Тип-топ. Тип-топ. Бревалаэр шёл и отстраненно прислушивался к мелодии собственных новых туфель, которые отстукивали забавно при каждом шаге. Когда его никто не видел, Дюбуа распускал себя. Лежал дома в одиночестве на смятой постели, курил и смотрел в потолок, слушая, как из старого музыкального приёмника одна волна сменяет другую, накрывая с головой. Кстати, о голове. Голова была в такие дни немытой, блестящей от  жира, с отдельными седыми прядями, а под черными глазами были синяки такие, что в них можно было переносить запасы самого необходимого при походе. А ещё была щетина двух-, трех-, и недельной давности, и запах застоявшейся старости, царящей в доме. Ему было сорок. Бреваля швырнуло из юности в старость без переходного периода, и иногда он несмешно шутил про то, что его психологический возраст - 82. Старик. Старый ворон, который скоро отдаст богу душу. Неприятие, тоска и осуждение.
Долго находится в этом состоянии не получалось. Предпочитающий покой Бревалаэр имел несчастье поселиться в маленьком уголке чистого волшебства. О, конечно, здесь жили только волшебники, та сторона радуги, скрытая от магглов, можно напрячься и поискать лепрекона с горшочком, полным золота (пора перестать пить с одним семикурсником с Хаффлпаффа, нет?), но иногда это слово, магия, начинало иметь несколько иной смысл, в эту пору знакомую каждому, даже магглу, если он хоть когда-нибуд был ребёном. Это была особенная, Рождественская магия. Динь-дон, динь-дон, отбивали колокольчики и колокола разных размеров приближение праздника, и магические колядки здесь тоже были, и зажигались гирлянды, и пахло пирогами и другими сладостями, стоит чуть приоткрыть окно. Дома мать, помнится, готовила чудесный пирог, но где сейчас этот дом, и едят ли его кузина с братом хотя бы иногда, ища монетку и прося не галлеон, нет, но серебряный доллар у неё, как хозяйки, каждый раз, если зубами наткнутся на потемневший от времени кругляшок? Забавная традиция, но все зубы, если верить в то, что они настоящие только до того раза, как потеряешь их во второй раз, у него уже были сломаны и давно покоились где-то в карманах Зубной Феи - вовсе не такой милой дамочкой, как рисуют её магглы, кстати, - да и пирог он давно такой перестал любить, вырос, и вообще предпочитал алкоголь любым сладостям. Его, между прочим, тоже нужно было заслужить продуктивной рабочей неделей как минимум, это было наградой для Дюбуа - возможность пропустить стаканчик-другой вдали ото всей этой мишуры. Всё здесь раздражало до скрежета в зубах, а ведь стоили они, между прочим, очень дорого. И было неприятно пытаться нежиться здесь, когда вместе с прохладным воздухом и снежным хрустом через окно проникали обрывки чьей-то забавной Рождественской песни. Детей полным-полно в Хогвартсе, они учат гимны и распевают чуть ли не частушки, может быть, хватит?!
Поэтому он рывком вставал с постели. На злобу дня делал музыку громче, заглушая песню с улицы, и, подпевая чему-то старому-доброму, маггловскому, заводящему, типа Битлз, которые с невероятной тяжестью и сквозь помехи ловил приёмник, влетевший, между прочим, в копеечку, практически парил, летал по своему маленькому темному дому, натирая его до блеска, и сам наполнял себе ванную без всяких пошлостей вроде уточек и пены, и долго вымачивал себя в ней, и растирал себя губкой до дыр, и брился, и подкрашивал волосы (насколько зазорно для мужчины? но уж явно лучше, чем красоваться проседью), и стригся периодически, чтобы всегда выглядеть небрежно-идеально. Да, пожалуй, такое описание подходило. Сбившиеся от ветра угольные пряди и покрасневшее от него же лицо, наверное, он в такие моменты, с блестящими от ярости и восторга глазами, был безупречен. Оценил бы кто.
Он очень долго натирал ботинки перед тем, как отправиться в Лютный. Это было смешно, потому что, если честно, Бревалаэр мало ходил пешком, преодолевая расстояние от Хогсмида до Лондона на любимой надежной метле, а не том вычурном куске пафоса, что как-то прислал по совиной почте брат. Пусть лететь было высоко и долго. Ну, а в Лютном...Найдите там хоть одного человека, что посмотрит на ваши ботинки! Укажите на того, кто глянет на Вас, а не мимо, если Вам не суждено, конечно стать жертвой очередной аферы абсолютно любого рода. Можно затеряться в толпе, в которой обязательно оттопчут ноги, что удваивает бесполезность натирания ботинок, но какая толпа, Господи, в такой лютый холод люди, чьё сердце не согревали любовь и подростковый кретинизм, "низкие" люди Лютного предпочитали проводить в своих тёмных домах, или же в ближайших питейных заведениях. За что Бревалаэр, помимо всего прочего, любил Лютный - так это за честность и здравомыслие.
Однако - нет же, народ действительно есть, все спешат из спасительного холода в тепло таверн и различных других забегаловок, и не остаётся ни одного воспоминания о том, что когда здесь проходила Фрэнсис Уоллис, Лютный был пуст и враждебен. Как, впрочем, и всегда. Ни гирлянд, ни песен, честное и настоящее ничего. И вот в этом маленьком подобии толпы, когда приходилось замедлить шаг, прежде чем добраться до "конюшни", где Брев оставлял метлу, зная, что её не украдут, пока он не вернётся, бо не ходить же со своим "скакуном" по улице, распугивая прохожих, Дюбуа вдруг ощутил смутное копошение у себя в карманах, что было противоестественно хотя бы потому, что собственные пальцы, даже без перчаток, почти посиневшие от холода - старый дурак, забывший перчатки - крепко сжимали метлу. И вот, потверже схватившись за неё одной рукой, другою Бреваль схватил за шкирку и поднял вора, мелкого пацаненка, так высоко, что ноги его в видавших виды сапожках оторвались от покрытой снегом заледенелой земли. Пусть будет видно и остальным воришкам -  о, Дюбуа знает, что обычно они действуют бандой. Одиночек затопчут быстро.
- Мо'одой человек, Вам что, пе'естали быть до'оги Ваши 'уки? - Фраза звучит нескладно и с нарочным сильным французским акцентом, еле разберешь, но взгляд суров и не обещает ничего хорошего. Мальчишка весь съеживается и блеет что-то вроде "Дяденька, не надо!". На мгновение Бревалаэр поднимает взгляд поверх толпы на небо, где только недавно летал. Вечереет. Разливаются по серому оранжевые и розовые потеки. Неописуемо красиво. Скоро начнётся его время. Стервятники выходят на охоту? Брев опускает взгляд на мальчишку, трепетавшего в его руках. Тот ещё, видимо, школьник. Но что-то подсказывает Дюбуа, до Хогвартса он не дошёл. А мог бы, как и его ребята, гонять по небу на метле в погоне за метлой, но разве светит ему хотя бы та метла, что Бревалаэр сжимает в другой руке?.. Очень вряд ли. Ему бы, хорошо, если б светила тарелка горячего супа. Оборванец-то без шапки даже, в такой мороз. Впрочем, взрослый и страшный дядя Дюбуа - тоже. Он вздыхает и опускает мальчишку на землю, вновь перехватывая перед тем, как малой решит убежать - и впихивает в чужие ручонки две золотые монетки, выцепленные из кармана - метла зажата между колен.
- На уж. Поделите там. Но больше не смей, понял? - На мгновение суровое, словно выточенное из камня лицо вдруг смягчается. У Брева от этого болят мышцы лица, но тем не менее, он действительно, пусть очень устало и несколько нервно, улыбается  мальчишке, чьи монеты исчезают в рукаве, как и он сам - среди людей, буквально через секунду. Разумеется, он будет воровать ещё, но сегодня, быть может, у него и его компании будет праздник. Бревалаэр знает о том, что кому-то, в отличие от него, нравятся и пироги, и мишура, и даже песни с хороводами под ёлкой. Это - их правда.
В "Белую Виверну" Бревалаэр Дюбуа входит, когда свинцовый занавес ночи уже опускается на Лютный переулок. Морщится от наплыва народа, сегодня их слишком много даже для подобного заведения. Холод, холод сгоняет обитателей Лютного поглубже за толстые стены таверн, как крыс.
Выпить можно было дома. Зачем он пришёл? Зачем он вообще приходит сюда, то, что дома весь алкоголь кончился - глупое оправдание. Он даже не пьёт столько, да и в Хогсмиде, если уж быть с собою честным, будет, где можно раздобыть себе на "похмелиться", если что, и не всякой дряни. А всё-таки "Виверна" - почти его дом. Второй, третий, десятый - не имеет значения. Нужно с ним попрощаться, что ли - они с Каем скоро уедут, и кто знает, как всё обернется, надолго ли. Поэтому Бревалаэр заказывает виски, наблюдает за тем, как до краёв наполняется стакан - скучно, и, крепко обхватывая его, шагает к своему второму излюбленному месту.
Высокая сутулая фигура действительно приближается. Бревалаэр вздергивает брови и тут же кривится - какого чёрта, что за слепец занял его место? Кажется, уже все постоянные визитеры "Виверны" знают, что стол, к которому прислонен стул с птичьим выжженным росчерком принадлежит тому, кто принадлежит, в свою очередь, к самому опасному сорту дебоширов. С ним связываться себе дороже, лучше просто не мешать наслаждаться распитием спиртных напитков.
На мгновение, прежде чем схватить разрушителя за плечи, он всё же оглядывает его пронизывающим взглядом, гадая - грубо сложенная девушка? женственный и на всю голову больной юноша? - а затем всё же делает это, громко стукая своим стаканом о стол, и тут же действительно почти вежливо обхватывает за плечи, наклоняясь немного и глухо шепча:
- Сев сюда, Вы совершили крайне опрометчивый поступок. - А затем, убирая руки и выпрямляясь, пылая от почти праведного гнева, спрашивает уже громче: - В смысле, какого чёрта? Это моё место. - И вглядывается без интереса в чужое лицо, слишком юное для того, кто пьёт...
- Огневиски?  Действительно? Леди, да сколько ж Вам. - Кривит рот в почти удивленной, и одновременно с этим явно неодобрительной ухмылке. Выбрал обращение наугад, ещё не узнав и даже, как следует, не вглядевшись - его больше интересует собственное занятое место, а не тот, кто его занял. - Я не психолог, но преподаватель Хогвартса, впрочем, и вижу по Вам, название это не ново, да и меня наверняка встречали. А потому... - Он снова немного наклоняется, слова звучат почти интимным шепотом: -...кыш отсюда.  - и ухмылка, приятнее которой в этом почти миллион вещей в этом мире, трогает его губы на долю мгновения, вслед за которым они сжимаются в тонкую линию, выражающую омерзение и злость одновременно. Фрэнсис ещё не узнан, пусть валит, если хочет, если может, пока преподаватель полётов не раскрыл его маленький секрет.

В воздухе пахнет ромашками. Пахнет так сильно, засушенными вручную лепестками, выстоенными в горячей воде. Запах такой тонкий, он пробивается сквозь более привычные для подобных практически злачных мест ароматы вроде выпивки и пота, и духов Фрэнсиса Фэя. Может быть, их запах тоже иллюзорный, это что-то дешёвое, но нежное и почти зовущее, крепко переплетённое и танцующее танго с запахом сигарет. Куда столько курить в таком раннем возрасте, леди? Он бы спросил вслух, но ему всё равно, его больше волнует запах ромашек. Ромашки возвращают Бревалаэра...
Возвращают Бревалаэра туда, где ему 17 лет, это было так давно, целых три жизни назад. У него такие же волосы, как у Фэя, вечно растрепанный вид и вызывающий взгляд, он нервно вздрагивает от каждого шороха и наставляет палочку на любого, кто посмотрит на него косо. На самом деле, сотри Фрэн сейчас свой макияж и поправь прическу, Брев бы неожиданно заметил, что стоит перед своей практически копией. История вьётся змеёй между пальцами, но ему когда-то не хватило духу на смелые и, тем более, дерзкие поступки. Но в отличие от этого юнца, которого Дюбуа пока ещё не узнал, он мечтал не надевать женское шмотьё, а хоть раз хоть кому-нибудь признаться в своих чувствах без страха. И этот мальчик - невероятно везучий, но им всем всегда надо больше, больше, их ведёт жажда и жадность, о, глупые, раскрытые миру сердца!  У него невероятно яркий цвет глаз, и попал он наверняка на нужный факультет. Кто-нибудь однажды влюбится в эти глаза, а?.. Мысль вызывает глухую горечь. Брев  всю жизнь жалеет о том, что на нужный факультет не попал, и вместо глаз у него - две чёрные дыры, в которых сейчас горят одиноко две почти сожранные непроходящей тягой звезды - отражаются источники света, искусственного и такого чужого.
Чужая сладость льётся мимо, в ромашковый чай добавляют обычно мёд, а не искусственный сахар для диабетиков, и Брев, как вода в цветастом чайничке - тоже с ромашками! - медленно закипает. На самом деле, для него всё происходит очень быстро, его время никогда не совпадало с шагающим рядом. Просто мгновение назад Дюбуа ощущал себя очень усталым и слегка раздраженным, теперь же внутри него будто разверзся целый вулкан. Он представляет себе слишком ярко, как вышвыривает эту нахалку из "Виверны", даже не заботясь об этом. Да как можно быть настолько тупой, чтобы так коверкать его имя! Может быть, ему тоже первое время было сложно запомнить всякие британские имена, где половину букв он выговаривал с большим трудом. Старый ворон тускло скалится, сжимая руки в кулаки, полумесяцы ногтей легко вспарывают начинающие грубеть ладони.
В запах ромашек вмешивается неожиданное веяние сухого дерева, но это, в отличие от цветочного аромата, хотя бы можно объяснить, бо мебель здесь оставляет желать лучшего. В "Виверну" приходят зализывать и заливать раны, а не оценивать удобства местного декора. Что нужно заливать этой юной леди, скорбь по первой несчастной любви? То, что новый лак слишком быстро начинает отколупываться? - он заметил...Не видит в упор только самого главного. Похожих людей не бывает. Одинаковых - и вовсе. В мыслях почему-то всплывает сначала Марлен Фэй, и её чарующая улыбка, и её ладонь на его щеке, это так ожидаемо, эта женщина покорила его разум, но не сердце, и сколько ему придётся выпить, чтобы утопить свои более светлые и чуть ли не возвышенные чувства к её сыну, что приходит на ум следом? Сколько ещё стаканов, кружек, сколько ещё переломов нужно пережить, чтобы оно ушло? Травить себя легче знакомыми методами, угрызения совести - не для Дюбуа. Он давно выбил ей зубы, и поэтому сейчас в некоем смысле откровенно доебывается до этой девицы из-за несчастного места со спокойствием в душе.
Хотя душа уже кипит вовсю, вьётся к потолку ароматный дымок, но Бревалаэр выплевывает сухо, стерпев непозволительную шалость, сам не зная, почему:
- Бревалаэр. Бре-ва-ла-эр Дюбуа. - Поправляет, понимая, что это звучит откровенно жалко. Кем бы ни была эта яркоглазая, она не запомнила его имя попросту потому, что не хотела. Так бывает, увы, а он не станет просить, ему вообще всё равно, Дюбуа всю школьную жизнь провёл с клеймом Ворона, которое использовали вместо имени, и росчерк на спинке стула - это ворон, чьё крыло переходит в резную букву В. Других таких больше нет, верно? Он хмуро наблюдает за чужими почти цирковыми движениями, и перехватывая чужой взгляд, направленный на надпись на стуле, видит, что незнакомка догадалась, чего и следовало ожидать, впрочем, кажется, ума для этого особого и не нужно. Однако эта девушка (хотя подсознание кричит о том, что всё не может быть так просто!), вставая со стула, удостоверившись в правоте, наступает прямо ему на ботинки. Прямо! Ему! На ботинки! Где-то очень глубоко во тьме, очень далеко, рождается и тут же умирает крик разъяренной гарпии. Наружу рвётся грязное "Да как ты смеешь, сучка?!", но Дюбуа распознан, и ему, как преподавателю, не пристало так выражаться. Поэтому он молча ждёт, пока эта стерва уберётся с его драгоценной обуви. Оскал становится явственнее и злее, сохраняя его, посылая Фэю "я-размажу-тебя-по-столу" взгляд, Брев стремительно наклоняется, жестом фокусника доставая из кармана платок и вытирая, насколько это возможно, собственные ботинки. И ещё быстрее, чем наклонялся, вскидывается снова.  Всё ещё держится, отрешенно думая, является ли поддерживанием феминизма то, чтобы хотеть вытереть ботинки чужим лицом независимо от пола? Фрэнсису кажется, что от Дюбуа веет опасностью? О, да, в мыслях преподавателя, должно быть, он уже несколько раз погиб, трагично и очень медленно, с извращенным вкусом, сама внешность Бреваля как бы намекает. Монохромность не потому, что этого требует школьный распорядок, сейчас они далеко за границами Хогвартса, и даже в самом ярком кругу взгляд то и дело будет спотыкаться на чёрной горе, на старом вороне, который не желает принимать участие в празднике жизни. Гора готова рассыпаться прямо сейчас, закидать всю таверну, и особенно цирковую обезьянку, которую почему-то выпустили без намордника и в платье, и Дюбуа ищет более-менее культурные слова, захлебываясь воздухом и чёрной яростью, но с его губ в результате срывается разве что удивленный вздох, когда в довершение этого ужасающе жалкого спектакля Фрэн ещё и стукает ему по коленям ножками стула, того самого, с росчерком. Что же, этот вариант он просчитал, старость не в радость?.. Уоллис дьявольски везёт сегодня. Вряд ли она это успеет осознать, потому что её не существует вовсе, а считает ли везением то, что готово произойти, Фэй - это большой вопрос. Считаться с ним никто, конечно, не станет, поэтому... Его полный скепсиса и брезгливости взгляд зависает на "сопернике". О, Дюбуа здесь явно не для того, чтобы танцевать эту даму, но смотрите-ка, это нетвердо стоящее на ногах нечто решило, что является чем-то лучше него? Что может смотреть на Бреваля вот так, с неприязнью и брезгливым "Ты слишком стар для неё, отвали"? Конечно, он стар. Никто ж и не спорит-то, Господи! Вот только есть ещё порох в пороховницах, или как там говорят, в любом случае, Дюбуа ещё в прекрасной форме, а тут и случай показать это представился. Он скептически наблюдает за тем, как будущий (уже несостоявшийся, не будем никого обманывать) спутник Уоллис стукает кружками по столу, потому что они вдруг становятся предметом второстепенной важности, как и сама девчонка, в общем-то, потому что на свободу выходят собственнические инстинкты, у одного припудренные алкоголем, у другого - разбавленные до него голодом. Стоит, пожалуй, пропустить стандартный обмен репликами в стиле "Слышь ты, дядя, я первый её нашёл", потому что всё всё равно сводится к тому, что уже минут десять точно внимание Фрэн отлично занимает именно Бревалаэр Дюбуа, собственной персоной. В подвыпившем недоухажере Дюбуа смутно узнает одного из бывших учеников, который был ровно также хорош в умении "кадрить", как и летать на метле, но разве это сейчас имеет значение? Разве имеет значение хоть что-нибудь кроме кулака, достаточно, надо сказать, крепкого, который Бреваль отбивает или защищается, даже не успев обдумать это, стулом. Стул же он и швыряет в больше удивленного, чем ощущающего боль, недоухажера, тем самым его толкая и заставляя повалиться на соседний стол, где сидит компания находящихся в примерно той же стадии опьянения молодых людей. Тот медленно поднимается, отбрасывая стул, у которого в какой-то момент отломалась ножка - потеря потерь! - И идёт на Бревалаэра, попутно невнятно выкрикивая угрозы, и всё это - под взглядами компании, оценивающей, на кого же им идти бычить за нанесенный ущерб, - и в результате падает вновь, от чуть более ухоженной, но не менее крепкой руки Дюбуа, который от удара, летящего уже поточнее ему в нос, удачливо увернулся. Внимания к себе они привлекли уже предостаточно, и Дюбуа поднимает руки в примирительном жесте, улыбаясь (скалясь) совершенно стеклянно, и первым делом ставя на стол компании целых пять галлеонов, как ту сумму, что должна покрыть их ущерб и дать вольное продолжение вечеру, а потом оборачивается на бармена, обещая, что заплатит и ему. Не первая драка, а кредит доверия у него уже есть, поэтому отвлекается Бревалаэр ещё минуты две, пока вышвыривает, находя в этом хоть какую-то отдушину, уже не такого боевого несостоявшегося спутника за дверь "Виверны". И возвращается, потирая окровавленные костяшки пальцев, к Фрэнсису, на сей раз забирая для того, чтобы приземлиться, уже первый попавшийся стул - условно принадлежащий ему унесли. При этом вид у Дюбуа так и намекает - теперь-то он точно никуда не свалит. Отвоевал даму - пусть насладится призом, ведь так? Быть может, это вульгарно и низменно, но уж не хуже, чем быть влюбленным в сына своей любовницы. Поэтому Брев кашляет демонстративно в кулак, и говорит с таким тоном, будто бы не прерывался вовсе:
-...забирать больше нечего, посему, думаю, стол я тоже должен буду арендовать. А чтобы такие дерзкие молоденькие девочки, как Вы, не посещали столь злачные места, могу и всю таверну выкупить. - А ведь, наверное, мог бы. Он наклоняется ближе, пододвигая к себе одну из так и не вступивших в утилизацию кружек с бухлом, и делает из неё глоток, после наклоняясь к Фрэн ближе, и почти прошептав: -Вы ещё ответите за свои выходки, миледи. Я уж найду, как Вас достать. - И он даже пока не знает, что это будет куда проще делать, чем кажется. Ботинки его уже ни к черту, тот мужик успел их по дороге оттоптать, но это не имеет значения, потому что Дюбуа - мстительная тварь, и он видел, сколько злобного и нервного удовлетворения было в чужом лице, когда эта дамочка станцевала на его ботинках..

Отредактировано Brevalaer Dubois (2018-01-07 00:02:28)

Им обоим хорошо, что с легилименцией как-то не сложилось ни у одного из них, потому что иначе драка была бы еще более грубой, менее зрелищной и с более печальным исходом для одного из них. Дюбуа не потерпел бы сравнения себя с безголовой курицей. Хотя в этом что-то есть... Определенно. Тело, продолжающее бессмысленно дрыгаться, когда душа уже успела отлететь в Рай. Да и была ли она? И сколько весит-то куриное сердце? Только вот Фрэнсис не прав. В этом теле есть живая душа, и показать это нескладному острозубому подростку в своей каморке, где никак не избавиться от пыли, потому что она въелась глубоко в стены замка, он пытается аккуратно и словно бы неохотно, такой вот эксгибиционизм изнутри, где за плащом, за костями и бесполезными мускулами и никому не нужным мясом, ведь перепачканная в дерьме безголовая курица вряд ли уже сгодится даже на суп, от такой грязи не отмывают, есть что-то, кроме. Можно было бы догадаться, можно было пошире раскрыть глаза и обратить внимание, выйдя на мгновение-другое из такой удобной позиции, при которой можно оставаться, словно бы играешь в догонялки и слишком устал, в "домике", переводя дух и крепко обхватывая руками ствол какого-то могучего старого дерева. Ты вырос, Фрэнсис. Ты уже вырос, а я -  и подавно, но это не значит, что будучи старее тебя и имея больше за пазухой, я менее живой, чем ты. Слова, которые он мог бы сказать, но никогда так и не скажет, оставляя их висеть в воздухе и не ловя, потому что ему тоже так удобно, вот это - его "домик". Быть мрачным и злобным козлом, который всех ненавидит и презирает. Особенно сейчас он ненавидит, кстати, вот эту дерзкую девчонку, что перед ним. Схватить бы за волосы, и утащить прямо к директору, но нечего ответить на резонный вопрос типа "А что ВЫ там делали, господин Дюбуа?". Он - никакой не господин, он глубоко внутри -...но это не имеет значения. Заливал своё горе, сэр, простите, сэр, мне так от вас всех тошно, как же вы все меня зае****. Этого он тоже не скажет, но сама возможность щекочет ему бока. Однажды, лет эдак через сто пятьдесят, как устанет от преподавательской должности, обязательно перед уходом на пенсию вывалит все свои настоящие чувства наружу, и кого-нибудь, если хватит крепости, изобьет. Это так хорошо, что хочется еще выпить, но вместо этого поднявший вдруг себе настроение Бревалаэр скользит по дерзкой девчонке взглядом, разбирая в ней какие-то смутно знакомые черты. Вот только истина ускользает, теряется за адреналином, всё ещё бурлящем в крови - этой драки ему не хватило. Или девчонке тоже? Она ведь даже не попыталась закричать или всплеснуть руками, такое милое ненавязчивое поведение, очень женственное, заставляющее Дюбуа прятать ироничную улыбку, потому что дамы никогда не меняются. Даже его собственная мать, не упомяни её всуе, иногда, забываясь, выходит из образа "железной леди" ради чего-то более древнего, глубоко свойственного всем особям рода женского. Или это - сексизм? Одно из понятий, смысл которых долго объяснял ему Кай, и Бревалаэр ощущал себя действительно только что вышедшим из лесу, говорила же одна из однокурсниц, что фамилия у него говорящая. Так вот, вот этой чужой девчонке он трижды не будет ничего демонстрировать, пусть хоть стол от зеленой злости сгрызет, или что там он читает в её взгляде?.. Не стесняясь, словно уже слишком пьян, а на деле просто забыв о таком, что такое стыд, слишком давно, Дюбуа наклоняется поближе, заглядывая в чужие глаза, нависая на грани тревожного. Синее неба. В такие глаза можно бы влюбиться, такие глаза у сына его любовницы, теперь уже, кажется, бывшей. Век бы их не видеть. Но - дальше мысль не идет, пусть Фрэнсис радуется, чары и собственный мрак за глазами отводят внимание от фатальной догадки.
- Я могу наезжать не только на таких вот девочек, ты права. Но - зачем мне скупать весь Лондон? Я бы его скорее сжег. - И согласно поблескивает огонек зажигалки, которую Дюбуа в какой-то момент достаёт из кармана вместе с сигаретой, от которой тянет крепостью ещё до того, как её успели зажечь. Он затягивается, и во взгляде, что он бросает на Фрэна, мерещится насмешка - тот, быть может, тоже хочет покурить что-то настоящее и стоящее, возможно, дороже, чем он сам. Однако веселье он сохраняет недолго, потому что эта мерзавка никак не желает заткнуть свой грязный рот, и одна из его фраз вдруг болезненно ранит Бревалаэра, пройдя сквозь броню. Ему хочется влепить Фрэн пощечину, но вместо этого он просто затягивается снова, не сводя с него вдруг странно изменившегося взгляда.
- Женщина, которую я мечтал назвать своей женой, умерла, когда ты ещё пешком под стол ходила. А перед этим родила сына... не от меня. - Слова звучат глухо, и Дюбуа не понимает, зачем вообще они сорвались. На губах появляется усмешка, но невеселая. Тот же Фрэнсис - не знает. Ну не пришлось ни разу к слову общения, куда это было ставить, рядом с "Я трахаю твою мать" или "Знаком ли ты с таким маггловским мыслителем, как Шопэнгауэр?"? А эта вот девчонка теперь знает. - Я буду первым, кто соберется, если кому разболтаешь. - Бросает, не глядя, и вдруг, отводя взгляд, натыкается им среди здешних выпивох на своего знакомого. Тот младше лет на шесть, притащился сюда с гитарой, и вообще Дюбуа не понимает, зачем приходить сюда петь, место даже не приспособлено - но почему-то поёт сам иногда. И вот сейчас, даже не обдумывая свои действия, топит почти целую сигарету в стакане с дрянным огневиски, и отходит от Фрэнсиса, снова не удостаивая его взглядом, словно бы разговор весь на этом закончен. Пожимает знакомцу руку, шепчет пару фраз, кивая то на подобие сцены, то на чужую гитару, а затем направляется туда уже с ним, оставившим свою компанию. Не нужно даже специальной техники, магия, срывающаяся с кончика волшебной палочки, которую Дюбуа вытаскивает из-за пазухи - и ничего больше. Эту песню он уже как-то исполнял здесь, но очень-очень давно, хорошо, что этот "чувак", как сейчас говорят на молодежном сленге, был и при прошлом исполнении. И еще лучше - что больше никого из тех, кто его знает, здесь больше не было. Вообще-то Бревалаэр не очень любит повторяться в своих репертуарах. Полилась музыка, сначала - неровно, как капель по весне. До весны бы дожить, а пока они пробуют мелодию, словно на вкус, пытаясь найти "то". А когда "то" находится, то волна правильных звуков прокатывается по пабу, и пьяные разговоры затихают. Ненадолго. У них есть три минуты. Их хватит.
- Вот и пришло, вот и сбылось
Со мной самое главное.
Несколько строк на ржавой стене пустой -
Всё, что оставлю я. - В противовес неумению и страшному нежеланию говорить Дюбуа умеет петь. Еще с младых перьев, как любит поговаривать мать, гладя своего вороненка - навестить бы?
Он вслушивается в мелодию и поёт, и его голос, сильный и вдруг потерявший всю свою хриплость, заменив её бархатом, прокатывается по "Виверне". Об этом тоже, в общем-то, некому знать, и Фрэнсис может бежать, пока его не прибили, как случайного свидетеля, но вообще-то взгляд поющего Бревалаэра скользит по нему. А сумела ли так бы спеть безголовая курица? Сумел бы излить свои чувства так тот, у кого их нет? Он не делится. Он не ищет славы. Он не делает это для них, не стал бы, даже заплати ему кто-нибудь миллионы золотых монет, утопи в нём, не то что задарма. Но - ему самому хочется. И Бревалаэр - сам себе джинн, выполняющий собственные желания, ни о чём не заботясь. Так удобнее.
- И я превращения огня наблюдал день ото дня,
За моим лицом нет никого... - Напрашивается ведь другая рифма, грубое "нихуя", но здесь же люди все приличные, не так ли? Взгляд, замерший на Фрэне вдруг так плотно, будто прибитый к кресту, не позволяющий теперь покинуть питейное заведение, скрывает в себе одновременно презрение и что-то ещё, что-то, что не должны испытывать всякие там старикашки почти беззубые ко всяким там недодевочкам в барах. Бревалаэр поёт, и лицо его почти кривится от отвращения или чего-то ещё, что он пытается спрятать за ним.
- Держись, не потеряйся над пропастью во ржи
Там, где лежит душа - вечный скиталец... - Звук нечист, он пачкается с бытом и дымом сигарет, и глотается за неуловимым переплетом фраз продолжение "Вечный скиталец - Я", оно звучит между строк, не выходя за их рамки, такое же ненужное, как и эта песня, как и он сам, как и всё здесь - плевааать, Брев закрывает глаза, отдаваясь музыке, и его голос только, кажется, набирает силу. Старому ворону откровенно похую, кто там наблюдает за его карканьем. А потом песня прекращается, и то ли так падает свет, то ли ещё что, но при взгляде, который Дюбуа бросает на Фрэн, ощущая при этом внезапное облегчение - не ушла, хорошо, - который Фрэнсис встречает, вдруг оказывается, что глаза преподавателя полётов не дьявольски чёрные, отражающие внутреннюю пустоту, а всего-то серые. Может быть, оттенок чуть насыщеннее, чем обычно встречается, но это такая херня, о, Мерлин. В таких случаях легче закатывать глаза и взывать к самому великому волшебнику всех времен, чем что-то сделать, но Дюбуа, кажется, уже сделал. Он соскакивает с некоего возвышения, которое с натяжкой можно посчитать за сцену, снова пожимает руку выручившему знакомцу, и жестом предотвращает аплодисменты - вялые, конечно, но хоть что-то. И затем направляется обратно к дерзкой девчонке, жестом призывая официантку и прося бокал "чего-то получше, и для дамы тоже". И в этот миг Дюбуа словно опять ныряет в эту завесу, где хмурого препода по чему-то там никто не желает замечать, пока не столкнется лично. А ему и хорошо, и Бревалаэр почти скалится Фрэн, не сводя с него взгляда, будто здесь действительно не существует вообще ничего интереснее:
- Ну, милая, есть еще какие вопросы? Догадки? Или, вижу по Вашему лицу, хотите сказать, куда мне следует пойти? Я внимательно слушаю. Кстати, угощайтесь. - И берет со свежепринесенного подноса херес. Тоже, конечно, не напиток богов, но уже получше. Кажется, специально для ценителей прячут. Хотя кто знает, что там мудрит с меню сменщик чудесной барышни за стойкой. - Пейте-пейте... Если меня потом не посадят за спаивание малолетних. Не горю желанием отправляться в Азкабан, знаете ли. - Он дерзит еще живее, чем до этого, платя той же монетой, осознавая, что после песни в нём не изменилось вообще ничего, и этот момент можно было вообще опустить. А считает ли так Фрэн?

Теперь намного легче, и моё завтра было вчера.
Остался только вечер - и право дожить до утра.

Отредактировано Brevalaer Dubois (2018-04-01 17:57:10)