бы кость. Так, слегка пострадал бы от взбухшей шишки.
нет.
Бессмысленно разводить демагогию даже с самими собой, хотя бы потому, что истинный ответ известен, как следствия некоторых теорем, а действия никак бы не изменились.
- Я просто не хотел, чтобы ты натворил глупостей, Дезмонд, - максимально сухо отозвался анимаг, вставая. Неудачно повернутое при падении бедро напомнило о себе снопом искр перед глазами, и аврор едва слышно выдохнул, изо всех сил проясняя взор. - Так что натворил не я, а прежде всего ты, учинив драку.
Столько всего просилось сказать, но почему-то не лезло дальше сердечной жилы - колыхалось в районе удара и предательски молчало.
Вставая, он ухватился за перила - жест оказался просто необходим. Чувствовалось, что придется на денек-другой забыть обо всех постоянных упражнениях, которые, как ритуал, просто вклинились в жизнь; не сразу взглянул на Забини вновь, ведь так и хотелось сказать еще что-нибудь, защищаясь, выпустить десять тысяч ежиных иголок, и ранить, сильнее в ответ, получить хоть что-то, кроме холодного вопроса и злорадной ухмылки.
- У тебя кровь, - потухшим голосом заметил Кай. На рубашке мужчины алело расплывшееся пятно, и что-то внутри совсем упало, задавив все ехидство и желание причинить моральную боль. - Ты слишком пьян, нужно остановить кровь и залечить... ты ведь не хочешь явиться в Мунго в таком прекрасном виде?
К своей будущей жене.
Применять Эпискеи на самом себе обычно плохая затея.
Он мог сказать, что не так плохо знал Дезмонда для того, чтобы осознавать, что он, скрепя сердце, примет предложение грязнокровки помочь ему - под предлогом, конечно, что ни одна душа живая не сумеет об этом узнать. О, Забини, я не болтлив - тебе ли не помнить об этом еще со школьной скамьи, когда голый мрамор пожирал тепло, а волны баюкали тело после того, как его изрезало твоей Сектусемпра?
Стоун подает ему руку - безнадежный шанс на какое-то доверие или искру, но мужчина встает сам, опасно покачиваясь; аврор вздыхает и все равно придерживает его локоть крепкой пятерней, провожая к двери - да, знаю, ты будешь недоволен, но сможешь вдоволь наговорить гадостей мне, знаешь?
Как только отворяется дверь, к Забини лепится серая тень, пытается лизнуть его руки - огромная, серая псина сверкает изогнутыми клыками в полутьме, приглушенно то ли рычит, то ли скулит и хлещет сильным хвостом; Пташка ворчит на нее, коротким sitz! прерывая все коварные поползновения и попытки уронить Дезмонда на пол.
- Он безобиден, - анимаг провожает коллегу в одну из комнат и невербально заставляет зажечься весь свет; он разгорается постепенно, давая привыкнуть глазам, до этого воспринимавшим лишь сумрак и вьющиеся подзаборными крысами тени. - Снимай рубашку.
Большой пёс улёгся совсем рядом и внимательно смотрит на Дезмонда - не сводит карих, умных глаз, но совершенно спокоен, не выказывает никакой дерзости - только прислушивается лишь к голосу хозяина и запаху алкоголя.
Бинт - белый, через мгновение - розовый, смочен бесцветной жидкостью зелья-антисептика; порез - глубокий и будто какой-то отчаянный, в смеси раздражения и усталости нанесённый острым осколком стекла. Рука методично осторожно касается голой кожи в попытке не причинить боль, а губы, чуть погодя, негромко, но чётко произносят заклинание - края сходится, цепляются клетки, и вот уже вместо рубина - смуглая гладь с ровной, тонкой линией. Этот знак исчезнет к утру, быть может, о нем ты не вспомнишь - а я уже дал обещание сомкнуть рот золотым ключом. Наверное это единственный разумный шаг за сегодняшний вечер.
На месте - том самом, из прошлого, из порта - все ещё красуется шрам, выцветший, блеклый, как затертая плёнка; хотел бы стереть, да наверное не выйдет так просто - всего лишь ещё один повод для ненависти. Нужно ли больше?
Не смотрю в глаза, не хочу утонуть в холодной воде: судорогой сводит ногу - то ли предупреждение, то ли снова дождь на серостью Лондона. Как много, наверное, хотелось бы сказать - показать - уверить, но зачем, для кого, для себя?
- Я знаю, - птицею фраза, слова - шелестящие перья на крыльях. - Что что бы я не сказал или не сделал, и я все равно виноват во всех смертных грехах. Так думаешь ты, - он говорит не громко, стараясь придать голосу слишком спокойное выражение, а рука тем временем убирает пятно на чужой рубашке: Tergeo работает просто и быстро, легко удаляя уже засохшую кровь и иную грязь, которая попала во время драки. - Возможно, ты и прав, - Пташка бросает ему рубашку, а потом вспоминает о том, что завёрнуто в нежную тряпицу бережно, и ждёт своего хозяина.
- У меня есть одна твоя вещь. Видно, её украли у тебя, - аврор протягивает Дезмонду часы, осторожно обёрнутые в ткань, по составу похожую на бамбук, вкладывает в чужую ладонь. - А теперь... мы не виделись. Все, как ты хотел.
"Уходи".
Поделиться62018-01-22 08:08:53
Забини долгим взглядом смотрел в потолок, теперь дрейфуя по сомнительным водам между отрезвляющим происходящим и градусом в венах. Перед глазами смещалась фокусировка и зернились краски, создавая помехи и искажая и без того неровную серость парадной. Дезмонд ленивым взглядом продолжал блуждать, прощупывая дюймы рыхлой штукатурки, пытаясь заставить себя подняться, ища более мотивирующую причину, чем просто лаконичное "надо". Ему сейчас вообще ничего не нужно было. И лежать на бетонном полу, лопатками и поясницей ощущая навязчивую прохладу, уже не казалось таким уж недостойным его занятием. Забини просто даже думать было тяжело о том, чтобы сосредоточить силы в мышцах, превозмогая измену и поднимаясь. А ещё он понимал, что совершенно точно не знает, где он именно и как искать дорогу назад - тоже не известно. Удивительно, что его это вообще заботило. Все же осколки - рациональности пусть и замутнённые - всегда мерцали даже в опьяненном сознании аврора.
Рядом зародилось движение - Стоун предпринял попытку подняться. Забини злорадно ухмыльнулся, прекрасно понимая, что анимаг явно получил за свою самонадеянную херню. Моментальная карма настигла грязнокровку, и Дезмонд был уверен, что оправданная.
Забини непонимающе поморщился, выразительно взглянув на Кайсана, даже не пытаясь понять какое ему дело до того, что "натворит" Дезмонд. Последний уже давно не пытался понять анимага, зная, что в его генетическом потенциале заложены одни лишь исключения из правил: во-первых, эту чёртову крысу нельзя было убить, а во-вторых, он убивал всех вокруг (тяжело поверить, что не специально). Знал бы Забини об этих особенностях рейвенкловца ещё с первых курсов, то возможно и отказался бы от своей бредовой затеи. Кому было хуже от долгих лет распри?
От возмущения Дезмонд даже приподнялся на локтях, с озлобленным осуждением взглянув на Кая. Какого хрена тот решил, что все это начал Забини? Дезмонд, конечно, не станет (возможно) отрицать, что запустил механизм, но сам не хотел продолжать, подогревая аппетит агрессии окружающей атмосферы. А раз эта драка случилась, значит она была необходима. Это как революция, которую требует уставшее общество. Дезмонд промолчал, зачесывая волосы назад, прокладывая фалангами пальцев несколько борозд на тёмных волосах, которые скрылись стоило ему убрать руку. Он не считал нужным возмущаться в слух, пожалуй, его внешний вид и без того обливал холодным презрением даже тогда, когда Забини устало засыпал на бетоне.
Кай поднялся. Дезмонд понял это, услышав шарканье о бетон и рваный вдох упорного сопротивления перед объятиями боли. И это, казалось, было одной из лучших мотиваций подняться. Нет, не последовав примеру, а чтобы всегда оставаться выше, посылая надменный взгляд сверху вниз.
Кайсан что-то говорит о крови, и Дезмонд чувствует вуаль боли лишь тогда, когда находит взглядом на рубашке свежую мякоть промокшей ткани. Он не верит, что это его тело источает рубиновые слёзы раны, пока не касается, ощущая притупленную опьянением вспышку боли. Забини по инерции отрывает руку от рубашки, перетирая в пальцах красную краску, словно пробуя на консистенцию. Его ли это кровь все-таки? Стоун говорил, и Дезмонд пытался сосредоточиться, ощущая, что слова превращаются в сливающуюся какофонию шумов. Но все же улавливал в звуках крупицы рациональности. Не хотелось признавать, но Забини понимал, что не может здраво оценить ранение, вообще толком его не ощущая и считая едва ли не царапиной, которая не стоит внимания. Может так и было, но... Чем дальше Стоун говорил, тем - мать его - доводы казались все убедительнее. Впрочем, нельзя отрицать и того факта, что сам Дезмонд просто не хотел думать, желая лечь на что-то помягче бетона и просто забыться до утра, которое ознаменует раскалывающаяся голова. Забини вздохнул, кивая. Совсем свихнулся, раз решил довериться Стоуну. Или нет. Кай ведь никогда не разочаровывал. Умел молчать. Это он, пожалуй, умел лучше всего. В нем теплилась странная смесь глупого упрямства, приправленная гордостью самостоятельности, в силу которой он от чего-то любил претерпевая всю боль и все невзгоды в неумолимом одиночестве, подавлять жалость к себе и желание поделиться страданиями с другими. Словно, если он это сделает, целый мир возмутиться, с отвращением сморщившись на его слабость. Забини отличался. Он не любил жаловаться, но обожал внимание, а потому просто заставлял обратить внимание и отметить какой он молодец, раз преодолел очередное препятствие. Это подкрепляло его уверенность и мотивировало на новые свершения. Он был актером, который не существует без зрителя.
Руку Кайсана Дезмонд ожидаемо игнорирует. Раз он согласился принять помощь - не значит, что согласен принять все остальное. Вертикаль с новой силой кружит голову, и Забини невольно прикрывает лицо ладонью, ощущая потерю координации. Он ненавидел пить чрезмерно, потому что это ни к чему хорошему не приводило (вечно приходилось избавляться от последствий), но все же иногда избегал угрожающего жеста ответственности перед собой. И попадал в подобную ситуацию. Хотя Стоуну он попался впервые. В редкие минуты просветления казалось, что грязнокровка точно воспользуется шансом, убив коллегу (как бы смешно последнее не звучало). Для Дезмонда слово "коллега" (почти ко всем аврорам) звучало как приступ самоиронии.
Кай решает помочь, поддерживая за локоть. Это раздражает до того, что Забини начинает ощущать себя калекой, костылем которого стал горностай. Дезмонд лишь от этого уже готов ответить на желание помочь грубой силой. Он любил внимание, а не сострадание. А принимать помощь ещё и от грязнокровки... В эти мгновения в зобу клокотало возмущение и попасть в Мунго казалось не настолько фатальной идеей. И все же репутация дороже. И его дрожавшая бабушка будет в ярости, узнав, что внук в таком беспородном состоянии нашёл в себе наглость явиться миру. Уж лучше потерпеть, чем пятнать честь не только свою, но и семьи. Это Забини всегда понимал, а потому с покорной удрученностью вступил под тень чужой обители. Из сгустков мрака отрывается клок и навстречу своему хозяину и нежданному гостю выплывает исполинский пёс. Дезмонд опускает взгляд на пару хищных светодиодов, мерцающих бледно-лимонным, а животное тянет свою клыкастую пасть к его руке. Аврор отстраняет кисть, приподнимая выше над головой пса. Когда-то давно Дезмонд может и любил животных, но это было слишком старым воспоминанием (ещё до того, как его эксперименты с зельями и ядами стали причиной страданий).
Пса усмиряют одним лишь словом, и Забини на какой-то миг думает, что хорошо бы и ему знать подобное слово, но в отношении людей. В комнате начинает теплиться свет, густым мёдом разливаясь по полумраку и становясь все ярче. Дезмонд опускается, а ладонями чувствует под собой заправленную кровать и желание, закрыв глаза, поддаться морфию все соблазнительнее ласкает мысли. Рука тянется к пуговицам темной рубашки, с ленивым пренебрежением обнажая чуть смуглую кожу. Он не бывает под палящим солнцем, но никогда не был мертвенно-бледным подобно унылым англичанам, живущим в пресном мире слез лондонской непогоды. Когда-то его предки жили на тёплых берегах Италии, а теперь солнце до сих пор вплетается в палитру его кожи, оставляя легкую вуаль загара.
Приятное тепло - чужое дыхание - согревает лучше пары глотков виски. Забини отклоняет голову назад, отворачивая лицо и встречаясь взглядом со светлой стеной. Здесь все было иначе, чем в его съемной квартире. Тут кто-то жил, и дом этого не скрывал. Здесь пахло теплом и опрятной чистотой, все лежало на своих местах, но с непринужденностью, в которой не замечалось чопорной педантичности. Дезмонд прикрыл глаза. Когда-то он хотел знать больше - сейчас был не уверен.
Прикрыв глаза, он ощущает себя в отделении целителя после очередного рейда, который прошёл не настолько гладко, чтобы спокойно приняться за отчёт. И мысли эти позволяют немного расслабиться, забывая, что кожу его заставляет срастись Стоун, а не квалифицированный работник.
Забини лениво приоткрывает веки, из-под густых ресниц пристально взглянув на анимага. Дезмонд не понимал к чему эта прелюдия слов: вступление перед монологом, крик души или упрек? Он не был уже настолько пьян (падение и холод бетона отрезвили), но все же упрямо не желал вслушиваться. Отмечает про себя лишь то, что Стоун признает его - возможную - правоту.
Рубашка темной стаей стрижей пролетает по воздуху, опускаясь на колени Забини. Он опускает взгляд, а после достаточно легким движением рук одевается. Рука потянулась к пуговицам, но Стоун снова заговорил, отвлекая Дезмонда, заставляя поднять льдистый взгляд и замереть, принимая сверток. В груди что-то зашевелилось, и аврор с трудом сдержал улыбку, не веря собственным ощущениям, но себя не обманешь: вес и форма до боли знакомы даже сквозь ткань. Забини нахмурился, изменяя серое безразличие с призмой привычной надменности на сосредоточенное, но осторожное до робости внимание. Он развернул ткань, глубоко вздохнув и не сдержав улыбки при виде иридиевого покрытия на корпусе фамильного артефакта. Казалось, что в миг с плеч свалилась небывалая ноша, о которой он узнал, лишь избавившись от неё. Дезмонд долго смотрел на часы, открыв их, и наблюдая как стрелка отмеряет поток вечности, готовая в любой миг приподнять занавес прошлого.
Забини пропустил через себя это невероятное ощущение. То самое, которое рождается лишь тогда, когда не ищешь, но находишь. Любому другому Дезмонд бы предложил денег или ответную услугу, но перед ним был Стоун, и маг ощутил некое замешательство, а после поднял вопросительный взгляд на Кая, словно тот мог ответить на его немой вопрос.
Как отблагодарить? Кайсан никогда ничего не желал, а если и желал, то невозможное. Может от этого и молчал о своих мечтах. Даже себе.
Обычно Дезмонд всегда смотрел в глаза, чтобы угадать о чем думает, о чем лжёт собеседник, но сейчас он сам опустил взгляд, не зная, что отразиться в холоде ледников.
- Спасибо, Кай, - на выдохе произнёс Забини, сам, кажется не веря, что подобное могло сорваться с губ, но он просто не мог промолчать. Только не тогда, когда в его жизнь вернули то, чего так не хватало.
Поделиться72018-02-24 22:51:46
Наверное, скорее всего Стоун ожидал то, что Дезмонд как можно скорее испариться из его дома с выражением застывшего на лице отвращения и неприязни, оставив вместо себя только запах алкоголя, раздирающий небо остротой зеленой феи, и тонкий шлейф парфюма, аромат которого он, кажется, выучил уже наизусть. Эти вязкие, сильные ноты были его амортенцией: они кружили, путали, сжимали горло и делали невыносимо, каждый раз совершенно по-разному больно-горячо и обидно-холодно. Приятно не было никогда.
Если в тебя попадает яд, который твой организм выдержать не в силах, ты медленно умираешь.
Беги со всех ног, лапы в кровь, следы на влажной земле. Раненый зверь уйдёт далеко в поисках счастливого рая, но закроет глаза, облегчённым вздохом погружаясь в Ад.
Кай смотрит на то, как пальцы юрко разворачивают тряпицу: паук принял подношение, он оценивает услугу, исследует каждый сантиметр потерянного сокровища, и в глазах его загорается искра - юное божество приняло дар, скорее всего посчитав происходящее за должное. И только чуть-чуть, едва видно, в награду размыкает чужой рот бессознательная улыбка - мой выдох проглатывается пространством беззвучно, будто бы я и не дышал никогда прежде.
Голубые глаза глядят вроде бы вопросительно. Игра воображения и приглушенного, мягкого света, обманчивая, как первая весенняя капель, обещающая приход тепла; почему-то не то, что уверен - знаю: ты просто думаешь, что это все ряд случайных закономерностей, и тонким пером я сегодня напишу строку на обороте письма, которое следовало давно удушить, изничтожить: "Все никогда не бывает случайным".
Как же хочется иметь больше, всего его в своем распоряжении, в любые часы!
Стоун смотрит сквозь полусомкнутые зубцы ресниц, отыскивает что-то в чужом лице, пока не замечает, как снимает кожу лёд чужих радужек: он перед ними беззащитен и гол, а они изучают пристально, с интересом серьёзного ученого мужа. Это становится невыносимо - скулы сводит, выдирает гортань, и почему-то хочется выкрикнуть "уходи", но не имея в виду эту пустую квартиру и даже дом; но молчи, молчи, молчи, не теряй часть себя.
Перед взором маячат призраки; за окном густая патока растянутой ночи, и негоже провожать туда гостя - пара горящих глаз-фонарей не разгонит странные сны и опасные тени, а значит там есть кто-то - что-то, кто может тебя украсть.
Я помню, как верил тебе, безоговорочно, дерзко и пылко: юность творит несусветные глупости, думаю я, почему-то глядя на часы - не понимаю, как время застыло на глади стрелок, неосознанно останавливаю его, проворачивая назад маховик, с треском разрывая память в собственной голове.
Я помню столько, что странно говорить в прошедшем времени, я помню все так, будто пережил только что - но нельзя говорить, как табу, перечеркнуто стылыми линями и погнутым ветром знаком «стоп».
Неприветливый, грубый, невероятно прекрасный в своей черствой жестокости миг.
Гулкое «спасибо» ударило в барабанные перепонки, и замерли мысли на то мгновение, когда в воздух смешался с его именем - Кай поднимает глаза и смотрит на Забини, будто не в состоянии поверить в услышанное. Показалось, почудилось? Рот раскрывается в немом ответе, потерялись, растворились любые слова. Он не чаял, не думал и не желал услышать даже свое имя из уст Дезмонда, особенно с интонацией благодарности, которая, кажется была настоящей…
Или я просто так хочу этого?
Столько лжи я слышал, как долго впитывал её с твоими словами? Они лились святой водой, и я пил, пил это холодное, живительное снадобье, пока наконец не понял: из болота, в котором не видно дна, нельзя пить.
Улыбка ранит пересохшие губы.
- Ты... можешь остаться, если хочешь, - "нет, дурак, ты же хотел сказать ему проваливать!" - чтобы не... бродить в ночи.
"Полупьяным".
Внутри будто поливало контрастным душем. Тепло-тепло, чистый смех и солнечный склон - из прошлого вырваный лоскут; у лица плещется вода и пальцы свело в судороге - холодно, мерзко, невыносимо. Когда получаешь то, чего не ждешь, сложно не захотеть большего - и Стоун отводит взгляд, понимая абсурдность своих предложений, ощущает себя глупо. Откуда проснулась в тебе наивность, Пташка? Так легко клюнул на приманку, вцепившись в подачку, что голодный пес?
По глазам нельзя прочитать ни одной из тысячи мыслей - они непроницаемы, в них - море, простая и чуть колкая вода.
Конечное он уйдет: в реальной жизни не существует сказок, пора вырасти и забыть о зубной фее и крестной - но почему-то анимаг смотрит на Дезмонда, не отрываясь, незаметно сжимая кулак. Что видит Забини в его лице, которое он держит непроницаемым только на первый взгляд? Только посмотри вглубь, чуть шире раскрой глаза, и ты постигнешь простую истину, в которую никогда не захочешь поверить, настолько она покажется тебе мерзкой.
Кай прячет свой взор, боясь, что он сказал лишнего - смотрит в окно, на мерцающий фонарь и мостовую, по которой по-змеиному крадутся чужие сны.
Двое не спят, на часах - замерзшие цифры. Слышу - сердце твое - бьётся, звучит для меня заклинанием: белой линией на черном холсте пишет завтрашний день.
Даже если ты не останешься, я доживу этот день, во имя и вопреки.
Поделиться82018-02-25 03:20:28
Дезмонд ощутил на себе чужой взгляд, прекрасно зная не только того, кто перевел глаза, но и за долгие годы сумев выучить синие каньоны глубоких вод потерянной Атлантиды. Казалось, будто знал миллиметры рельефной неровности насыщенных глаз, в которых плескалась синь, невольно замечая - то ли со сконфуженностью, то ли с изумлением - за собой строки этого знания. Понимал несуразность (мог закрыть глаза и с живой насыщенностью увидеть капилляры цвета индиго, вплетенные в синеву выразительной окружности), но все равно от чего-то не рвался вырвать из сознания клок, истерично сминая крупицы памяти. Оставлял, совершенно не находя в сознании места для кислой подозрительности, оставляя на лиц штиль безмятежности, а в памяти - синие-синие волны. И сколько раз он наблюдал, как воды пожирают свет закатного солнца? Мириады. Но солнце каждый раз вновь зажигало рассвет над бескрайностью глади, движение которому не сила природы, а сила воли.
Вот-вот утонешь.
Забини поднял взгляд. Свой стылый цвет стеклянной радужки. Тот самый цвет в середине градиента урбанического смога и ясной зимней лазури. Аврор видит - нет, чувствует - изумление, всколыхнувшее спокойное выражение лица Кайсана. Оно же поймало незримым сачком стаю его слов, пленив, лишив плоти звука, оставляя лишь бестелесное эхо прозрачной пустоты. Дезмонд в загробном молчании поджал губы, ловя в васильковой насыщенности - угадывая ее даже в темноте - отражение собственных чувств. То же удивление, то же непонимание. Словно третий (лишний) ворвался в их беседу, вливаясь свежим потоком в застоявшиеся воды холодного равнодушие, меняя течения, заставляя льды тронуться. Пожалуй, не стоило вот так вот в исступлении пялиться друг на друга, а наконец-то понять, что тьма сама заговорила знакомыми нотами, подражая чужому голосу, а после лукаво хихикая в углах, спряталась, дергаясь в игривых спазмах.
Синий - холодный цвет. Цвет рациональный, дисциплины, порядка и верности. Но взгляд Кая - самый синий - никогда не был холодным. В нем плескалась молочная теплота и томилась отстраненная грусть. И какие бы чувства не пускали рябь по радужке глаз, оттенок - на зло природе - оставался самым теплым. Было в нем что-то, не позволяющее мерзнуть.
Ласковые поцелуи солнечных лучей, проложивших дорожку по хладной змеиной чешуе.
Рот анимага складывается в улыбку. Болезненную, ведь кожа обветренных губ - свежая рана. Крупица, а не деталь. Пылинка. Но Забини про себя отмечает, что именно эта тепло-синяя боль так к лицу Каю. Дезмонд много не знает (или так предпочитает полагать), но что-то подсказывало ему, будто естество Стоуна сшито из латентной боли и не обнаженных страданий. И будто, если его вылечить, то он более не будет собой.
Прежде, чем Кай успел заговорить, Дезмонд про себя заметил неуместное - как казалось - спокойствие. А после с волнующей рассудительностью отметил перманентность этого ощущения. Чтобы не происходило, как бы неистовость не разрывала бурю чувств в клочья, но где-то все равно таился этот штиль. И чтобы Забини себе не позволял, каким бы жестоким и холодным не был, но все равно был уверен не в том, что подобное поведение ему сойдет с рук, а в том, что сам Стоун позволит себе закрыть на это глаза.
Дезмонд с детства привык верить в семью и в идею. Только этому можно быть верным, только этому посвятить свою преданность. Но наигранная дружба с Каем красноречиво доказывала, что лишь на этом все не ограничивается. По крайней мере со стороны анимага. Он верил не потому что кто-то сказал, что так должно, а просто верил. Этого Забини никогда и не мог понять, считая подобное поведение корыстными выпадами. Но чем дальше он узнавал Кая, тем лучше понимал, что ни черта не понимает! Но эта негласная преданность, осознанный выбор и признание очаровали, но также в равной степени злили.
Только Каю Дезмонд мог рассказать все что угодно, пусть и не делал этого. Только с Каем Дезмонд мог не беспокоиться и не питаться подозрительностью, чего он тоже не делал. Забини много чего мог делать, но отчего-то не делал.
Аврор поморщился, но не от слов анимага, а от неожиданного направления своих пьяных мыслей, которые прежде удавалось с завидным успехом игнорировать. Но не сегодня, когда фамильные часы возвращены, ровно как и убита склизкая тревога неясности в груди.
Забини поднялся с кровати; рука сама потянулась к лицу, когда фокусировка легкой волной вскружила голову. Он сократил расстояние между ними парой широких размеренных шагов, замирая перед Каем, а после опуская руку с лица.
- Ладно, - хрипло произнес Дезмонд, соглашаясь остаться, решив, что все равно не знает, где он, а искать дом не было ни сил, ни желания.
Забини в легком движении склонил голову чуть на бок, вновь одарив вопросительным взглядом из-под полуприкрытых ресниц, блуждая прохладным и умиротворенным одновременно взглядом по лицу Стоуна.
- Может сегодня... - Дезмонд задумчиво провел рукой по своим волосам, зачесывая назад, - патронус, шрамы, часы и вообще все, - мысли не выражались четким строем, а лишь соскабливались ключевыми словами, ниспадая с уст аврора. - Может сегодня ответишь?
Забини всегда знал (вернее, давно), но не находил в себе рычага, чтобы признать. Признать, что понимает. А сейчас в нем клокотала вредность, которая никогда прежде не всплывала, как черта его личности. Он чувствовал, что сегодня может быть до безобразия несносным мудаком, еще более наплевательски относящимся к чужим чувствам, кладя на них от всех души. Или нет... мысли путались под вуалью растворяющегося градуса. Вернее сказать, сегодня Дезмонд понимал, что совершенно точно хочет проверить рациональность собственного безумия.
На задворках сознания вопил некий протест, который обычно стоит у руля корабля, пока Дезмонд трезв, зол и расчетлив. А сейчас мыслями и действиями правила та самая пьяная вредность. Просто сделать и пошло оно!
Пытливо всматриваясь в лицо Кая, Дезмонд потянул к его щеке руку, касаясь пальцами кожи.
Какие синие глаза.
Отредактировано Desmond Zabini (2018-02-25 11:10:36)
Поделиться92018-04-05 11:02:45
Странно.
Он смотрит. Разглядывает. Изучает. Будто впервые его взгляд упёрся в тебя, Пташка. Не было долгих одиннадцати лет: все случилось сегодня, под покровом ночи, когда не должно быть слышно блеска безумных глаз, тихой осенней песни, прыгающей по промерзшим веткам и раме внезапно распахнувшегося окна.
В комнате холодно - или просто бегут мурашки, будоража мышцы, стреляя в нервные окончания; приглушённый свет хуже тьмы искажает силуэты и очертания, и они стоят, стоят в кромешном молчании, каждый в себе и от себя.
На стекле дрожат чужие мысли - или, быть может, только мои? Птица в силке сломала оперение и вывернула крылья, замерла, ожидая чужую руку как наказания.
Часы, в которых сумерки уже растворились в зыбкой пустыне тёмных, неестественных сочетаний, это время нерассказанных сказок и страшных снов, невидимых разговоров и неловких прикосновений. Затихли, затаились, сбежали звуки, слышится только дыхание тел и неясное ожидание чего-то, о чем никто из них не скажет вслух.
Ты знаешь, я многое помню, о многом молчу, о многом постараюсь, но забыть не смогу.
...Тёплый майский вечер щекочет ладони и щеки, и время спускается к ночи паутинками росы и поздней свежести, пряной и чуть сладковатой; они снова обманули всех - или только так кажется? - и выбрались заняться своими делами, наплевав на все порядки и распорядки. Трава еще не такая высокая, но уже шаловливо щекочет ноги, чуть покусывая холодом острых алмазных капель, а тьма все равно приходит быстро и незаметно за пространными разговорами, смешками и подколками.
Лежа на собственных мантиях вглядываются в непроглядную синь, глубокую, темную воду, на которой легким налетом нанесен росчерк льдистой крошки. Его, очевидно, нанесла на полотно трясущаяся рука безумца-художника - неловко дрожала она над гладью растянутого над землей купола, разбрызгивая повсюду белую и серебристую краски.
Тишина. Только едва слышно мазнул землю вздохом ветер, и холодно блестят над землей плоды чужого искусства, творца, который предпочел остаться неизвестным.
Какое-то время они в безмолвии вглядываются в ночь, отыскивая глазами знакомые силуэты в небе.
- Кассиопея, - Пташка ведет пальцем, вырисовывая тонкий силуэт созвездия. - Есть миф о жене эфиопского царя. По версии, которую любят магглы, она была привязана к креслу за хвастовство, тем самым обреченная на постоянно кружение вокруг Северного полюса, переворачиваясь вниз головой. Очень странная легенда, да?
Звезды мерцали, припудрив тьму.
Идиллия нарушилась грязевый боем с последующим ворчанием "как хорошо, что есть очищающие заклинания", - потому что грязевой ком из Черного озера прямо в затылок - та ещё приятность, которую он все равно простил.
Таких воспоминаний - множество, даже больше, чем Кай мог бы предположить; они подёрнуты пылью времени, будто это было до невозможности давно, однако они - живые, настоящие, отзывающиеся теплом и приятным покоем. Мой патронус - твой, и эти образы питают его крылья; серебристые крылья - осколки тех самых созвездий, о которых мы позабыли в зыбкой осенней стуже.
Лгать себе о том, что достаточно лишь их, максимально глупо, но так спокойнее спать.
В своём сознании даю тебе шанс, не желая сдаваться. Бесконечности нет, и я внутри натянутая струна - разорвётся, лопнет, и некому будет сложить воедино.
Я бы мог рассказать, что ты преследуешь меня в отражениях, и я боюсь заглядывать в зеркала; это кажется манией, отклонением, ненормальностью, и я медленно, медленно падал в попасть, в которой никогда не разглядеть дна.
- Я не должен тебе отвечать.
Для твоего пытливого ума это головоломка оказалась сложной только потому, что ты, как и я, непредсказуемо отказываешься верить в мое фиаско. Я не должен давать подтверждений или опровержений, да или нет, ответа нет, пока самостоятельно не разглядишь его на поверхности. Не хочется думать об очевидном и одновременно, пожалуй, невероятном: в природе людей искать смысл в самых неожиданных, алогичных закоулках, опасаясь вглядеться внимательнее в то, что поможет раскрыть глаза и познать. Все они слишком умны для простых загадок, потому что ответы на них скучны и не будоражат воображение.
"Тебе не обязательно знать".
Протянутая рука как готовая к укусу кобра: гипнотизирует, манит, парализует страхом. Кай хочет отступить, отшатнуться - это первый порыв, инстинкт, прекрасно знающий, что ничего хорошего от этого жеста ожидать нельзя, - однако недвижимой, бледной статуей застывает, окаменев телом и душой. Взгляд твёрдый, смотрит скорее недоверчиво, до последнего ожидая подвоха, напряжённо пытается прогнать страх из горла. Когда последний раз твоя рука тянулась ко мне, Дезмонд, мне пришлось задержаться в больнице святого Мунго ещё на пару дней.
Но прикосновение абсолютно не несёт боли. Рука пахнет немного сигаретным дымом - выкурил ли сам, или подцепил где-то этот тяжёлый запах, - немного чернилами, алкоголем и мякотью апельсиновой корки; эти запахи включают приятную дрожь от верха до конца позвоночника, и аврор чуть прикрывает глаза, совершенно замирая, подчиняясь, повинуясь чужой руке. В нем чуть меньше стали, чуть больше моря, даже ветер утих, и только внутри досадная злость, потому что нельзя поддаваться, нельзя быть слабым, и ещё множество запретов, выдуманных не только им самим, но и странными правилами.
- Потому что это все не важно.
Поделиться102018-04-05 14:24:34
Забини подавил в груди тяжелый вздох, скрывая его вместе с тлетворным сомнением, разливающимся по венам, производящий ядовитую диффузию в чистой крови. Он смотрел на Стоуна через призму опьянения и через густую паутину ресниц, тщетно не понимая, что именно хочет разглядеть в этой побледневшей коже, в полумраке стремящейся к изящным алебастровым нотам, и в этих синих глазах, не меняющих свою палитру звёздного индиго никогда - гнев то или радость - словно не изменяя принципам. Даже океан меняет кожу под напором туч. Но только не этот. Вечно синий и живой.
Дезмонд невольно щурится, но лишь на миг, словно теряя над собой самообладание из-за градуса, гуляющего в сознании. Зря он затеял свои эксперименты тогда, когда впору сделать его подопытным образцом бесконтрольного эгоизма и глупого желания самоутвердиться в собственных догадках. В час этой пьяной ночи ему бы стоило забыться в объятиях собственной кровати, чтобы пролежать до утра в совершенно бессонном забвении, а под утро, превозмогая себя и боль в голове, собраться с силами и избавиться от зудящей проблемы взмахом палочки или глотком зелья. Но нет. Отринув рациональность - хоть в решении остаться в доме Кайсана и было что-то адекватное (но лишь до тех пор, пока Дезмонд не затеял свою игру) - он в приступах настырность пытался что-то доказать. Себе, Пташке или им двоим. Но тот отвечает своё "я не должен отвечать", и Забини - пусть и в мыслях - снисходительно смеётся над этой шуткой. Стоун много чего должен был НЕ делать: не терпеть его жестокость в школе, не молчать о ней, не покрывать; не оставлять шрамы на теле, не верить в дружбу, не становиться для Забини анимагом; не спасать каждый раз и не беспокоиться так сильно; не иметь тот же патронус и... конечно же, не приводить к себе домой и не стоять с рабским смирением, когда чужая рука тянется к лицу. И все же Стоун сделал это. Все это. Так что почему бы не переступить ещё одно своё "не", когда они едва ли что-то значат. Принцип? Вредность? Кто знает... Хотя, спустя все эти годы, Дезмонд должен был уже узнать и знать его, как никто другой. Так ли это? Пожалуй.
Забини видит, как аврор напряжен, натянут, словно струна. И в тоже время незримая сила гравитации не позволяет отстраниться, удерживая на месте. Сомневается ли Пташка, думая упорхнуть? Хотел бы, но не в силах. И Забини знает, что ослабляет его решимость. Будь это рука любого другого - остался бы он также покорен? Хороший вопрос, ответ на который, Дезмонд и вроде бы знает, но не признает. Вот только почему - он и сам не знает. Что будет, признай он эту простую истину? Что для него измениться? Почему он так настойчиво игнорирует этот факт? Будь это кто-то другой - стал бы аврор с таким завидным упорством искать обходные пути к одному единственно верному ответу? Дезмонд не любил расточать себя на эти вопросы. Слишком эфемерны и слишком сквозят субъективностью чувств, которая ему совсем не нужна. У него другие цели - высшие цели - в которых нет места сантиментам и личным чувствам. Или так ему проще думать, чтобы отдалить роковой час признания для себя. Ведь, пока этот кот Шрёдингера и жив, и мертв одновременно, можно не бояться разоблачения. Пусть крышка ящика останется закрытой.
Дезмонд ощущает под ладонью тепло чужой кожи. Не такая нежная, как ланиты девушки, но все равно приятная. Закрыть глаза... И что? Забыться? Нет. Забини прямо смотрел на Кая, замечая страх, брызгами рассыпавшийся в лепестках василька. Это знакомо, понятно и удовлетворяюще. Дезмонд привык внушать в чужие души первобытные эмоции и - даже больше - ему это нравится. Ему нравится контроль, который он впрягает в узды чужого страха, нравится покорность, пусть и наскучивает. И вот аврор уже готов поверить в свои наигранные догадки, ведь улики неоспоримы, но Пташка, стоит ему прочитать в движениях руки незнакомую снисходительность ласкового касания, теряет железную твердость подозрительности во взгляде. Забини невольно хмурится - всего на миг - замечая, как Стоуна едва опускаются веки.
Дезмонд подавляет вздох, чувствуя, как думать становиться тяжелее. Сознание устало и сейчас, кажется, не способно с силой надавить на зубья стального капкана ловушки, в которую мог бы попасться Кай. Наверное, попытайся Забини его поймать сейчас, то и сам бы попался. И очевидно, так и случиться, ведь рука аврора медленно двинулась, а пальцы коснулись волос на затылке. Дезмонд несколько раз про себя успел пожалеть, что не подавил на зародыше неясное желание.
- Пытаешься обмануть меня, - аврор медленно - не желая дразнить, но вопросительно - склонил голову ближе к Стоуну, - или себя, - он поджал губы, задумчиво кусая, словно в кульминации сомнений, - Пташка?
Посылая рациональность, будущие сожаления и ещё какие-то приступы отрицания на расправу пьяным желаниям, Дезмонд мягко, но настойчиво потянул Кая к себе. Склонившись, он накрыл своими губами чужие, ласково кусая сквозь поцелуй. Прикрыв веки, он медленно шагнул, заставляя аврора повернуться за ним спиной к кровати, а после подтолкнул; другая рука, скользнув по рубашке, перебирая пальцами контур мышц, спустилась по рёбрам к талии.
Что же я делаю?..
Поделиться112018-04-23 21:16:41
Я должен бояться твоих рук, как черт ладана.
В последнее время они не щадили: они дарили боль, синяки и шрамы, угрожали, пытались разорвать, изничтожить; но чаще форму рук обретали слова - ты стреляешь метко, Дезмонд, всегда попадаешь в цель. В моем доме зеркала нет до сих пор - вместе с осколками я пытался прогнать твоё отражение, что стоит у меня за спиной, но кажется, это более, чем бесполезно.
Я должен бояться твоих рук, как зверь, что боится огня.
Перепрыгнуть через страх - как волк перемахивает через охотничьи флажки, зияющие красным; чувствовать себя невыразимо глупо - насколько только позволяет сознание - и видеть, как рваные искры погони гаснут за спиной.
Я возвращаюсь во снах к одним и тем же мыслям, теми же тропинками начинаю путь, вижу одни и те же несменные декорации. Наизусть могу воспроизвести каждый сон, из памяти вырву каждый вздох и помятое, серое утро, запертое в небольшом помещении - не это ли признак знакомой болезни - или болезненного безумия? - подавленное, смываемое холодной водой.
Я не знаю, кому я пытаюсь лгать. Наверное, всему миру, играю в приличия, в мораль, хотя никогда многое не мог принять: в твоих льдисто-голубых глазах вдруг калейдоскоп разбросанных противоположностей; ноет в груди, там, где не так давно была открытая рана, сводит от мыслей о пьяном бреде и новой игре в доверие. Забини, бежать от тебя нет смысла, только испариться, исчезнуть вечерним туманом, растаяв с утренним шумом и спешкой проходящих мимо бесчувственных серых тел - этот путь проделан одним ударом или зеленой вспышкой искреннего желания.
Что полезного сделал я? Что оставил за собой, чтобы думать о том, что впереди может быть тёмное ничего, а позади - присыпанные пеплом дни, на пустыре которых гуляет зола с ветром; каждый желает оставить след, в истории или в сердцах, и есть ли тот, кто заточит память не только в трёх буквах на камне, но пронесёт её чуть дальше, на пару шагов и часов?
Мысли темны как ночь, в которой томиться ожидание театрального действа.
Кай прикрывает глаза вновь, слушая вкрадчивый вопрос, который, кажется, гипнотизирует; выдыхает тихо, вслушиваясь внимательно в произносимые слова, но не понимает их сути - только смотрит в чужие глаза, хватаясь за край ледяной радужки. Об этот лёд больно ранить ладони, но приходит понимание: я жив - тонкими струйками она стекает, безумно тягуче-горячими.
«Как глупо обманывать, когда совершенно не умеешь лгать».
Едва заметная усмешка прорезает его уста вновь. Пташка слизывает выступившую капельку крови, окрашивая кожу красным - жест хищный по природе своей, без угроз и лишних телодвижений. Действительно, зачем играть, когда правила заточены под проигрыш?
Властная рука скользит к затылку, настойчиво и даже решительно. За этим будто машинальным, не намеренным движением, которое скрыто интонацией усталой доброжелательности, кроется натура, привыкшая диктовать и указывать скипетром, деспотично ставить печати и решать судьбу неугодных.
Мою.
Дальнейшие события сложно ожидать: губы касаются губ, чужая кожа обжигает даже хуже, чем кончик палочки, выводящий под ключицей буквы; легкие не успевают урвать и кусочка густого воздуха, запертого в комнате, и все получается смазанным, неловким и слишком непредсказуемым. Как разряд: коротнуло, завертелось, и движение навстречу получается абсурдно жадным, будто к этому стремилось все существо - аромат, привкус и ощущения, всё воедино и порознь поворачивают в голове какой-то рычаг, и дает опомниться только тогда, когда пальцы машинально впиваются в чужое плечо, испугавшись ощущения свободного падения.
Пташка оказывается на постели и замирает, парализованный мигом и ситуацией; его лицо давно горит, а в голове борются две идеи, одна безумнее другой, и Кай желает две несовместимые вещи: оттолкнуть, сбежать, не дать продолжить этот цирк с представлением, кульминация которого скорее всего ожидаема, и прижаться, испить полностью внезапный случай, окунуться в абсурдность происходящего, потерять себя на сегодня и навсегда.
Я смотрю на тебя, Дезмонд, и мне слишком сложно решить эту головоломку.
Аврор сам тянется к своему коллеге, другу, врагу и возлюбленному - нужное нельзя подчеркнуть однозначно - и запечатывает на его губах поцелуй, отбрасывая рациональность, но сдерживая накопленное безумие - его все еще держит в своих узах страх, пока ловкие пальцы ненароком скользнули по шее, ключице, плечу, а тело колотит от противоречий - уйди, сгинь, возьми себя в руки!
Разве все должно быть так? Разве так ты хотел?
«Только так и возможно, разве нет? - подсказал ехидный голос внутри. - Разве мог он покуситься он на тебя, будучи трезвым? Сними наконец розовые очки!».
Это горькое осознание перебивает дух - хочется выбить его из себя, забыть, выбросить, как ненужную вещь - но зачем тешить себя пустыми, глупыми надеждами, чаяниями?
Идиот.
- Дезмонд, погоди, ты слишком пьян. Что ты делаешь? - Кай выдавливает из себя это силой, чувствуя, как дыхание перекрывает ком.
«Кто ты, а кто он?»
- Тебе… нужно домой, - почти шепотом, пытаясь отстраниться, впуская в себя болезненную реальность. Губы горят, будто их обтерло наждачной бумагой, но спокойствие в голосе - стена, и только лишь легка дрожь в кистях рук выдает с потрахами истину - не гляди, не смотри, забудь.
Поделиться122018-04-24 15:44:03
Стоит закрыть глаза, и тьма обволакивает густой поволокой забвения. Она стекается с самых черных углов ночи, пленяя удушливыми объятиями тонких пальцев; улыбается, едва приподнимая острые кончики губ, обнажающие улыбку млечного пути. Что несет за собой чарующие ухмылки ночи? Для кого-то это кровожадный оскал, зловеще сверкающий холодным равнодушием далеких звезд, а для кого-то - ласковые миноры мягких губ. Для Забини эта ночь улыбалась достаточно остро, полосуя собственный рот лезвием улыбки. Но в тоже время в ее болезненных движениях читалась теплота, пугающего самоистязания. Словно бы она готова ради тебя на все. Лгать, убивать, страдать. Или это вовсе не ночь была готова на такие жертвы. Ему, Дезмонду, давно известно, кто тот самый жертвенный агнец. С первого дня их незримого знакомства (еще тогда, когда Забини не знал тривиальную фамилию магглорожденого, и когда Кай являлся для него не более, чем пустотой, в которой назойливой трелью звенела тишина) он сумел проследить то, что являлось для его природы чуждым, было непонятным по своим принципам и форме. Это проклятие. Проклятие, заставляющее силу (какой бы она не была, даже самой маленькой) вставать на защиту слабости. Звучало странно, глупо. Как новый цвет, который прежде Забини не встречал. Такой насыщенный синий, полный уличного - а потому смешного - благородства, сверкающий бесполезной непреклонностью и раздражающий непробиваемыми жизненными ориентирами. Каю не было места в этом мире. Тут иная сила притяжения, разряженный воздух и тотальное деление волшебников по статусу крови. Стоун пришел в этот мир, решив, что изменит его. Ровно как и Забини вторгся в его маленький космос личности, решив, что сможет изменить. Оба они потерпели крах. Мир каким был, таким и остается: холодным, безразличным, клыкастым кровопийцей. Стоун тоже не изменился: сгусток противоречий, разрывающий себя изнутри, сгорающий в агонии страшного самосуда. Словно все иные нужды для него презрены, кроме страданий. И он страдает, не признаваясь, что без разрушения уже не проживет. Созидания для существ иного порядка. А он всегда был собой, собой и останется, как бы не пытались его суть и естество перекроить. Забини бы хотел верить, что он такой же монолит души. Но его собрали по кусочкам: из старой ненависти, из благородной гордости, из мраморной памяти и гранитовых принципов. Все это собралось в мозаику по имени Дезмонд Забини. Монстр из чужих чувств, преследующий цели, от которых остался лишь старый след.
Дезмонд чуть поморщился. Казалось, словно ему вновь выпало целовать того самого шестнадцатилетнего Кая. Ему невообразимо захотелось открыть глаза, чтобы удостовериться, что все это не шутка пьяного сознания, и аврор по случайно-ужасному стечению обстоятельств не пленил в ненавязчивых объятиях кого-то совсем иного. Кого-то из прошлого. Это было до смешного очевидно. Очевидно то, что ты, Стоун - как бы абсурдно это не звучало - так и не научился обманывать. Даже твои ответы сквозят прозаично приоткрытой душой, из которой выплывает правда. Поцеловав тебя, все понимаю. Как глупо было пытать тебя словами, которые ты любишь скрывать под замком бренных мыслей. Раньше мне не хватало градуса в крови. А сейчас в самый раз. Не в силах сказать, ты даешь ощутить.
Чужие пальцы с оторопевшим отчаянием хватаются, сжимая на плече рубашку. От чарующей гипоксии поцелуя кружится голова, и Дезмонд успевает упереться руками по обе стороны от головы Кая, нависнув сверху, разглядывая приглушенные полумраком пунцовые брызги на лице аврора. Что-то в голове плотоядно стрекочет, призывая продолжить пьяное безумие, но первобытная рациональность, облаченная в доспехи незыблемой философии, заставляет в призрачном сомнении замереть. Забини незаметно для себя пропускает волнение, задумчиво опуская взгляд по лицу Стоуна. Грудь того вздымается, сердцу явно тесно в оковах этих ребер.
Дезмонд совершенно точно не хотел думать, что ждет его к рассвету. Что он успеет натворить и сколько будет сожалеть. Проклятый алкоголь. Слишком развязывает мысли, которые без труда подчиняют сознание, внушая назойливую идею. Все кажется таким простым. Возьми да сделай. А завтра будет завтра.
Аврор вновь прикрывает глаза, отвечая на порыв Кая. Отвечая настойчивее, медленно скользя ладонями по постельному белью, опускаясь на предплечья и зарываясь пальцами в волосы. В непривычно короткие волосы для этих пальцев, чьи фаланги привыкли перебирать роскошные женские локоны.
Стоит Стоуну заговорить, как Забини чуть приподнимает голову, одарив холодом осуждающего взгляда. Он не привык, что ему отказывают. Кто бы то ни был. Сопротивление рождает желание. Будь Кай мирным, возможно, рациональность в конце концов и победила бы под гнетом откровенного смирения. Но нет. Вот оно - пламя извечного противостояния. Пташка всегда был таким, поэтому его и хотелось поймать, пленить, укротить. Его слова - подтверждение того, что он все еще тот, кем был всегда, кем будет всегда. Забини даже улыбнулся этой мысли. Все вокруг рушиться к чертям. А этот упертый кретин незыблем. Как и его вечно синие глаза.
- Ты же сам хотел, чтобы я остался, - низко произнес аврор, чуть осипшим голосом, переходя на шепот, - и сейчас хочешь.
Игнорируя жалкие попытки Пташки отстраниться, Дезмонд чуть спускается, склоняя голову и оставляя жаркий поцелуй на и без того пылающей коже шеи, где пульсировала артерия.
Сколько не трепыхайся, а пасть стального капкана лишь сильнее будет сжимать кости. Действие рождает противодействие.
- Я же пьян, - он повторил слова аврора, проведя вереницу поцелуев выше, останавливаясь около уха, - кто знает, что я могу натворить? Если тебе все равно - оставил бы меня в баре.
Поделиться132018-04-25 12:04:42
Как же хочется истерично и безудержно смеяться - от глупости ситуации, от собственного бессилия, от того, что тебя поймали на крючок, от того, что воздуха в легких неприлично мало; будь у него сейчас больше голоса, он бы заменил свой шипящий, дрожащий хрип, так неудачно пародирующий шепот, но нечто хотя бы отдаленно напоминающее крик: вот только зачем кричать, если тебя никто, никогда не услышит?
Угрозой немой повисла в воздухе какая-то не до конца раскрытая тайна; кажется - мгновение, один поворот песчаных часов и снова назад, вспять, чтобы было спокойнее и чуть холодней - но нет под рукой чудесного артефакта, свободного менять историю так, как хочет этого природа человеческого эгоизма и страха. Перспектива признаться хотя бы себе, насколько боится душа остаться нараспашку душа после глубокого погружения в ночь, которая может обманчиво, насмешливо нежна, ввергает в ужас, поглощаемый смехом проходящих в оцепенении минут. Горько и в то же время сладко: вот она, сотканная противоречиями реальность, цепляющаяся тонкими лапками за сознание, будто бы пытаясь остановить, задержать и предотвратить. Но это все настолько бесполезно, что не стоит в пустую сотрясать воздух, в котором и без того повисли не рассказанные слова и не воплощенные грезы, которым нет и не будет места никогда, никогда, ни за что.
Тебе никогда не отказывали, Дезмонд?
О, представляю, ведь это, по твоему плану и незыблемым понятиям, абсолютно исключено. Отпрыск чистокровной семьи, вскормленный с блюда с золотой каемочкой, всегда получал только самое лучшее, но главное - все было в твоих руках, и обладал этим всем ты безраздельно и властно, так, как положено господину и королю. В твоих глазах отказ выглядит не иначе, чем тяжелым грехом, не прав ли я?
Разглядываю лицо в твое, медленно, сантиметр за сантиметром; оно для меня такое родное, что признаться в этом неловко и в какой-то мере даже, возможно, стыдно - образ твой что прекрасная статуя, неприкасаемая для тех, у кого черны руки и кровь. Перечислять свои нелепые мысли - это как пересчитать монетки всего Гринготтс, которые хранятся под чутким контролем неподъемных заклинаний и тысячи скрытых лиц.
Каюсь, возможно, будь все иначе, я не смог бы сопротивляться. Будь я другим, не взращенным тобой же на боли и постоянных стычках; кто-то говорит избитыми фразами, клише, припоминая, что мы в ответе за тех, кого приручили, но я скажу даже больше: мы в ответе за тех, кого мы создали своими же руками, словами, взглядами и движениями рук - ты подкрепил во мне и упрямство, и силу духа, не успев затянуть ошейник так туго, чтобы было невозможно дышать, и с чистым сердцем, кровоточащей раной скажу тебе то самое сокровенно «спасибо», понимая, что это не будет ложью, но прозвучит как издевка и незамутненное безумие души моей.
Всё предательски выдает: этот чертов болезненный огонь скул, блеск потемневших глаз и влажность уже зацелованных губ, рвущееся наружу дыхание и тонкость полученных ощущений, каждая из мурашек, куснувшая кожу обнажившихся в смущении ключиц и надрывно пульсирующая сонная - напряжен, полон опасности момент происходящего, но капля за каплей уходит прочь любая адекватность и рацио; как же отвратительно понимать, что все диктует немерно выпитый алкоголь, придушивший искренность еще на подлете - в светлых глазах нет той самой, живительной искры новорожденной правды, которая не успела появиться на свет, намертво истоптанная чужими принципами.
Завтра уже наступило, но, с одной стороны, для тех, кто спит и не спит оно задребезжит бледной полосой в окне лишь тогда, когда откроется взор после сонной бессонной ночи или десятого сна - так стоит ли согревать в ладонях сомнения, когда знаешь, что до утра еще далеко, и в самый темный час перед рассветом иногда творится история, решая философский и нелепый вопрос «сейчас или никогда?».
Стыд перекрывает дыхание. Наверное, тебе так легко понять, что все это время я был псом на привязи, уповающим на лишнее внимание со стороны своего хозяина, ожидающим чего-то там, где-то глубоко-глубоко внутри кусочка внимания и счастья? Узнай все в таких словах - рассмеешься презрительно и самодовольно, и я прекрасно тебя пойму - а потому промолчу, не явлю миру болезненные мысли и привязанности, скрыв все за улыбкой оскала и неотложных дел. А потому знай другое - я все еще не хочу подчиняться, все еще пытаюсь сопротивляться себе самому, отвергая, отрекая, вплетая в немые укоры мораль и общественный глас.
От собственного дыхания даже больно, и смущение зудит под кожей, как орда муравьев; кажется, что давно уже сам того не зная, показал оппоненту в этой партии все карты, явив ему полное отсутствие козырных карт в последнем ходе перед финалом игры: Дезмонд всегда был прорицателен, и одиннадцать лет их долгого противостояния давно сделали Кая бумажным журавликом на чужой ладони - Забини давным давно знает, из чего Стоун состоит.
Любопытно, что ощущаешь ты? Почти что уверен, что до сегодняшнего странного действа в твоей постели оказывались исключительно женщины - неужели даже сквозь поволоку, созданной градусом и желанием поддразнить, ты не видишь никаких отрезвляющих отличий?
Аврор и сам не заметил, что все еще придерживает рукой Забини, не отказавшись от попытки образумить и себя, и его - но Мерлин, как же хочется прекратить сопротивление, пустив на самотек все происходящее здесь и сейчас!
Осипший голос Дезмонда снова вызывает мурашки. Этот насмешливый взгляд, припорошенный стальной крошкой укоризны - «как ты можешь сметь?» - они глядят друг на друга, будто все еще в чем-то пытаясь завоевать первенство; вот только все равно оба прекрасно понимают, кто сегодня победил.
- Потому что ты пьян, - все еще пытается гнуть свою линию Пташка, но уже почти надрывным, отчаянным шепотом, чувствуя, насколько скованно его тело, насколько оно не уверено, насколько оно не готово принять то решение, которое уже давно приняло голова.
Губы касаются шеи - они почти не обветрены, их прикосновения дьявольски приятно, и у Кая нет никаких сомнений в том, что с ним подло играют, заставляя раз за разом пропускать ход.
«Кто знает, что я могу натворить?».
От этой фразы аврор слишком явно вздрагивает, то ли испуганно, то ли смиренно - констатация его полного поражения из уст Дезмонда выглядела почти как издевка - или она ею была? - и Стоун сам не замечает приглушенного выдоха, который издает, и который позорно похож на стон: похоже, в этих льдах он потерпит смертельное крушение.
- Ты действительно веришь, что мне все равно? - скорее риторический вопрос, потому что ответ на него Пташке не нужен не потому, что он прекрасно и сам знает ответ, а потому, что он не вправе его требовать. Поцелуи продолжают движение вверх, и от этого становится чересчур горячо - позорно быстро, надо признать - и маленькая пустая надежда, что Забини не заметит этой вот чуть ли не подростковой реакции кажется настолько наивной, что даже неловко.
Давай, Дез, я почти сдался. Потому что будь, что будет - я не верю, что я не пожалею о том, что капитулировал, чуть позже - «сейчас» уже кажется непозволительно коротким.
Стоун убирает руку - последнюю крепость - и понимает, что пал на самое дно, больше всего опасаясь услышать «я пошутил».
Его лицо, с этими льдинками насмешки и превосходства, так близко, что хочется застонать. Что же я делаю?
Поделиться142018-04-25 12:12:38
Забини уже почти ничего не слышит. Вакуум первобытного чувства закладывает уши, погружая сознание в вакуум, где пульсацией существует лишь одна единственная мысль. Мысль не самая здравая. Мысль, которая была бы жестоко убита и разорвана на части, смей она явить свой искореженный лик миру в неподходящее время. Мысль, жизнь которой сама по себе абсурдна, неестественно и впору назвать тотальной ошибкой рациональности. Мысль странная, инородная, будто ее искусственно вживили паразитирующим имплантом в разум аврора. Он совершенно точно знал, что заблуждение диктует ему как быть, что сказать. Словно он марионетка чувств, где его шарнирные мысли двигаются под властью нитей кукловода. Или же все это лишь вуаль, спасительной призмой укрывшая разум Забини. Что есть властитель этих мыслей, это порочных желаний - он сам и никто другой. Признаться себе в этом означало обречь на череду бесплодных страданий, в потоке тщетного размышления, где именно он допустил столь фатальную ошибку. Как позволил всколыхнуть ледяное дыхание собственной души. Ведь где-где, а в его снежном царстве никогда не наступит весна. Вечные холода, пожирающие лепестки пылкого терракота еще в зарождающихся искрах. Дезмонд знал, что его принципы всегда выше чувств, которые время от времени по ошибке возникаю где-то на задворках сознания. Он допускает развития этой опухоли, как неизбежность, но в тоже время готов добросовестно с ней бороться, стирая и память, и последствия. Он не верил, что - аврор даже не знал как точно назвать Пташку - Кай способен изменить все. Это звучало слишком страшно для Забини и утопично - для Стоуна. Для первого это означало крах всего. Всего, что он знал и помнил, во что верил и к чему стремился. Философия чистой крови. Какой прок это этих громких идеалов, когда их носитель так беспечно поддается немому соблазну вражеской стороны? Это его самый большой страх - оказаться преданным самим собой, потеряв жизненные ориентиры. Ведь это будет означать, что Дезмонда Забини не существует, ровно как никогда и не было. Всего лишь насмешка чистокровных порывов, и он ее призрак возмездия. Предай он себя, пустив все в свободное падения - что от него останется? лишь сгусток плоти, крови, нервов и мышц; пара леденящих глаз, опустевших от бессмысленности. Это бы сломало Дезмонда. Как кувалды дробит берцовую кость пытаемого. Эта ошибка стала бы для него точкой невозврата, в пустоте которого он уже был бы и рад захлебнуться, лишь бы не видеть искажение собственного "я". Поэтому он предпочитал с твердой уверенность бросать вызов собственным догадкам, требуя себя - и весь мир - признать, что эта ночь - всего лишь ночь лукавых игр, где Забини ведет свои гнусные идеи.
Дезмонд давно для себя выстроил будущее, где магглорожденным не было места даже в роли растоптанных под ногами насекомых. Но все же по каким-то причинам - очередным неисправным ошибкам - Кайсан все еще вплетал свои нити в полотно Дезмонда. Аврор знал, что все переплетено. Знал, что не сбежать от повседневности, в которой он жил. Завтра, послезавтра - он раб Министерства Магии. Цепной пес Поттера, как герой войны наивно полагает. Ему нужно играть эти роли и хрен знает, когда страданиям придет конце. Забини не знал, когда наступит финал этого акта, но искренне надеялся, что тот не будет длиною в жизнь. Впрочем, он и так уже затянулся. Как и вся эта игра в нежданные порывы то ли чувств, то ли безумия. Безумных чувств.
Забини прикрывает глаза, ощущая, что перед ними и так все плывет, темнея. Его губы проводят линию по уху, оставляя отпечаток поцелуя и горячего дыхания, заставляющего вереницу мурашек пробежать по миллиметрам кожи, эхом окликаясь в груди. Стоун что-то говорит, снова повторив смешную констатацию состояния Дезмонда. Да, авроры оба это знали, и оба неустанно повторяли. Один, чтобы остановить, другой - продолжить. Дезмонд все еще ощущал руку Пташки, ладонь которой упрямо упиралась, тщетно пытаясь сохранить расстояние, которое по сути было стерто еще тогда, когда Забини решил поцеловать.
Пташка вздрагивает от заискивающего шепота аврора, и это не остается за кадром восприятия Дезмонда, ровно как и выдох, сорвавшийся с чужих губ чуть более звучно, чем это принято слышать. Забини чуть прикусывает кожу за ухом, возможно грозясь оставить след, а после зарывается носом в волосы, выдыхая.
- Это единственное, - на пару тонов тише проговорил Дезмонд, чувствуя предательскую усталость, которой начало поддаваться сознание после ярких вспышек алкоголя, - во что я не верю.
Неравнодушие было слишком очевидно. Если не Стоун, то его тело, руководствующееся химией чувств, твердило о том, что ему не все равно. Впервые за долгое время Забини наверняка был уверен в мыслях, которые блуждают в голове Кая.
- Уже? - в снисходительной усмешке промычал аврор, приподнимая голову и оставляя пару невесомых поцелуев на скуле. Так просто, что смешно. Забини тщетно не мог понять льстит ли это ему. Сейчас он понимал еще хуже, чем пару минут назад.
- Я тебя люблю, - тихо, почти томно произнес Забини, взглянув в синие омуты глаз, а после склонился к лицу Пташки, мягко улыбаясь, - это тебе хочется услышать? - проговорил Дезмонд в губы Кая, оставляя лишь след теплого выдоха.
Поделиться152018-04-28 15:06:20
Во рту вопреки поцелуям царила Сахара от нервов и лёгкой дрожи в самых кончиках пальцев; хотелось сбросить с себя наваждение, проверить, уж не какое ли это проклятие или приворот - голова кругом, потеряна нить логических суждений, а тело предало, как трусливый лис, которому предложили что-то более заманчивое, нежели молчание и какие-то моральные устои. Сделав выстрел, кое-кто попал в яблочко, выбив сразу десять из десяти - вот только стоил ли приз твоих усилий, а, Забини? Я уверен, что не могу представить степень твоего разочарования, которое настигло бы тебя, будь ты хоть на йоту трезвее; повезло ли, что разам затуманен алкоголем, повезло ли, что не отдаёшь отчёт в действиях и развязен твоя язык и руки? Кто-то бы сказал и "да", и "нет", вспомнив про то, что у кната две стороны, но настоящая ночь полнится лживыми утверждениями, обратилась в слух и смеётся над тем, как путается веретено полуслепой прялки-судьбы в узлы виселиц - подталкивает к разрешению совершенно иному, в корне меняя чуть, оставляя лишь место и время.
Могу ли выбросить из своей головы все, за исключением чистых эмоций? Все мысли, сомнения, «за» и «против», просто лишь наплевав на порядки и мнимые стены, которые я воздвигал своими руками, из того, что попадалось под руку: из теней обид, больших и мелких, из едких, прожигающих слов, из косых взглядов и нахальных усмешек, тех, что ловил налету, цеплял на себя ненароком свежими бирками, чтобы потом замуровать их в свои баррикады - хотел научиться быть дальше, окружив себя собственными миром, но все равно постепенно увязал в твоей трясине, день за днем - и так просто отдать их на растерзания странной, фантастичной случайности, которая больше похоже на сновидение полуночного бреда, нежели на реальность?
Мне всегда было интересно, Забини, чего боишься ты?
Ты всегда - сколько я тебя помню, долгие одиннадцать лет - стремился к признанию; методы были не всегда честные и изящные, надо признать, но то упорство, с которым ты шел к цели всегда оставляло за собой право восхищаться тобой - и я делал это, приняв дружбу, которая оказалась липой, за дар, ниспосланный как какой-то знак. Хотел, хочу соответствовать, постоянно спотыкаюсь по дороге к путеводной звезде совершенства, но всякий раз вспоминаю, что один факт не позволит сократить разрыв даже на один крошечный миллиметр - эта причина высечена у меня на груди яростью терновой палочки и жаром феникса, что заперт внутри, и оно служит простым напоминанием о том, что есть пропасти, через которые нельзя перепрыгнуть. В детстве мы все верим в воздушные замки, любовно обустраиваем их покои, пока не ощущаем то, что облака уходят из-под ног и мы падаем, падаем вниз, оказавшись в ловушке собственных фантазий и грез; ломаем хрустальные крылья веры, теряем ключ от своих сердец, забываем пароли от пламенных чувств, и тушим пожары эмоций - жертва для шага во взрослую жизнь, потеря своих и чужих идеалов, ориентиров - наверное, в этот момент ты процент вцепился в идеалы собственной семьи, будто бы эта льдина сумеет вынести тебя к порогу из золота и славы?
Стыдно сказать, сколько раз подобного рода сцены мелькали в мозгу, окрашивая сны в оттенки безумия и кошмаров. Не скажу, не выкрикну, не прошепчу никому правду о том, что приходит в усталую голову из раза в раз, напишу на бумаге, разорву и сожгу уже тысячное письмо, чтобы никто не нашел, не понял, не осознал.
Просыпаясь в ночи распугиваю видения дыханием и холодной дрожью - сценарии разные, меняющиеся декорации, но итог, как правило, везде один: дрожащими пальцами отгоняю от себя наваждения, убирая с висков следы от ночных сновидений, и жду, как плененный, рассвета, зная, что впереди будет казнь.
Топор уже занесён, и когда на нем сверкнёт полуденный луч, все свершится. Но до часа коротких теней еще полно времени, и я все еще в безнадежном ожидании неизбежного.
Иногда я все еще думаю, что знаю тебя другого, без этих холодных глаз и снисходительного игнорирования, не погрузившегося до конца в стальные тиски предрассудков, шаблонов и мнимой независимости: смех детский и непосредственный, пока еще забавные угрозы – «только попробуй кому-то об этом разболтать!» - и множество простых моментов; забавно, что хорошо так в памяти укрепился день первого знакомства, когда ты гордо, отрабатывая семейное высокомерие, представился важно как Дезмонд Забини, тем самым тоном, который требует трепещать от ужаса узнавания и бесконечного уважения, - а я только усмехаюсь в ответ будто бы по-бунтарски нагло, ведь не знаю еще о всех этих ниточках и паутинках, заблуждаясь о равенстве положений…
«Никогда не слышал о Забини».
И никогда не мог сказать, что есть в тебе такого, что заставило позволить хищной птице сожрать горностая, заняв его место раз и навсегда, свершив пищевую цепочку; все складывается из настолько мелких кусочков пазла, что их никогда не отличить от песка – собирают картинку моих страхов и страстей, подводных камней. Никому не дозволено видеть их, но вскрываешь мою душу ножом из чисто научного интереса, как ребенок, которому в руки попалась в руки красочно иллюстрированная книга по анатомии, рождающая вопросы «что будет, если…».
В голове Забини давно уже рождались догадки – Кай помнил об этом, и что-то внутри болезненно щемило от настоящего страха за то, что его маленький секрет, который он бережно хранит в хрустальной вазе своей души от чужих глаз, станет явью для человека, который любит топтать васильки в колосках пшеницы, привыкнув глазами к скучной и банальной красоте обычной садовой розы. Знание – сила, оно – творец и разрушение. Узнав наверняка, разрушишь все, что было во мне, до самых основ – и что же буду делать я?
Аромат его кожи даже лучше аромата его духов – но от это мысли становится тошно, дыхания слишком мало, а растерянность накатывает на берег сознания девятым валом, уносит в крайности, в страх, преисполненный возбуждением: слишком близко, слишком тесно, слишком много «слишком», прямо как тогда, в Мунго, когда один оступился, а второй попытался вдавить его в землю еще сильнее, угрозами и чужой виной.
За ухом останется метка – следовало бы взбрыкнуть, как можно сильнее его оттолкнуть, но сил на это внезапно нет, и Пташка на секунду жмурится, закусывает губы, боясь издать хоть еще один предательский звук.
- Неужели единственное? – получается слишком хрипло – аврор сглатывает, все яснее понимая свое дурацкое положение. Тело предало его гораздо быстрее, чем голова, сделав это с изяществом пещерного человека, выставив Кая просто-напросто подростком в пубертате: позор, ничего не сказать, когда он вообще успел стать таким чутким?
- Уже? – и Стоун едва удерживается, чтобы не закрыть лицо руками – ему мешает только Дезмонд и прохлада его губ на горящей огнем коже скул; кажется, здесь уже даже говорить что-то становится абсолютно бесполезным – чересчур красноречивы все реакции организма, над которым явно проводят пытки.
- Я… - как же хочется оправдаться! – Это не…
Гулкий удар о солнечное сплетение – и тишина. Не продохнуть – уши заложило ватой, и на какое-то короткое движение век тело обмякло, став пластилиновым, невесомым.
Кай разглядывает лицо Забини – оно расчерчено дьявольской улыбкой, издевкой, а в интонации ничего, кроме насмешливой пробы – приоткрывает рот в тщетной попытке вдохнуть, будто бы не может усвоить то, что услышал, без единого глотка воздуха, но лезвием бритвы проходится по внутренним органам продолжение той самой заветной фразы, той самой, но искренности в ней не больше, чем помещается на кончик булавки.
«Это тебе хочется услышать?».
Выдох на моем лице, как след от пощечины.
Предполагал, знал, предчувствовал, какую боль это может нести, но не мог и мыслить о том, что она будет настолько обидной, горячей, болезненной. В сердце влили раскаленный металл, оно сжалось до размеров бусины, чтобы, кажется, лопнуть, а горло по-детски банально душит петлей из обидной горечи и отчаянного крика.
Не думал, что будет так сложно – ты выстрелил в упор, проделав сквозную дыру, и все же уже замирает, раздувая меха – перед глазами темнеет, и обиду, будто оборотень с тысячью масок, липкими? черно-лакричными щупальцами обволакивает нечто, от чего всегда пытался скрыться, что пытался погрести под светом души – это нечто зовется яростью, которая начала прорываться наружу, отразившись в глазах темной искрой.
Ты, Дезмонд, прав. Я хотел. Все, что было во мне, грезило, давно смирившись с абсурдностью и жадностью своей мерзкой душонки, которая смела позариться на чистую кровь, я просто пытался быть лучше, двигаться к совершенству; и теперь, поняв истину в первой инстанции, ты низко смеешься надо мной, потому что это действительно смешно – ведь так?
Люблю всегда и ненавижу сейчас – ты ломаешь меня, Забини, все кости и разум мой.
Видел ли Дезмонд, как синяя гладь потемнела, и как шторм пришел к тем берегам? Настроение сменилось в несколько коротких мгновений, и тихое звериное рычание вырвалось из горла само собой – разом окрепли мышцы, побледнело лицо, и радужка погибла под натиском расширившихся зрачков; он слишком стремительно, тем самым змеиным броском, хватает чужое горло, уже не заботясь о том, может ли потенциально остаться след от крепкой, полубезумной хватки, и перекатывается, завоевывая временно первенство в позиции не победителя, но побежденного, уцепившегося за возможность урвать матч-реванш, и далее придавливает весом противника, внезапно оказываясь тугим комком напряженных мускулов. Как же хочется хорошенько проехаться тебе по лицу – но вместо этого пятерня лишь смыкается на челюсти, цепко и предостерегающе, – и тихое шипение нельзя сдержать:
- От тебя мне ничего не нужно. Не советую шутить со мной, Дезмонд – иначе внезапно может стать больно, - миг, и во взгляде непривычная жесткость, но в самой глубине зрачков не скрыть той вьюги, которая изнутри пожирает легкие – в них кружится боль, гнев, разочарование – и, неожиданно, - смертельная усталость, в которой терять уже, кажется, нечего.
Ему – нечего. Все, кроме этих чертовых чувств, он оставил в том прошлом, когда ему наконец смогли показать, сколько стоит наивность – она стоила жизни единственного достойного на нее человека, который был светом – и теперь оставалось выбросить только их.
Но как, если изо дня в день передо мой ты?
Поделиться162018-04-28 18:34:08
В синюю воду обмакнули кисть. Кисть, пропитанную насквозь густой чернотой. Темная краска, ощутив объятия чистой воды, поддалась зову свободы, мрачными завихрениями заполняя собой хрустальный звон. Страшная красота, пожирающая блики палитры светлых чувств. Вязкая ярость, удушающая бессилие перед возвышенным чувством, терпкий гнев, клокочущий в груди загнанным в угол зверем, насыщенная злоба, пробудившаяся от горько-приторной боли, вызванной лезвием правдивой насмешки, дремучее исступление, возрождающее первобытный оскал негодования хаотичной опалы. Пара ледяных осколков, подтаявших под градусом опьянения и минорами пикантной ситуации, в мгновение сковала февральская стужа. Зрачки сузился, игнорируя вуаль кромешного мрака, медовым шлейфом укрывающего часы царящей ночи. В потемневшей злобе чужого взгляда аврор ощущал тревожную опасность, на которую толком не знал как реагировать, не привыкший, что Пташка может больно клюнуть. Дезмонд пропустил то ли вдох, то ли удар сердца с замиранием инстинктов улавливая мгновения слепой ярости, всколыхнувшейся в глазах Кайсана. Где-то мгновения отмеряли его зачарованные иридиевые часы, о которых он совсем забыл в неясных порывах болезненного безумия. За застывшем, словно каучук, временем следили и другие часы, отражая происходящее радужкой циферблата. И если воспаленное сознание Дезмонда все забудет к утру, стирая часы ночи ладонью с лица вместе с вязким сном, то события произошедшего невольно зацепятся за минутную стрелку, наматывая круги, пока не побледнеют от старости.
Не будь сознание Забини хрупкой шхуной, вращающейся в водовороте океанической воронки, он бы напал первым, предугадывая, предотвращая вспышку гнева. Он всегда ведет агрессивные меры подавления, заставляя сдаваться еще до того, как в сознании появится смелая мысль не то что сопротивления, а атаки. Но вакуум толщи вод погружает сознание в вязкую болотную трясину, усыпляя страх и бдительность, рождая до смешного стылое равнодушие к происходящему.
Дезмонд в терпеливом неудовольствии поморщился, ощутив болезненную хватку фаланг, сжимающих горло, а после скривился ощутив, как его придавливают к кровати. Стоит ли говорить, что у подобного начала, никогда не бывало такого финала. Обнимая, целуя, Дезмонд ни разу не сталкивался с тем, чтобы его хватали за горло в бессильной злобе, прижимая к кровати весом яростных порывов.
Дезмонд медленно повернул голову в сторону, почти касаясь щекой постельного белья. Затуманенный взгляд пронзал темный сгусток мрака в углу комнаты. Он слышал лишь звон тишины и учащенное дыхание злобы. Когда-то он уже был в подобной - не совсем - ситуации: первый день в аврорате, на тренировке, где встреча со Стоуном пусть и была ожидаема, но все же заставила понервничать. Тогда Пташка, как и сейчас, разгневанный речью Забини, придавливал его, вцепившись в шею. Дезмонд слабо ухмыльнулся, ощущая, как в глазах темнеет. Вряд ли это была гипоксия, сейчас он просто сдавался под напором неизбежного забвения.
Пыльцы Стоуна пленили челюсть, надавив, словно фиксируя. Дезмонд перевел взгляд, поднимая к потемневшим омутом аврора. Игра теней или чувств - все одно? Сейчас чувства Кая вальсировали с тенями.
Тело, несомненно верило угрозе Стоуна. Мышцы невольно напряглись, а кадык прокатился, когда Забини проглотил тревогу, зябко пробежавшую мурашками по коже. Но сознание лишь насмешливыми нотами пульсировало в голове. Дезмонд знал одну простую аксиому, которая из раза в раз, из года в год сопровождала изощренной пыткой нескончаемое терпение Пташки. Сегодня не его предел. И завтра не будет.
Теперь все стало так просто, словно ты наконец-то подобрал решение к задаче, за данными которой скрывалась лаконичная формула, а осознав это, смеешься над собственной невнимательностью. Просто - не означает не верно.
Все было просто и верно.
Сейчас Забини все понимал, пусть даже мысли ускользали от него, словно песок сквозь пальцы. Но теперь он понимал каждый взгляд, каждое слово и молчание тоже. И патронус. Все это зыбучая ложь, в которую он поверил, строптиво не желая смотреть в лицо правды. Теперь у него уже не было шанса. У них. Отрицание бессмысленно, сущность обнажена.
Дезмонд хрипло рассмеялся на угрозу Стоуна. Какие шутки? Забини, наверное, впервые не шутил над ним.
- Больнее, чем тебе? - Дезмонд пытливо сощурился, в наигранном сожалении склоняя голову. Разве Стоун сможет? Физическая боль отвратительна, но не она кульминация ужаса для Дезмонда. Он боится быть раскрытым в аврорате, как шпион Альянса, ведь за этим следует разочарование семьи, чего он страшится еще больше. Дальше - хуже. За всем этим грядет страшная буря неизбежности. Узнай Министерство Магии, что философия чистой крови до сих пор жива, до сих пор теплится в магическом мире, угнетая грязнокровок и предателей крови - прольется кровь. И осознание того, что все может в миг рухнуть от одного неосторожного слова, действия или шага Забини - сводить его с ума, заставляя мучится от ужасов вероятной неизбежности. Ему все мерещится, если не сегодня - то завтра. Рано или поздно на его руках обнаружат кровь, обвинят не без вины. И это всего лишь один из списка его страхов. Но каждый из них разрушителен, как праведный гнев природных стихийных бедствий. Страхи Дезмонда не из того разряда, которые потревожат душу и отпустят, если им удастся воплотиться в жизнь. Его страхи иного уровня, высшего порядка. И они убивают.
- Влюбиться в меня... - в спокойных интонация констатации произнес аврор, - самое тупое, что ты мог придумать.
Забини осторожно, словно не желая испытывать желания Стоуна разбить нос, положил ладонь на его предплечье, требуя отпустить. Дезмонд медленно прикрыл глаза, ощущая, как сознание покачивается в завихрениях напавшей слабости.
- ...ты страшный мазохист.
Все смазалось, облачаясь в акварельные разводы дождливого вечера. Забини начал терять ощущения. Сначала кровать под собой, словно она становится невесомой, заставляя Дезмонда проваливаться сквозь, после - пальцы Кая на лице. Все уже казалось насмешкой мутного сна. Будто бы по какому-то странному стечению обстоятельств Забини с чего-то привиделся Кай. Живой в своих очаровательных мотивах, страшный в гневе. А все остальное казалось самым большим наваждением.
Дезмонд всегда был прав в своих ощущениях. Давно знал о чувствах Стоуна, но никак не мог согласно кинуть своей интуиции и очевидным фактам. Любовь - светлое чувство, как считают многие. Но для Забини это темнота, разъедающая рациональность. А потому эта картину, несомненно, следует начинать с черного.
Поделиться172018-05-06 00:53:40
Вдох-выдох, выдох-вдох.
Захлестывает, так, что еще чуть - и можно захлебнуться, потерять себя во вспышке, которую, кажется, тщетно контролировать. Аврор знал это ощущение, он испытывал его единожды, когда был еще совсем ребенком - именно тогда магия постучалась в его сердце, чтобы остаться там навсегда, став неотделимой частью не только его тела, но и духа. К хорошему привыкаешь быстро - это уже давно всем известная истина, и маленький Пташка, получив второе дыхание, уже не смог бы прогнать её, добровольно отдав то, что пришлось бы насильно выдрать из груди.
Но страшно - страшно видеть, как в гневе смываются черты чужого лицо, как уродует ненависть душу, сжирая свет; эти губительные чувства подпитывают мощнейшие темные заклинания, позволяют словам проклинать, раздирая на клочки существующую человечность - и Кай почувствовал, как шип вцепился в сердце, а холод прокатился по позвоночнику, но губы все еще сжаты в полоску, желваки играют, словно это поможет сдержать всю злость внутри, остановив наконец волну, рассекая её, как то делает пирс.
Вдох-выдох, выдох-вдох.
Как убрать из глаз твоих эту самодовольную усмешку? Как сделать так, чтобы все это стало сном, который привиделся тебе в самый темный час перед рассветом, не важно, кошмаром ли сведя конечности или простыми картинками сменив одна другую перед усталым взором?
Пальцы уже ослабли и не сжимают так сильно чужую шею, и хотя внутри клокочет лесное пламя, ветер уже утих, перестал разносить искры, зажигая очагами гневной заразы пожухлые стебли иссекшего, истощенного терпения.
Кричать - бесполезно, доказывать - наивно. Все поступки рано или поздно обращаются в пыль, говорить о заслугах прошлого дня - будто будоражить в воздухе давно уже осевшую историю. Никогда не замечал, не заметишь, не хочешь или не можешь, причины совсем не важны. Главное лишь то, что всё уходит в пустоту. Все мы.
Он понял все. Страхи лезут из щелей и углов, бросает в холодный пот, тянутся тени из половиц, не будет спокойной ночь: черт дери, как легко раскрылась та самая заветная дверь, капелька алкоголя и чуть игры - мгновенно заржавел надежный замок, распахнулась неподъемная дверь, отрылся ларец, в котором таилось сердце мое и чувства. Самое время вспороть плоть.
Давай же, давай!
Хриплый смех - Кайсан склоняет голову на бок, свет играет на едва заметной синеве. "Ему идет смех" - ловит себя на мысли, но отбрасывает её сразу, испугавшись материальности, осязаемости Свет фонаря, липкая тьма, двое потерявшихся в океане.
Сможешь ли ты сделать еще больнее, Дез?
Волна приносит новые чувства - горькое сожаление, едкую грусть, тоскливую апатию - глаза ищут глаза, находят их и цепляются только за наигранное сожаление - его он сумел разгадать легко, столько раз видел в чужих отражениях, что сложно уже перепутать - на что готов, чтобы вывернуть меня наизнанку?
- Нет.
И все возвращается тихо на круги своя - Пташка не отпускает, но уже почти не удерживает его, погасив в себе резкость опасных движений. Когда-то он думал, что любовь - это собственный, обдуманный выбор, что она должна быть обоюдной, иначе нет в ней никакого смысла, и нет желания зажигать звезды, потому что это никому не нужно; но как же глубоко ошибался Стоун, и с каким ужасом он осознал ошибочность своих суждений, судорожно пытаясь отогнать свои чувства прочь - избегал, не смотрел, пытался не слышать, не слушать, не замечать - но не смог, не сумел. Вторая палочка - новый патронус, хищный, пикирующий, совсем не его. Магия часто говорит больше, чем слова. В тот раз она как никогда красноречиво продемонстрировала его поражение самому себе - но забыла подарить ему смирение, которое должно было сгладить осадок от проигрыша.
Ладонь ложится на предплечье, гаснет темнота зрачков, прикрытых тяжелыми веками - алкоголь вовлекает в сон, укутывает пологом временного забвения, выравнивается дыхание и сердечный ритм.
Синеву прикрывают ресницы - Кай долго рассматривает его лицо, покоящееся на усталом предплечье, и ощущает, как злость наконец испарилась, оставив в напоминание о себе только саднящее горло и сосущую пустоту где-то в районе живота. Кто-то говорит, что там должны быть бабочки, но они, очевидно, скончались в муках, не выдержав агонии и темноты.
Шальная мысль отблеском молнии сверкнула в голове: тихое Accio и палочка уже в руке. Выбор, казалось бы, есть всегда - одно лишь заклинание, и все твои страхи останутся в этом ужасном сегодняшнем дне, забыв о существовании завтра, - но иногда мы не в праве выбирать.
Стоун усмехается своим мыслям несколько даже цинично. Кто бы мог подумать, что Obliviate простой аврор умеет использовать даже подозрительно хорошо.
Он почти готов занести палочку, но что-то ёкает внутри, останавливает кипарис на излете, не давая чарам забытья свершиться - большой палец осторожно оглаживает слегка заросшую щеку, и Пташка ловит на своих губах выражение грустного смирения - не может позволить себе творить волшебство так дерзко.
Час утренний стоит двух вечерних.
Аврор соскальзывает с постели, легко укрывает спящего пледом - не будет тревожить его сон, забирая права у солнца; повинуясь растерянному взгляду, стыдливо приспускаются шторы, скрывая безмятежное лицо от света фонаря - спи, спи, пока не наступит рассвет.
Все тело набито ватой. Оно бездумно легко и одновременно неподъёмно - машинально направляется в ванную комнату, на автомате пытаясь заглянуть в зеркало, но сразу же отводит взгляд, стыдясь пустоты на стене - на все можно найти тысячу оправданий, но на приступ безумия прав никаких нет. Босые ноги колет льдом, режущей кромкой размыкая плоть - невидимый след горячим дыханием пишет путь.
Холодная вода должна смыть остатки прошедших минут, но с новым рубцом ей не справиться никогда.
Думает скользнуть в постель - дрожащий не от ледяной ванной, а странной, болезненной опустошенности, но снова видит Дезмонда, сбросившего на пол укрывавший его плед и свернувшегося от холода уже практически посередине кровати; Кай качает головой, про себя думая о сходстве их, таких взрослых и серьезных, с сущими детьми, и повторяет проявленную ранее заботу, подоткнув теплый плед более тщательно: наклоняется сильно, почти касаясь носом чужого уха, но сдерживает порыв, полностью отбрасывая любые соблазны. «Ты это хотел услышать?» - будто зажеванная пленка, продолжает крутиться в голове насмешливая фраза, пощипывая глаза и ноющее горло.
Утро раскроет глаза и перетасует карты, и пусть неизвестным будет завтрашний день, неизбежен его яркий, серый свет, выведенный из оттенков черного.
Поделиться182018-05-16 11:32:17
Есть много путей, чтобы прийти к одному финалу. К финалу неотвратимому, в закромах которого притаилась густая скорбность неизбежности. Многие, как и сам Забини, не осознавали, что сколько не старайся, но все переплетено в естественной определенности, заранее обусловлено лишь от того, что однажды ты в раздражении отталкиваешь от себя девушку чуть раньше, чем нужно и она пихает локтем какого-то мужчину, который, отшатнувшись задевает официанта, с подноса которого летят фужеры... Не начнись этой какофонии последствий - Дезмонд не привлёк бы к себе не нужного внимания. Того внимания, на которое невозможно не обратить тому, кто не способен сохранять хладнокровное безразличие. Некоторые тешат себя надеждой абсолютной человечности, но все это бред сраный. И человека не тревожит ничто, пока это не касается его лично. Ты любишь котят, услышал историю об утоплении котят - ты задет за живое, тебе грустно. Тебе плевать на мух и, видя одну из них, засохшую на подлокотнике, ты и бровью не поведёшь, не дрогнет ни единый мускул лица. Впутался бы в драку кто угодно другой - Стоун бы не полез. Будь кто другой вместо Кайсана - Дезмонду бы не помогли. Вопрос лишь в том, в нужна ли была эта проклятая помощь им обоим? Это уже под каким углом посмотреть. Забини и под угрозой круцио не сознался в возможной полезности действий Пташки, заранее зная, что любые его благие намерения невольно находят противодействие в последствиях. Любое их задание в потенциале обречено на страдания невольных происшествий, словно в генетике Стоуна заложена эта убийственная материя саморазрушения, взрывная волна которого задевает окружающих. Забини вечно не везёт оказываться в эпицентре бедствия. И сколько бы он не был опытен, держа контроль в узде, это вряд ли поможет избежать неумолимых последствий. Раз за разом, но хаос находит пути к разрушению.
Осколки пьяного сна постепенно осыпались, словно кто-то в неудержимой ярости направил гнев в сжатом кулаке, разбивая отражающую поверхность, в деталях которой не в силах лицезреть истину. И он сыпался, как пыльца, стряхиваемая с цветов, как пыль, поднявшаяся в воздух, если потревожить старые ламбрекены.
Проснувшись, аврор уже не мог вспомнить и даже не пытался. Обычно все сны ускользают из воспоминаний стоит векам приподняться, впуская в хрусталик глаза дозу утренних фотонов. Этот случай не был исключением, разве что сбивал не свет, а чужой язык, как бы странно и вульгарно это не звучало.
Дезмонд помнит, что совершенно точно хотел кого-то поцеловать. Кого-то изящного, красивого, возбуждающего приятное волнение и ублажающего эстетические вкусы Забини. Что важнее, так это несомненно была девушка. Изящна, как кошачья грация и стройна, как прутик лозы. От неё веяло знакомым парфюмом, совершенно ненавязчивых оттенков, но не потому что он таковым был, а потому что Дезмонд к нему привык и вскоре совсем перестанет замечать. Чужие пшеничные пряди, упруго скользнули по щеке, а теплое дыхание коснулось кожи, а после что-то большое и мокрое накрыло лицо, обжигая и почти снимая скальп с черепа. Дезмонд хрипло вскрикнул, тут же открывая глаза. Сон то ли продолжался, то ли превратился в ужас наяву. Перед лицом аврора в нескольких сантиметрах зависла серая косматая морда с короткой шерстью, торчащей в разные стороны. Пара круглых глаз уставились на него. Забини не моргал, оторопев и абсолютно потерявшись в происходящем.
Сон?
Воняло псиной и было тяжело дышать, словно на грудь положили гранитный валун.
Зверь приоткрыл пасть и ряд светлых клыков, заставил Дезмонда от напряжения сжать челюсть до того, что невольно чуть ли не свело скулы. Чудовище высунуло из пасти громадный язык, напоминающий розовую вырезку свежего мяса, и провело горячей слюнявой поверхностью по лицу аврора. По телу пробежала волна отвращения, заставляя Дезмонда скривиться в праведной брезгливой неприятности. Забини казалось, что потусторонняя тварь пытается слизать его лицо с костей, но головная боль, ударившая набатом в висках, напомнила о вчерашнем неконтролируемом моральном падении. Он едва ли что-то мог вспомнить, а любые попытки восстановить фрагменты часов в пьяном забвении вызывали приступы тошноты и колоссальную мигрень. Забини схватился за голову, зарывая пальцы в волосы, низко простонав от боли, а после принялся раздраженно отпихивать от себя пса, когда тот вновь принялся слизывать остатки самообладания. Зверюга оказалась просто громадной с соответствующей силой, а потому, когда Дезмонд попытался подняться, то был неумолимо придавлен к кровати вновь; хвост больно бил по ноге. Кто-то очевидно пытался его задержать от осознания происходящего. Аврор вытянул руки, пытаясь отвернуть от себя пасть пса.
- Съебись, животное, - терпеливо процедил аврор.
Он успел оглянуться, понимая, что прежде не был здесь, а огромный пес, придавивший сверху и боль в теле красноречиво подсказывали Забини о том, что он совсем не там, где ему нужно быть. Дезмонд снова завертел головой, все еще удерживая необъяснимое желание пса вылизать лицо, пытаясь понять к кому же он попал. Обычно у девушек есть фотографии - очень часто в рамочка в стиле коллаж - и что-то говорящее об их вкусе и предпочтении. Но самое важное одежда. Забини тщетно пытался нашарить взглядом хоть какой-то предмет гардероба. Становилось страшно. Что может быть ужаснее, чем проснуться в постели рядом с жирной уродиной? Дезмонд страдальчески закатил глаза, боясь обнаружить где-нибудь кружевной XXL.
Собака заскулила. Забини опустил взгляд, ловя себя на мысли, что сейчас придушит животное, но вдруг его взгляд натыкается на фотографию на столе у окна. На ней изображена высокая стройная женщина, до безумия очаровательная и соблазнительная. Забини почти успел натянуть подобие улыбки на лицо (если вообще возможно улыбаться под прессингом головной боли и бешенного пса), но после ситуацию омрачила одна важная деталь в лице маленького мальчика. Дезмонд вздохнул. Впрочем, он не сомневался в двух вещах: первое, даже сходя с ума под алкогольным угаром ему хватило мозгов выбрать роскошную леди и, во-вторых, эта интрижка на ночь. Забини почти даже подобрев, перестал так грубо пихать пса. Неожиданно стало тихо и аврор осознал, что все это время шумел душ, а теперь дверь приоткрылась и Забини увидел того, кого совсем не ожидал.
- Кай? - растерянно и возмущенно одновременно произнес Дезмонд, в мозг вонзилась толстая игла боли и аворор совсем потерялся, жмурясь и хватаясь за голову.
Поделиться192018-05-23 18:22:51
Тянулось бесконечно полотно: ночной покров стягивал все живое путами сна - погружает в сон, как на дно, и тонут, тонут мысли до момента, пока не разобьет окна рассветный луч. Забытье - проклятие или облегчение, но только, если пустота в черепной коробке не полнится кошмарами. Говорят, что тьма полна ужасов, ночь - нерассказанных сказок, но почему тогда все смешалось в один тугой ком, который не распутать на ниточки причин и следствий?
Не мог уснуть: боялся сомкнуть глаза, опасался заточения своим сознанием, взбудораженным прошедшими часами; мелко дрожал под тонким покрывалом, силясь то уснуть, но отпугнуть сон - не готов сегодня к усталым видениям, не хочет осязать на себе дыхание очередного кошмара.
В соседней комнате - тишина. Заглядывал всего пару раз, осторожно поправить плед и просто проверить, как чувствует себя гость... До этого казалось, что рассвет слишком близок, но ночь оказалась долгой и очень, очень темной, такой, что фонарь был лишь вырванным из контекста времени и пространства светлячком, болтающимся сиротливо и глупо в подвешенном состоянии до тех пор, пока черный не сменит серый, и тихим зверем не прокрадется в сонный Лондон дождливый, рассеянный туман.
Загнал себя в конуру собственных мыслей: а что, если? Хочется твердо стоять на ногах, ощущая не лед водной глади, а опору под ногами - к гриндиллоу тогда все эти мысли, пусть рассыпется все это в прах и уйдет на рассвете в самый сонный час, пока еще можно будет сомкнуть глаза.
Знаешь, Дезмонд. Мне бы, наверное, действительно хотелось безразличия - хотя это, конечно, откровенная и наглая ложь - но не так я устроен, а ломать себя…
Нет.
Я сломан и починке не подлежу.
Под ногами снова знакомая тропинка. Дышится уже легче, но воздух тяжел, туго заходит в легкие - механические движения успокаивают: раз-два, раз-два, уже мокрая спина и тупая боль где-то в грудине, легкое головокружение без глупых, случайных обрывков ранее виденных сцен. До полного выздоровления - вечность и еще куча жизней (хотя это все неприкрытая, обнаженная до самых костей ложь), собрать разбитое в пыль стекло слишком сложно, руками неопытных мастеров - невозможно.
Тот же самый путь, только до дождя еще далеко - жаль, в осенний сезон нет гроз, но ливень уж очень скор на расправу. Первая капля скорее всего упадет до тех пор, пока аврор вернется домой, но ноги пока насчитывают километры, и ломота во всем теле из-за отсутствия сна наконец отливом уходит в подкорку сознания. Серые пес где-то совсем близко - смятение хозяина беспокоит его, но преданный друг молчит. Наверное, это лучшее его качество.
Он возвращается домой только спустя пару часов - умиротворенный усталостью во всем теле и временным отсутствием мыслей. Виго сразу же скользит в комнату, где привык спать: Кай не запрещает ему, но предупреждающе велит без глупостей. Собака виляет хвостом и исчезает за дверью, будто бы приняв инструкции.
Вода сначала холодная, после - почти горячая, граничащая с болезненным кипятком - ливень прошел насквозь, и теперь следовало бы согреться, смыть серость и болезненный отпечаток бессонницы, получить немного тепла на последующий день.
В квартире - запах кофе с примесью чего-то, похожего на лаванду, тихое урчание напитка в турке; сам Кай еще заварил и чая - так, на всякий случай - уютно, спокойно, стирая случившиеся недоразумения. Наверно, так будет лучше?
Лучше?..
"Нужно повесить зеркало".
Уже в коридоре странная возьня привлекает внимание Пташки, и он проходит к двери - остаётся там, наблюдая картину, которая едва ли не натянула на лицо глупую ухмылку. Виго в общем и целом был псом весьма себе дружелюбным, так что Забини пришёлся ему вкусу - обслюнявленное лицо мужчины было тому ярким свидетельством, как и довольная морда пса, который был весьма не прочь продолжить "утренние умывания". Представить, насколько Дезу сейчас отвратительно, было достаточно сложно, а ржать хотелось премерзко и в общем-то очень и очень неприлично. Нужно отдать должное, Стоун даже смешка не издал и ухитрился каким-то образом сохранить абсолютно непроницаемое выражение лица. Не нужно травмировать Забини ещё больше во избежание разного рода непредвиденных реакций, которые, как Пташка уже успел убедиться, имеют место быть.
- О, лица ты уже распознаешь, - похвалил коллегу Кай, чуть склонив голову на бок. "Умничка какой" . От него не укрылся взгляд Дезмонда, до этого устремлённый на фотографию, и то, как он, похоже, поморщился от приступа головной боли. Похмелье. Но, впрочем, неудивительно. Он тысячу раз злорадствовал страданиям Роберта, но тут, почему-то, не хотелось. Устал.
Виго, завидев хозяина, решил, похоже, что миссия его окончена, а теперь можно пойти на разведку в соседнее жилое помещение - да и вообще, хозяин, давай поиграем?! - и эта серая глыба, вывалив язык, двинулся на порядочной скорости в сторону аврора, схватил полотенце и...
...ты редкостная тварь, дорогой друг. Остаться перед Забини в чем мать родила уже во второй раз уже даже не смешно.
- Виго!
Бойня за полотенце была не на жизнь, а на смерть. Будь Стоун чуть менее натренирован, он бы с позором её проиграл, поскольку соревнование с собакой, которая весит больше, чем ты сам, занятие весьма сомнительное: пес устрашающе рычал, мотая башкой из стороны в сторону, а Кай отчаянно шипел что-то вроде "фу, нелепое животное, фу, кому сказал!" - однако короткая битва закончилась победой Пташки, который сумел отобрать полотенце и наконец прикрыться.
Позлорадствовал? Оно и видно. Карма.
Спешно извинившись за ситуацию, Кай быстро порылся в полке, а после, извлекши оттуда нечто, подкинул предмет Забини на кровать. Это оказался пузырёк с зельем, которое как правило снимает разные виды головной боли.
- Выпей. Станет легче.
Он внимательно смотрел на Забини, пытаясь разгадать: помнишь ли ты хоть что-то со вчера, Дез? Твоё растерянное выражение лица одновременно облегчение и мука, но в моих глазах ты не прочитаешь ничего, там ровный, зеркальный штиль, даже несмотря на то, что так хочется...
Плевать. На все.
- Душ в твоём распоряжении, чёрное полотенце чистое. Кофе ещё горячий, я заварил чай... как насчёт завтрака?
Мысль о том, что снова сиял голой задницей перед не совсем ещё пришедшим в себя Дезом не отпускает, смущает и в общем-то где-то даже конкретно убивает, хотя бы просто потому, что-то прошлый раз это все закончилось не очень располагающей к дальнейшей жизнедеятельности дырке. Не хотелось бы повторять тенденцию.
Выдохни, Стоун. У тебя началась паранойя?
Непринужденность в голосе даже не звучит фальшиво.
В приоткрытое окно влетает на скорости сипуха - её крыло запускает цепную реакцию, и падающие книги-домино задевают рамку с единственной фотографией - хруст, с которым она падает, заставляет вздрогнуть: скорее всего, стекло лопнуло, если не разбилось в дребезги...
- Глупая ты птица, - очень устало выдыхает аврор, наблюдая за тем как птица довольно устраивается на углу стола.
Жизнь - очень дерьмовая штука.
Особенно сегодня с утра.
Поделиться202018-05-23 19:36:59
Аврор приподнялся, садясь в кровати.
Дезмонд поморщился, силясь перетерпеть головную боль. Казалось, что непонятные ужимки, порождающие морщины, в этом как-то помогут. Ни хрена. Голова как болела, раскалываясь на отдельные части, как когда-то давно Пангея, образуя новый мир, так и сейчас сознание разрывало в клочья. Забини страдальчески промычал охрипшим голосом, потерев лоб и зачесывая топорщащиеся волосы назад, предпочитая даже не смотреться в зеркало. К великому сожалению, он был не дома и убежать от неизбежности не выйдет. Ему в любом случае придется поднятся, придется привести себя в порядок и придется попасть домой, чтобы там продолжать разлагаться после бурной ночи, воспоминания которой растворились еще до рассвета, оставаясь тонкой вуалью состоявшейся действительность в чужих умах.
Обычно Дезмонд знал меру, контролировал себя, не доходя до крайности забвения. Теперь происходящее от чего-то красноречиво напоминало ему Роберта. Забини согнул одну ногу в колене, кладя сверху предплечье, а на него - голову. Уткнувшись носом в руку, аврор поморщился. Какие-либо сходства с кузеном убивали в нем рациональность, рождая приступы отвращения. Все что угодно, только нет это.
Обычно Забини не убивался вусмерть, но вчера что-то пошло не так. Уже давно все идет не так, он долго терпел, но чаша, к сожалению, имела свойство наполняться, ровно как и стакан заполнял свое нутро виски каждый раз, когда Дезмонд осушал это янтарное море.
И все же худшим исходом событий было проснуться в изысканном обществе кузена. Тогда бы произошел либо суицид, либо убийство.
Когда Стоун заговорил, аврор, хмурясь, поднял на него взгляд, взглянув осуждающе и даже строго. Он непонимающе нахмурился, сдвигая в гримасе брови к переносице, а после сощурился, давая понять, что шутки грязнокровки вряд ли придутся по вкусу, едва ли вызывая децибел смеха, скорее приступ тошноты. Дезмонд скривился, а после приоткрыл рот, на мгновение решив, что неплохо было бы расспросить все у... так вот где жил Стоуна.
Передумав говорить, Дезмонд закрыл рот, клацнув зубами и приподнял голову, осматриваясь вокруг еще раз. Просторная и светлая комната, залитая светом. Приятный дом, совсем не похожий на съемную квартиру Забини, где все выглядит так, словно там никто не живет. Этот дом дышал нутром своего владельца. Дезмонд снова перевел взгляд к фотографии, всматриваясь. Старая колдография, чуть зернистая. Забини вздохнул, понимая очевидный факт. Этот маленький прицеп - никакой не балласт, а уже отдельная личность. Теперь Дезмонд узнавал на фотографии черты Кая. Тут он был еще совсем маленьким: тощий мальчишка с растрепанными волосами и парой озер васильковых глаз. Таким он был... Дезмонд в задумчивости постучал костяшкой указательного пальца по губам. Курс первый, а может раньше. Раньше они были не знакомы. К счастью для двоих. Тогда еще Дезмонд не научился ходить по лезвию ножа, вечно ранясь и выслушивая свору гневных родительских недовольств, а Стоун не знал о страшном неравенстве магического общества, которое сколько бы он не пытался исправить, останется неизменным: консервативным, жестоким, беспощадны к таким, как он.
Когда пес окончательно сполз, у Забини еще не пропало желание освежевать его и сделать небольшой ковер, который бы подарил Стоуну на рождество с наилучшими пожеланиями, на которые только способна ехидно-саркастичная натура Забини. Проследив взглядом за псом, аврор в изумлении приподнял брови, когда Виго (как Забини понял из истеричного восклицания Кая) стянул полотенце с бедер хозяина, который очевидно только-только покинул объятия утреннего душа. Дезмонд усмехнулся, наблюдая за неловкой битвой Пташки с псом, где одному было крайне неловко, а второму - до безобразия весело. Пока Кай извинялся, обматываясь полотенцем, аврор уже рассматривал брошенный ему флакон, который по словам Стоуна должен был помочь. Дезмонд сжал стеклянную колбу в ладони, в сомнениях смотря то на нее, то на Кая. Зная этого человека будет совсем не удивительно, если в колбе неправильно приготовленный напиток живой смерти. Стоун, как сам обещает, никогда не хотел причинить вреда Дезмонду, но каким-то образом всегда получается именно так. Впрочем, голова слишком болела, а самочувствие было такое, что Забини бы и был рад сдохнуть. Терять нечего.
Дезмонд открыл флакончик, выпивая зелье, стекляшка рассыпалась в руке, когда ее осушили, растворяясь в воздухе. Удивительно, но действие не заставило себя ждать и головную боль начинала усмирять жидкая магия, пробежавшая по венам Дезмонда.
Пташка вновь защебетал, и Забини сосредоточенно поморщился, пытаясь переварить чужую речь. Ему снова хотелось завалиться в постель - очень удобную, кстати - и проваляться там до тех пор, пока не постучат в дверь обстоятельства. Но приоритеты уже успели прозвонить набатом в голове. Что он тут вообще забыл? Такой же неуместный, как породистый пес на свалке бездомных котов.
Забини невольно дернулся, когда птица со скоростью выпущенной авады влетает в окно, неся смерть фотографии, на которой была запечатлена красивая женщина и птенчик-Кай. Стекло хрустнуло, как хрустят панцири улиток, раздавленных ботинком. Сипуха с лицом, напоминающим полную луну или блюдце, уселась на крою стола, совсем не понимая своей вины. Забини с неясными чувствами посмотрел на птицу. Будь она его - свернул бы шею.
- Душ, - отозвался Дезмонд, приподнимаясь с кровати и откидывая от себя плед, которым его, очевидно, укрыл. Кто? И так знаем. Черная рубашка помялась, как и сам аврор и была расстегнута. В остальном странности закончились. Остальная одежда была на Забини, разве что тело побаливало.
Вздох.
Перед тем, как направится в душ, Дезмонд непроизвольно задержал взгляд на Кайсане. Они столько лет друг друга знают, но так и не смогли прийти к какому-то выводу. Вроде и ненависть, но все же сейчас они стоят друг перед другом, а Забини даже не пытается схватить его за горло, фаршем пропуская тело грязнокровки по стене. Может привык? Вся эта вечная погонь от себя, от него и прочего так утомляла. С годами Забини научился признавать, что дружба в школьные годы со Стоуном пусть и была корыстна, но не была в тягость, как он любил себе представлять. Не было отвращения, не было тяжести. Стоун был надежным и верным человеком, как бы Дезмонд не любил на него злиться и обвинять в обратном. Кайсан всегда был готов пожертвовать собой ради него, что не раз делал. Всегда старался помочь, хотя в сущности помощь нужна ему. Ведь это он остался один, это его терзают сомнения. Если бы только не эта кровь, понятие которой разделяло непреодолимой пропастью их фамилии и статусы в обществе. Забини не может делать так, как ему вздумается, игнорируя социум. Однажды он это осознал, больше не хотел.
- Все как всегда, да? - Дезмонд снисходительно улыбнулся, без тени вражды или саркастичной подлости. От него не скрылись усталые интонации в голосе Стоуна и привкус одиночества в стенах квартиры. Он всегда работал, жертвовал, отдавал. Ради чего? Чтобы наконец-то закончиться и уйти. У Забини были высшие цели, иные планы, поэтому он расточал себя, но в ином смысле. Не желая уничтожиться.
Невербально притянув палочку с помощью акцион, Забини произнес тихое "репаро", возвращая фотографии и рамке прежний вид, а после молча прошел в душ.
Поделиться212018-05-24 11:23:04
Дезмонд не оценил шуток. Впрочем, оно и понятно - когда голова превратилась в колокол, а каждый звук в ней проходит через призму диапазона, в котором бьют огромные часы на башне Вестминстерского дворца, то чувство юмора сразу же улетучивается, точно следы мелкого дождя в засуху.
Да и не прислало наследнику чистокровного рода реагировать на писк грязнокровки.
После выпитого зелья жизнь должна была стать в разы легче. Забини с большой опаской отнёсся к тому, что было у него в руках, однако муки выбора между "пить или не пить" завершились в пользу заветного пузырька, который растворился, как только содержимое покинуло стеклянную баночку.
Пташка смутно понимал, как будут развиваться события дальше.
Глядя на неприлично довольный комок перьев, аврор устало потёр лицо, с равнодушной грустью отметив для себя, что ругать птицу в общем-то совсем бесполезно: во-первых, совы не отличаются особым умом (почему магглы сделали их символом мудрости, да ещё и всячески поддерживают миф об их умственных способностях?), во-вторых, она сделала все, что от неё требовалось, а значит какой с неё спрос?
Что же теперь? Забини, естественно, как можно быстрее свалит восвояси - странно, что от присутствия со Стоуном в одной комнате у него все ещё не задергался глаз, наверное, слишком это неприятно при подобной головной боли – и конечно же будет как можно более явно делать вид, что все это было для него сущим ночным кошмаром. Судя по реакции, события прошедшей ночи не оставили в его воспоминаниях и малейшего отпечатка – что же, это должно было, с одно стороны, позволить Пташке облегченно выдохнуть и скрестить пальцы, но с другой стороны какое-то странное, потерянное чувство поселилось в душе. Неужели сам не можешь решить, чего тебе больше хочется, Стоун? Разве зря говорят, что счастье в неведении, а заблуждение лучше знания?
«Хотел бы ты, чтобы он помнил?».
- Там, - ответил на выражение желания Кая, едва качнув головой в сторону ванной комнаты. Все эти мысли пронеслись в голове молниеносной вспышкой, пока он наблюдал за тем, как Дезмонд, все еще едва заметно, непроизвольно морщась, встает с постели, откидывая укрывавший его до этого плед – несколько помятый, несвежий, и такой же сонный.
Вода должна вернуть чувства.
Кай не словил, но почувствовал на себе взгляд: органы чувств часто отзывались на такие наблюдения Забини мурашками, ибо интуицию теперь было обмануть гораздо сложнее, чем раньше – не обманывая себя, признаю, что мне безумно хотелось бы прокрасться в твои мысли, Дезмонд. Потому что играть в загадки начинает надоедать. Особенно, когда знаешь ответы на не заданные вопросы.
- Все как всегда, да, - с эхом улыбки в голосе повторил Пташка, будто бы беззаботно посмотрев в лицо коллеги-аврора; на мгновение оно показалось ему каким-то задумчивым, и на языке мигом змеиными кольцами свернулся вопрос, однако анимаг не задал его, забросив на свалку никому не нужных слов.
За эти сутки я пытался прогнать тебя непроизносимое количество раз, но сейчас мне кажется, что я не смогу произнести эту фразу еще раз.
Терновая палочка оказывается в руках у Забини – это почти заставляет напрячься, почти инерционно, совершенно не задумываясь о том, что в данной ситуации это более, чем абсурдно – и тихое «Reparo» воскрешает разбитую рамку с фотографией, и Кайсан не может удержать удивление, которое отражается в его синих глазах, будто отблеск солнечного луча. Дезмонд никак не комментирует свои действия – он просто уходит в душ, оставляя Стоуна при его запутанных в клубок мыслях, в совершенном одиночестве: дверь в ванную издает тихий скрип и замолкает. Ушел.
Пташка оглядывает комнату в первые мгновения совершенно не соображая ничего, с трудом переваривая информацию, пытаясь уложить ее в голове уже отшлифованным конструктором, однако терпит полное фиаско: последнее действие Дезмонда привели все в абсолютный беспорядок без права восстановления.
Оба играют в какую-то игру в недосказанности, которые каждый расшифровывает по-своему, складывает в отдельные отсеки на «подумать» или же обрабатывает в какие-то определённые выводы – правильные или нет им не может быть известно, но всегда же хочется верить в собственный успех? Сколько бы не старался внушить себе мысль о какой-то сильной неприязни к Забини, она всякий раз неизменно терпела крах: привязанность оказалась сильнее любых таранов, будто стены ее были выточены из алмазных глыб, но она и связывала порою по рукам и ногам. Давно уже перестал быть собакой, но неизменно глазах эта чертова преданность, только нет хвоста, чтобы им повилять.
Враги – не враги, совсем не друзья и даже не приятели. Коктейль из концентрата неприязни, какого-то смирения и в то же время кардинального непринятия.
Почему говорят, что моя кровь черна, хотя она такая же красная?
Шумит душ. Думается, что Дез проведет там еще не менее десяти минут.
Сова пронзительно запищала – цок-клац когтями по столу, бац! и уже на подоконнике, показывает всем видом, что уходит в заслуженный отпуск.
- Будь твоим хозяином не я, тебя бы давно пустили на перья, - вздохнул Стоун, осторожно поправив исцеленную Забини фотографию – от аврора не укрылось, что мужчина рассматривал ее, когда он вошел в комнату. – А так тебе ужасно повезло.
Он машинально застелил постель, и взгляд его наткнулся на то, с чего все началось вчера – часы с красивым серебристым покрытием одиноко лежали на полу, верно, выроненные хозяином, или сброшенные – кто уже будет знать? Пташка осторожно взял их в руки, снова рассматривая их – внутри таилась загадочная, неизвестная сила, но она приятно грела кончики пальцев, несмотря на то, что металл с виду оставался холодным. Кай не сомневался, что это мощный артефакт, но его действие оставалось для него большой тайной, точно такой же, как и буква на циферблате, которой нет ни в имени, ни в фамилии Забини.
- Не забудь их. Будет обидно, если ты снова их потеряешь, и придется искать, - еще до появления Деза он слышал, как в душе перестала шелестеть вода, а боковое зрение уловило движение на входе.
- Черный тебе к лицу, - Кай усмехается, переложив часы из ладони в ладонь – прием, который помог хотя бы ненадолго отвести нескромный взгляд от Забини, на бедрах которого красуется только то самое чистое полотенце. «Как, впрочем, и отсутствие одежды».
У него до сих пор шрам. Странно, что он его не свел.
Могут ли быть такие отметины предметом гордости?
«Его тело уж точно может», - произнес в голове ехидный голос, который Пташка мигом задавил озвученным вопросом:
- Как голова?
Отредактировано Kaisan Stone (2018-05-24 11:23:06)
Поделиться222018-05-24 16:54:16
Закрыв за собой дверь, Забини с непонятной усталостью прислонился к ней спиной, прикрывая глаза. Словно этот тихий скрип деревянной плоти мог разделить его космос от чужих миров, притаившихся за границей проведенной черты. Он закрыл дверь, и вокруг небольших квадратных метров светлой ванной комнаты образовался вакуум пустоты, обращаясь в густое пространство из ничего.
Дезмонд опустил голову, пустым взглядом рассматривая кафель под ногами, не совсем уверенный хочет ли он узнать по каким обстоятельствам оказался у Стоуна дома. Как показывала тенденция жизни, Пташка всегда успевал по каким-то невообразимым причинам оказаться рядом. В большинстве случаев все это заканчивалось весьма плачевно. Плачевно ли сейчас? Забини не знал. Он лишь пытался переварить густое желе разбухших мыслей в голове, которые еще совсем недавно пульсировали болью, а теперь медленно рассасывались. Нужны ли ему вообще эти воспоминания. Интуиция подсказывала, что лучше ему не знать что под алкогольным забытием он мог такого натворить, чтобы ощутиться в доме грязнокровки. Очень специфичная ситуация. Прежде такого не случалось. Дезмонд редко выпивал, теряя контроль и еще реже просыпался в местах, рождающих мириады вопросов и не дающих ответов.
Прохладная вода, смывала усталость в теле, унося в темную закручивающуюся воронку следы минувших в небытие часов. Их тянуло во внутрь, спиралью заворачивая, чтобы потом потерять в канализации Лондона, в сотнях пустых мыслей и тысячах серых переживаний.
Аврор прикрыл глаза, чувствуя, как черты лица обрамляют мокрые дорожки воды, обильно смачивая ресницы, склеивая их так, что те наверняка теперь напоминали паучьи лапки. Он прислонился лбом к холодному кафелю, облицовывающему стену, замерев. Мышцы медленно начали расслабляться, и Дезмонд смог выдохнуть, только сейчас понимая, что прежде каждая жила была натянута, словно трос.
Вода барабанила по спине, разбиваясь множеством крошечных осколков, а аврор все никак не мог себя заставить поднять голову, открыть глаза.
Блуждал в мыслях, под покровом прикрытых век, изредка смахивая с ресниц скопившуюся прохладу влаги. И он почти успел забыть где находится, с кем, сколько вопросов и что пора возвращаться в свой мир, разделяющийся между этим железным занавесом тотального непонимания. Он был вторженцем, по ошибке попавшим на чужую территорию, где воздух разряженный и притяжение иное.
Обернувшись полотенцем, Забини зачесал волосы назад, ощутив как тонкая струйка сбежала по шее, огибая лопатку. Он по инерции уставился перед собой, а после растерянно поморщился. Он ожидал увидеть себя, но взгляд устремился в пустую стену. Дезмонд задумчиво осмотрелся, так и не найдя зеркальной глади поверхности. Какой раз за утро терновая палочка, в чьем теле пульсировала мощь строптивого феникса, оказалось в руке Забини. Капли воды поползли по стене вверх, трансфигурируясь в поверхность овальной формы. Вода задрожала, покрываясь серебряным инеем, а после седая пыль осыпалась, оставляя ровную поверхность зеркала. Возможно, очередная неуклюжая сова побывала и здесь, а такие простые заклинания, как "репаро" вгоняют в ступор грязнокровок, привыкшим жить по правилам иного порядка. Забини часто замечал (еще когда они дружили с Пташкой), что тот не до конца привык к тому, что, например, существует бытовая магия. Как в тот раз, когда Кай выпил оборотное зелье и озадаченно смотрел на свои ботинки, пока слизеринец не уменьшил их до подходящего размера. И все же таким, как Стоун, место среди маглов. Они до конца, кажется, не понимают, что все пропитано магией и по привычке стараются вместо лопаты использовать палку-копалку. Выглядит нелепо. И даже смешно в начале, а с возрастом понимаешь, что они просто не нужны, просто позорят понятия о волшебниках.
Время истекло, и зеркало расплескалось, смываясь ручьем в раковине.
Покинув ванную комнату, Забини заметил, что Стоун так и не оделся, оставаясь в одном полотенце. Постель уже была убрана и аврор, кажется, что-то держал в руках. Дезмонд замялся, застыв на месте, явно теряясь, как поступать дальше. Теперь они оба были полуголые и оба ничего не понимали. Звучало слишком странно с привкусом пубертата.
- А тебе к лицу... - хотел было ответить Дезмонд на ухмылку Кая, напоминая конфузную ситуацию с Виго, но в ладонь лег знакомый корпус солидного веса, в окружности которого аворор сразу же узнал свои пропавшие часы. Пташка и представить не мог, какими бесконечно долгими Забини казалась эти семь дней, проведенные в тщетном поиске семейного артефакта, подаренного отцом на совершеннолетие. Дезмонд обошел всех скупщиков артефактов, которых знал, вышел на новых, успел угрожать, попасть в неприятности; пробежал по ломбардам и даже магловским; заглянул в Лютый переулок... а после, очевидно, пошел в бар и напился.
Взглянув на Кайсана, а после на часы вновь, Забини поморщился, ощущая наваждение дежавю. Теперь ему казалось, что он уже видел свои часы, точно также в изумленной благодарности смотря на Стоуна.
Что Стоун хочет в благодарность? Теперь Забини вспомнил. Вспоминал мгновения, когда точно также терялся, не зная, что предложить, совершенно точно зная, что Пташка откажется от всего того, ради чего бы другие добыли эти часы. Деньги, влияние, договоренности, подписи... все это было не нужно Каю. Дезмонд это за годы их неясных отношений узнал также точно, как и то, что аврор любит синий цвет.
Часы имели значение для Забини высшего порядка. И теперь, когда они были в его руке, он едва ли не ощущал прилив бодрого оптимизма. И даже странное желание - или нужду - хотя как-то отблагодарить. Дезмонд был уверен, что пройдут часа два и все эти порывы развеяться, накрываясь покровами рациональной стали, но пока он был здесь и часы не минули.
- Чтобы не забывать, чем оборачиваются ошибки, - пояснил Дезмонд, проследив за взглядом Кая, который на миг задержал непонимающую интонацию на шраме с задания в порту Бристоль.
- Ты ведь тоже оставил, - аврор постучал пальцем по своей груди чуть ниже ключицы там, где у Пташки был шрам, высеченный Забини еще в школьные годы, - что бы не забывать.
Вот только что ты, Кай, не хотел забывать? Боль? Или свою силу воли в миг, когда терновая палочка выжигала слово? Чувство непокорности, несгибаемости? Или что-то еще? Вполне себе возможно, ведь твоя душа, твои мотивы - потемки. Даже для тебя.
- Ты предлагал чай, - напомнил Забини, неожиданно решив остаться еще ненадолго. - Начнем с черного?