Утро Мура начинается с кофе, но тут где-то кто-то напутал, и Мур этот кофе не пьёт, а варит. Их с Эриком сонные переругивания за одним кухонным столом перед тем, как Кот сбежит на работу, раньше Мансфилда, потому что к рабочему времени всё уже должно быть начищено до блеска и готово к новому дню - это такая очень затянувшаяся ночь. А утро наступало здесь, с первым звоном колокольчика от первого клиента, с запаха кофе и шипения кофейного аппарата, с улыбок и взаимных пожеланий доброго рабочего дня. Утро начиналось с радио, где в течение дня волны скакали одна на другую, как при шторме, от какой-то попсы к голосу Мансфилда, слишком бодрому, а не как на кухне, будто он успел по дороге до студии продать душу дьяволу, а от него - к чему-то приятному, чуть ли не классике, или наоборот, к тяжелому року, чтобы изображать гитару с помощью бутылки из-под заканчивающегося шоколадного топпинга, и наоборот, в обратном порядке, и волчок кнопки радио крутится, крутится, крутится...
Жизнь идёт. Жизнь наконец-то ступает с ним шаг в шаг, он видит её, скользя до рабочего места мимо витрин, видит её во взгляде каждого жаждущего живительный напиток, видит её на дне турки в кофейной гуще, видит её везде кроме, пожалуй, отражения в зеркале. В зеркало Мур старается смотреть только по острой необходимости. Он ощущает себя наркоманом, который пытается бросить, избавиться от дурной привычки, и очень боится сорваться, потому что уже и так вынес из дома всё, что можно, даже любимый мамин сервиз. Из их с Эриком дома вообще ничего выносить нельзя, судом что бы то ни было отныне зафиксируется как "совместно нажитое имущество", хотя если честно, тут скорее имущество, совместно проёбанное. Но жизнь всё равно идёт, абсолютное большинство времени Мур проводит в своём облике, в своём времени и месте, наконец-то его нашёл, жизнь перестала быть площадкой для квиддича, когда он забил последний мяч в свои же ворота.
Мур варит кофе, разнообразные его вариации, и чай из пакетика почти всё время на работе, притом последнее искренне считает извращением, потому что эй, для этого же есть тот же "Гибискус", верно? Но его дело - это улыбаться, хорошо делать свою работу и заманивать новых клиентов. С последним делом Кот справляется особенно хорошо, он наконец нашёл, где использовать в более-менее мирных целях свою лютую харизму, и здесь, чтобы привлечь к себе больше положительного внимания, ему нужно не прятать, а наоборот, выставлять напоказ свою непохожесть. Все свои синяки и ссадины, все татуировки - ему идёт! А способность на пару мгновений, очень шуточно, превратить часть себя в часть чего-то другого, выделяет его из толпы остальных барист, потому что приходите к нам в кофейню, именно здесь вы сможете увидеть маленькое цирковое представление, и впервые будете его сытым зрителем, а не частью! Одним он дарит напитки. Другим - улыбки. Третьим - лишние уши, на которые можно попытаться намотать лапши. Ник никогда бы и не подумал, что на светлой стороне с её овсяными печеньками бывает так хорошо! Он в курсе новостей. Он постоянно в чьём-нибудь обществе.
Но если говорить об обществе, стоит, пожалуй, ещё немного отвлечься на Эрика. Эрик стал такой же неотъемлемой частью его жизни, как и кофе. Они вместе просыпаются, вместе ложатся спать, проводят выходные, ночи, вечернее время после работы, но это как-то обыденно, а вот кто ещё может похвастаться тем, что голос возлюбленного - господи, Мур, докатился до розовых соплей, смотри, не оброни их в чашку - звучит из колонок, стоит снова повернуть волшебный волчок? Наверное, всё-таки процентов семьдесят из общего числа работы радио, настроено оно именно на волну, где обитает в рабочие часы Мансфилд. Мансфилд пиздит что-то днём и ночью, он даже работу такую себе нашёл, чтобы тупо пиздеть, и он совершенно не затыкается, и как бы Мур ни кривился, он восхищается этой способностью почти по-детски. Иногда он меняет волну специально и очень настойчиво, с усталым "Бля, ты вообще умеешь молчать? Хотя кого я спрашиваю", иногда он, на обеденный перерыв запираясь изнутри, и наконец-то готовя что-то пристойное себе, давится этим со смеху, потому что где-то там Эрик сморозил очередную чушь. Но это легче, чем когда такие моменты случаются при клиентах. Есть среди них простые, такие же, как и он сам, с которыми можно эй, чё как? Как твои дела, Бобби? Жена опять хочет латте, да?, а есть те, при которых нужно засовывать язык куда-нибудь очень глубоко, глаза опускать в турку, и притворяться, что ты робот, чтобы услышать сухое "Спасибо" и остаться даже без чаевых. Но в основном Кота аж плющит, потому что кофе в таких местах берут такие же фрики, как он. А ещё среди них много девчонок. Его сменщица - тоже девчонка, ненамного старше, но уже с багажом в виде четырехлетнего ребёнка, и иногда он заболевает или ломает ногу, всё понимаем, Мур выходит вместо неё, когда нужно, без малейшего укола совести из-за того, что порушил общие с Эриком планы, понимая, что тот понимает, но вот к ней никогда не приходит такое количество молодых и красивых. Иногда даже нужно усердно так напоминать, что Кот, вообще-то, хозяйский, иногда это делает сам Мансфилд, оказывающийся неожиданно на пороге, когда перестаёт звучать из колонок. Но это же...хорошо, да? Хотя чаще всего люди приходят адекватные. И, порою, очень занятные. Есть, например, тройняшки. Они приходят три раза в неделю каждые каникулы ровно в три часа дня в его смену, и каждая из них пьёт абсолютно разный напиток. Все три девчонки - школьницы, и Мур знает прекрасно эту породу, им важно знать, что они сами важны, поэтому он с первого раза разглядел, чем они отличаются, и поэтому теперь отдаёт каждой стаканчик с именно её кофе. А ещё он даже помогает им с заданиями, или просто советом, и каждый раз, когда они находятся в этой маленькой кофейне, они смеются, и их смех тоньше серебряного колокольчика, висящего на двери, и Кот думает в такие моменты, что чёрт возьми, он почти понимает Эрика - как же, наверное, круто иметь сестру. Правда, когда за ними закрывается дверь, ощущение эйфории спадает.
Вот только Кот реально остаётся Котом, где бы ни был. И он с потрясающей везучестью находит проблемы на свою голову, даже работая на вполне себе мирной работе. Несколько раз он выплескивал кофе в лицо всякому хамлу. Правда, перед этим остудив его заклинанием, но сути дела это не меняет. И после этого стоял под угрозой увольнения, и хозяйка кофейни, продвинутая такая тётка, что чуть ли не втрое старше, но имеет при этом вдвое больше татуировок, чем у него, шутливо угрожала Муру, что следующий раз уж точно станет последним. Раза два или три над ним приходили поржать бывшие однокурсники, хотя тут было мало смешного, особенно после того, как Мур почти запихнул одному из них бутылку из-под топинга в задницу, сорвавшись. Он был милее только лишь на вид, а внутри временами по-прежнему клокотало.
А бывали ситуации, как сегодня. Когда в плавный ритм чего-то, смутно поддающегося объяснению, вдруг ворвались крики с улицы, и Кот выглянул из кофейни, забыв натянуть куртку, но не забыв подхватить палочку, а в последующие несколько минут под, по иронии, Lily Allen – Trigger Bang , на "глазах" у приёмника, стоящего как раз возле выхода, то и дело мелькали силуэты. Вот Мур отбирает сумку у одного из гопников, что украл её у какой-то девчонки средь белого ээээ вечера, всё ещё быстро темнеет, а вот он уже уворачивается от ударов и не всегда удачно, кинув девчонке ключи и велев ей запереться в кофейне, пока он не закончит, а вот она сидит в самом дальнем углу, пока по радио флегматичный голос Лили Аллен заявляет, что -
That's why I can't hang with the cool gang,
Everyone's a trigger, bang, bang, bang, bang, bang!
Goodbye, bad bones, I've got bigger plans,
Don't wanna put myself in your hands.
А вот несколько потрепанный, с кровоточащей скулой, поломанным носом,  не поддающимся счёту количеством синяков и, кажется, растяжением кисти Мур стучит по стеклу кофейни, и в следующие минут двадцать отпаивает девчонку крепким кофе, пытаясь её успокоить, и до конца рабочего дня шипит при каждом резком движении своей же правой руки, тихо проклиная себя за рыцарство.
А вот он заходит домой, и в голове звучит всё та же мелодия, хотя после случившегося было много другой музыки и, конечно же, пиздежа Эрика. Дома тоже будет пиздёж, и не только, и лицо Мура сморщивается так, будто он проглотил лимон, когда он как можно тише старается закрыть за собой входную дверь, надеясь совершить марш-бросок до ванной, чтобы ближайшие часа полтора провести в ней, пытаясь расслабиться и отсрочить время тяжелого разговора, когда неожиданно сам же рушит все свои попытки тем, что оглушительно чихает и начинает нервно ржать от того, что, блядь, видимо умудрился простыть! И потом, просидев остаток вечера в месте, где основной источник жизни - кипяток для кофе, этим даже не воспользовался! Дальше несколько мгновений Кот бьётся в истерике, думая, куда же ему блядь деться, но поздно, и первым делом Мур смотрит на трость, а потом уже поднимает взгляд на её хозяина, и в глазах Мансфилда видит то, что тот видит даже в полутьме коридора, в каком полуубитом состоянии Кот находится, как в старые-добрые времена Хогвартса, и... улыбается, разводя руки в стороны.
- Только не бей. Я себя повёл сегодня, между прочим, как настоящий рыцарь. Лучше, будь добр, достань чё-нить холодное, и приложи к своим щекам, я уже вижу, как они краснеют от гнева.
А в основном Мур всё-таки счастлив. Вот только на ванную поглядывает оценивающе, думая, проскочит мимо Эрика или не сможет.

Иногда внутри что-то клокочет. Иногда Нику что-то сжимает горло, и тогда ему хочется рыдать, как сучке, плакать от смеха и смеяться до слёз, вспоминая множество раз одну и ту же картину, фактически. Фактически, периодически менялись в ней только локации, и иногда - обстоятельства, но суть оставалась той же. Мур - всегда снизу, падающий Эрику в ноги, как сейчас временами в усталости заваливается сам Эрик на кровать, но у Мура матраса перед ебальником нет, и он подставляет руки, или не подставляет, вытирая ебальником пол, и скулит, и на уровне его глаз чужие - чужая нога и протез, и трость, которой Мансфилд мог бы треснуть ему по спине хоть разок со всей дури, со страстью, как меньшую часть мурова искупления за то, сколько тот ему должен, за то, сколько уже раз им приходилось оказываться в этой ситуации, когда Николаса разрывает от слёз или смеха, а чаще - от того и другого сразу, когда он закрывает голову руками и воет, когда сжимается в калачик у чужих ног, потому что стоять на собственных не нравится, они находятся слишком высоко, он теряет связь с землею... Он всегда - немного ниже, даже когда стоит над ним, нависает хищно, кажется - сгибаясь в три погибели, даже когда Эрик сидит, и можно упереться руками в подлокотники его стула - или их общего кресла.
А в квартире, меж тем, пахнет гибискусом и кофе, ароматы их амортенций причудливо переплетаются в воздухе, ну и как тут устоять, когда двое сливаются в одно фактически целое, идеальный тандем с приятными бонусами, и наверняка по чьему-то мнению - абсолютно хуевая пара, потому что пока один из них стоит в невидимом плаще под грустную музыку - второй просто кот, что гуляет сам по себе, да и не по себе тоже, но сейчас он наконец-то по-настоящему дома, и к прочим запахам примешивается апельсин - дешевое подобие в геле для душа, вообще-то девчачьем, но Николас ржет и говорит, что его бодрит, и нахуй эти этикеты и стереотипы, нахуй мнение о том, что дружить и безумно любить одновременно невозможно, потому что Николасу приятно думать, что он сходит с ума не просто так, а по Эрику, и наверное, это правда, ведь каждый раз, когда они переплетаются хотя бы взглядами, Мур ощущает, что его немножечко ведёт, самую малость, ага, и он вспоминает все разы, когда зажимал Мансфилда или нависал над ним не просто для отрастки сюжета, а с очевидными похабными намерениями. А когда случалось наоборот, удивительно, но бывало и так, то Коту от восхищения и возбуждения спирало дыхание. Безусловно, он любил Эрика, быть может больше, чем себя самого. Но себя самого не любил вообще, наверное, поэтому и не щадил никогда. И сейчас стоял в ванной под сначала фактически ледяной, а затем становящейся всё теплее струей душа, и отмокал, чувствуя, как расслабляется. Ну, Эрик же ему позволил в итоге сделать, как только убрал трость от двери, потому что Мур даже и слова не проронил, только улыбаясь влюбленно, без капли сожаления - и как абсолютный дебил. В ванной он даже не падал, в кои-то веки вняв хоть какой-то чужой просьбе, но большого результата ему это всё равно не дало, потому что не очень логично было устраивать контрастный душ, когда уже начинаешь болеть. Летом-то. А так - отделался минимумом, оглушительно чихнув пару раз, и закончив принимать душ почти кипятком, а затем ещё немного покривлялся своему отражению в затуманенное зеркало, протерев его ладонью наспех. Помнится, первое зеркало, когда они практически только въехали, он разбил в ужасе, мучимый кошмарами и испытывающий явные сложности с метаморфическим превращением. Или даже не превращением - а возвращением назад к себе. Ник давно перестал считать битые зеркала, и уже привык спокойно глядеть в осколки - обычно сразу после этих бзиков отпускало. В тот раз - нет, но лучше не думать о грустном. Метаморфомагию с тех пор Кот ещё не разу не применял, но это не тот навык, от не_занимания которым можно потерять уровень - это у него в крови. Изменчивость. Метаморфозис, епта, умными были эти греки, давая такие ломающие язык названия.
А после душа стало легче. Ник заявился на кухню в одном полотенце, даже не вытерев свои патлы, как следует, и по плечам его стекала вода. Но хотя бы это хорошо, что на кухне уютно, и пахнет опять какой-то травой, и Ник пытается угадать - мята? ромашка? Что там, что там, это похоже на поле чудес, он путает временами между собой самые непохожие растения, хотя в школе с Травологией всё было ок, стоит вспомнить его игры в "Осекись-и-я-завалю-тебя" с преподавателем и практикантом. Просто ему нравится наблюдать лицо Мансфилда, когда Ник несет дурь. Ник несет дурь каждый раз, если только не говорит "Я люблю тебя", поэтому ему просто в принципе, видимо, нравится чужое лицо.
- А я девушку спас. - Он садится за стол, опираясь о него локтями, и произносит то ли стыдливо, то ли мечтательно, а может, и то и то вместе, с любовью смотря куда-то Эрику в затылок. Ник никогда не принимал душ просто так слишком долго, ему всегда есть, чем заняться с Мансфилдом помимо этих гигиенических ритуалов, тем более, чтобы по-настоящему отмыть своё ебло, придётся тереться вместо мочалки наждачкой. Но пахнет от него всё равно ублюдскими апельсинами, на которые прикольно накладывается проникающий в кожу на уровне нематериального гибискус и вездесущий кофе. - У неё какие-то ублюдки сумки отжать пытались средь бела дня, Эрик, разве я мог не вступиться? - А звучит так, словно спрашивает Ник сам у себя, но он знал ответ заранее, и это определенно стоит всех этих синяков и общего дискомфорта. Но на самом деле, все его увечья вдруг пропадают - внешне. Но оно болит. И Коту почти больше не надо об этом всерьёз задумываться, только капельку сосредоточиться, это похоже на рецидив наркомании, тяжело слезть с метаморфической иглы. Он знал, что рано или поздно сорвется. Но это всё не имеет значения, потому что Николас ловит своё собственное отражение в глазах Эрика, когда тот разворачивается, и помимо остальной гаммы любых возможных чувств находит там главное - любовь. Тонко улыбается...затем улыбается шире, давя уже настоящий смех, и сам не понимая, почему ему всё смешно, хотя лицо и всё остальное ещё болит, и хотя уже начинает саднить в горле, и ему так жарко - и непонятно, от того, что поднимается температура, или от того, что Мансфилд просто на него смотрит. Ну, думать о вечности - вообще гиблое дело, но будь Николас главным героем из трагедии Гете, он бы в любой момент мог бы воскликнуть «Мгновенье, прекрасно ты, продлись, постой!» - да даже вот прямо в этот. Пусть боль напоминает ему о том, что он живёт, даже если Фауста после этого обещали забрать в преисподнюю. Вот жизнь без Эрика сейчас будет преисподней точно. Он один не протянет. И не хочет протягивать, он остановит тогда не мгновение, а саму эту жизнь - и плевать, каким способом, веревкой ли и мылом, даже не нужна табуретка ли, ядом - тут Мур встряхивает головой, как пёс, и капли летят вокруг. Незачем травить самого себя без повода. Колин не доживет до вечности, Кот даже не верит в вечность, поэтому нужно наслаждаться происходящим сейчас.
- Какие синяки ты мне намажешь, кде? Нет никаких синяков, забудь о том, что я тебе сейчас говорил. Мирный день в кафешке, подумаешь, потасовка, ну ты же знааааешь, что со мной всё всегда в порядке, Мансфилд. - Сам даже не пытается уследить за сменами своего настроения, кайфуя от этого калейдоскопа собственных эмоциях, со взрослой искренности и простоты переходя на попытки канючить - ну а что, эта мазь, которой Эрик ему угрожал, правда вонючая! Мур не виноват. - Это по крайней мере было весело. Люблю ощущать себя рыцарем. Я твой рыцарь, Эрик? Скажи же, что я твой рыцарь? - Он начал эти шутки с чего-то ещё в школе, в их самое первое Рождество совместное, которое было тысячу лет назад и будто бы вчера одновременно. Он притирается ближе, готовый ради этого хоть перегнуться через весь стол, хоть встать на него, да готовый вообще на всё ради и для, и выдыхает тихо и счастливо - а затем морщится, и с негодованием, словно она виновата в чём-то, косится на свою правую руку, кажется, начинающую слегка опухать.

"Ну что за хуйня" сидит прямо перед Эриком, даже не нужно особо пытаться как-нибудь её обозначить. "Ну что за хуйня" улыбается, играя со своим же телом даже не в том смысле, который можно обозвать пошлым, морщась и обвиняя в извращении, а в чем-то ещё более жутком, таком, что самой возможностью этого сведет с ума любого маггла. Да даже Эрику, который чего только не видел в их школьное время, наверняка не всегда бывает приятно с перевоплощений его - кого? - Кота, стало быть, блохастого и черного кота, потому что каждое такое изменение сводило Николаса с ума когда-то, он словно делал крестражи из себя самого, и в себе же их и оставлял, дробясь и теряя единую сущность. Страшно подумать, что было бы с ним, если бы не Мансфилд. А что было бы с Мансфилдом, если бы не Ник? Да всё бы хорошо было, хоспаде, жил бы себе припеваючи, правда, у себя дома, зато с сестрой, или нашел бы себе кого-нибудь понормальнее... Но только если Коту призвать патронуса - выйдет, чёрт возьми, сотканный из лунного света лис, не его тотемное животное, но уже совсем не чужое давно. А его собственное, пушистый дикий кот, переливается в чужом карем электрическими искорками. Иногда Муру хотелось, чтобы Эрик просто замер, сохраняя спокойствие на лице, даже не улыбку, потому что чужая улыбка зажигает что-то в нём самом, заставляя смущаться, и мысли сбиваются, идут не туда. Но хочется вглядываться в черты, которые стали слишком родными хотя бы для того, чтобы объективно понимать, красивы они или нет. А хотя - что знает Николас о красоте? Но он много может сказать о разнообразии, он находит множество прекрасных вещей в любом человеке - те, которые при желании может забрать себе, и никогда не отдавать. Пробить дыру в ячейке общества и заполнить её собой, никто не заметит подмены - Ник с возрастом учится выдержке, становится всё внимательнее к деталям. Он оставляет любые попытки жульничества и игры, выбирая честность и Эрика, но о самом себе в этот момент забывая, а его собственное тело, сейчас - уже не такое совершенное из-за синяков и ссадин, но всё ещё безумно податливое, как пластилин, требует того, чтобы им занимались, и вот так легко берёт своё. Но Мансфилда не обманешь, Мансфилд - ебаный ясновидящий, жмет пальцем на один из синяков, которых там сейчас вроде бы и нет - и Кот шипит, прикрывая глаза на миг, а когда раскрывает их снова, то вся защитная маскировка спадает. Да, следует внять чужим даже не угрозам, а слегка уставшей констатации факта - Эрик действительно будет почти на ощупь искать, если Мур продолжит упрямиться, но как же ему, блин, объяснить, что там, где этот азиатский мудак его касается, всё равно болит... Только сладко. Как объяснить то, что Кот чувствует, если у него всего один грязный рот и всего одна бошка, полная всякого хлама? А не слов, чтобы выразить свою любовь, и множество прочих ощущений. Поэтому Ник даже не пытается - Эрик знает и сам, это же он из них прорицатель. Пусть читает по глазам Кота, зеленым настолько, что могут соревноваться с изумрудами - и настоящим. Никакого притворства, ага, поэтому они тут же посветлеют на солнце или при попадании в них света лампы - просто сейчас положение, в котором Кот сидит, играет ему на руку. Глаза, как у отца. Душа, как... решето. Сквозь дырки утекает, да никак не вытечет любовь к Эрику.
- Да, ты ещё поучи, поучи их, и меня поучи, сам сумки отжимать пойду, стемнело как раз. - Усмехается, придавая тону немного сварливости - хотя на самом деле готов мурчать от удовольствия, потому что Мансфилд наконец делает более полезные вещи - заваливает ебало и прижимается к нему. И как не устает? Целый день пиздит, дома пиздит... Кот иногда прямо-таки возмущается, упуская вслух самое главное: он действительно готов слушать этот пиздеж днем и ночью, самый родной и звучащий даже лучше любой музыки, вот так.
- Я ловлю тебя на слове, посчитаю каждый поцелуй. У меня много где болит. - Смеется, боясь при этом сделать лишнее движение, потому что слишком хорошо ощутил поцелуй в макушку, но не совсем верит, что получит всё остальное, ведь голова и есть самое больное его место. Из-за больной головы страдают ноги, руки и всё остальное тело. Но всё-таки Кот выставляет вперед правую руку, по которой невооруженным глазом становится видно, что надо что-нибудь делать, притом желательно побыстрее. Мансфилд ведь прав, рыцарям не идут фингалы, им идут блестящие латы, а коль уж оказался без них - так пусть хоть не позорится. Да и все остальные самые болезненные синяки и ссадины вдруг проступают на бледной коже ярче, почти подсвечиваясь - дорожка из лунного света, к сожалению, скорее для мази, чем для поцелуев. Хотя если честно, Кот и не так уж пострадал в этой потасовке, она не выделяется особо из тех, что были за спиной - разве что своей свежестью. Но добрую тысячу раз Кот приползал именно к Эрику, моля, чтобы тот ему помог, залечил его раны. И Эрик лечит. И самую большую, душевную. Ту, из-за которой... Николас не может сидеть спокойно, он снова отвлекается, и здоровой рукой берет занявшегося делом Эрика за запястье, поднося его ладонь к губам и мягко целуя, и плевать, насколько до сопливого ванильно это выглядит. Это - его выражение чувств, и никто не посмеет преуменьшать их важность.
- Иногда я думаю, что жив только благодаря тебе. - Улыбается слабо, и всё-таки выпускает чужую ладонь, жмурясь... И вдруг ощутимо вздрагивая, потому что подуставшая память подносит не самый приятный кусок мозаики - годовщина битвы за Хогвартс. Года два назад. И петля, тянущаяся от ворот. Ник не говорил ему. Эрик видел Кота после пьянки в то утро, и Мур даже рассказал ему в красках, как всё было - кроме нескольких деталей, одну из которых Мансфилд бы наверняка не понял. И даже не то, как Ник чуть не покусился на мужское достоинство практиканта по Зельям, а саму причину, по которой ушел бухать с Моргейн в ту ночь. Да, Мора спасла ему жизнь, но сохраняет её, как и здравый рассудок, Кот только из-за Эрика. Он и сейчас ничего не сказал - не тот момент. Хочется чего-нибудь трепетного, поэтому хотя бы пытающийся сидеть смирно, и никак особо не комментирующий свои бзики Ник устал притворяться паинькой, снова стирая все следы повреждений со своего тела - тем более, основные Эрик действительно уже обработал.
- Всё, я живой. Оставь это, давай-ка лучше я сделаю нам кофе с коньяком, где коньяка будет больше, чем кофе, и посмотрим какую-нибудь из дурацких комедий? Я хочу провести этот вечер максимально близко с тобой. Как и все вечера в блядской жизни, которую ты сохраняешь. Зуб даю, эта - моя последняя, девятая. - И почти невесело усмехается, просто смотрит на Мансфилда, не зная, как же словами-то передать всё, что сжимает сердце внутри - зажившее, потому что поцелуй, затянувший раны там, был их первым.