Закрыть глаза и вспомнить, что одиночество - не его путь. Воссоздать в памяти образ человека, с которым по-настоящему не общался очень давно, но с которым у вас в жилах течёт одна кровь. Сколько им тогда было лет? Ему - лет десять, робкий мальчишка, ещё не до конца понимающий, что его не устраивает в жизни, но уже чувствующий некое неудобство, и безвозмездно подчиняющийся более сильному, если его роль играет кузина, что старше на два года, а от того сразу становится и мудрее, такая красивая, что наверняка, когда она вырастет, станет принцессой. И вот, Эвелин выросла, и стала...ну, быть может, действительно принцессой, но принцессой-домохозяйкой. Смирилась ли она с этой ролью, как когда-то - мать самого Бревалаэра, или нет, он не знает, равно как и не знает, осталась ли кузина такой же красивой сейчас, спустя эти невероятно долгие тридцать лет. Они длиною в чью-то жизнь или даже две, и время не пощадило их обоих хотя бы в метафорическом смысле. Ситуацию хоть немного спасало и уравнивало счёты то, что Эв, в свою очередь, и сама не была в курсе, каким за это невероятно долгое время стал её кузен. Ну, конечно, любезностями они обменялись, равно как и сухими фактами, он - что, мол, прости, душа моя, но самый разгар квиддичного сезона, работа-работа, не могу предложить ничего шикарнее Хогсмида и "Кабаньей головы", а она - что двое детей, муж, заботы с ними, а Бревалаэр без детей и находится разве что в двуедином браке между своими мётлами. Быть преподавателем - это поставить на своей жизни ещё не крест, но намекающую, что ничего хорошего не будет, кривую загогулинку. Он уже давно смирился, хотя всё ещё почему-то временами щемит в сердце, особенно при взгляде на сына своей первой настоящей возлюбленной - а ведь мог бы быть его. И сидел бы сейчас Дюбуа, и радовался, что где-нибудь ещё льётся их бурная французская кровь. Не может... Ах, ладно, от детей одни проблемы, у него этих спиногрызов - каждый год новая куча, первые курсы всех четырех факультетов, и за всеми проследи, всех по углам "расфасуй", всех на метле сидеть научи. А потом они становятся старше и только, блин, разочаровывают, когда снова садятся на мётлы более профессионально, врезаясь друг в друга высоко над землей на квиддичном поле. Ну кто так делает?! Каждый раз, собирая новую команду того или иного факультета, Бреваль плюет себе под ноги и обзывает её "худшей за всю историю квиддича", а затем, полный гордости, скалится с трибун, наблюдая за постоянно оттачиваемым уровнем игры. Может, каждая команда по отдельности и самая худшая, но общая сборная Хогвартса - самая лучшая в мире, это его дом, каждый из этих детей - немного его. Каждый их успех или неудачу на профессиональном поприще Дюбуа в дальнейшем примет на свой счёт. Он учится, обучая их, судит свои поступки, пока наблюдает в качестве судьи за всеми их матчами, и остаётся беспристрастен и саркастично-холоден, когда сердце болит за абсолютно каждого несправедливо проведённого или получившего травму на поле. Однако это его же руки толкают в грудь обратно на место более сердобольных коллег, и это из его рта выходит рычащее "Не надо, справятся сами", чего бы там ни хотелось. Бревалаэр не просто разбирается в квиддиче, у него по венам течёт квиддич, он отдал этому свою молодость, свою личность, и постепенно растрачивает на это свою старость. Что увидит в дальнейшем его кузина, чему она отдалась, какие плоды принесёт её нравственный и не только выбор? Что лучше - родная кровь или умноженный минимум на двадцать повод гордиться чужими успехами? Тут палка о двух концах, он уклоняется от вопросов в духе "А как твоя семья, Бревалаэр?", и мягко переводит подобие затянутого разговора своим резким почерком на совершенно другую тему. Но вот, момент истины настал, и выбрав свой лучший костюм, и накремив до блеска туфли, Дюбуа отправляется в "Кабанью голову" на встречу с Эвелин.
Не то чтобы Дюбуа сам был в восторге от этого заведения, но оно было так удачно расположено рядом с его домом, и всё равно было куда приличнее, чем "Белая Виверна", куда его тянуло за дрянным бухлом в свободное от занятий время обычно. От Лютного до Хогвартса недурственно шляться, а сейчас, когда завтра ожидают новые занятия, позволить подобное Бревалаэр не мог.
Эвелин он узнаёт сразу, почему-то ещё со спины. Мягко обойдя её, Бревалаэр улыбается чуть шире и мягче, чем привыкли ученики и коллеги в Хогвартсе, но всё равно недостаточно приветливо для радостного идиота, которым издалека мог показаться в детстве, особенно когда летал на метле. Оставлять любимое средство передвижения хотя бы на день - сложно, но он недостаточно стар для того, чтобы и это крохотное расстояние преодолевать "верхом". Да и вообще о старости сегодня речь не стоит, кузина старше его на два года, а дамам ой как неприлично хотя бы намекать на их возраст. К тому же, Эв вовсе и не выглядит старой, она стала только лучше с годами, как царственная роза, распускающаяся из нежного бутона, как хорошее такое вино, сразу бьющее в голову. Прекрасная. На мгновение Бреваль ощущает почти стыд - он-то наверняка не молодеет с возрастом. Однако вдруг перестаёт горбиться, и из-под надуманной черноты, сопровождающей его взгляд, выныривает более привычный стальной цвет. Бревалаэр, на мгновение замешкавшись, протягивает сестре руку, невесомо касаясь губами ладони - о, он знал девочку, а не эту статную женщину, и переписывался скорее с первой, чем со второй, - и садится напротив.
- Ты прекрасно выглядишь, Эвелин. Странно это говорить, но замужество и материнство явно пошли тебе на пользу. - В своё время дети кузины, что несколько странно, прошли через его руки тоже, и Дюбуа легко улыбается, вызывая в уме воспоминания о них. До чего же странная выходит ситуация... Её детям никогда не понять, что вообще это значит, быть Дюбуа, а у него и вовсе нет родных детей. Точнее, Бревалаэр только думает, что нет, но это выяснится куда позже, а пока он вдруг наконец понял, что не один носит в себе древнюю достойную кровь семейства в этой туманной стране. И, раз уж речь пошла о крови... Он знает людей, что очень за эту забавную деталь цепляются, и готовы убить только за принадлежность к иному виду. Во всяком случае, ему так видится. Старый ворон пока не знает, но только пока, какую сторону выбрала его кузина, между ними из препятствий - всего лишь стол. Несколько мгновений полюбовавшись сестрой, ища знакомые черты, Бреваль встрепенулся и подозвал официантку, замешкавшись на мгновение, оборачиваясь на Эвелин:
- Быть может, выпьем за нашу встречу? Не то чтобы этому месту есть, чем тебя удивить, но всё-таки. - Как бы не выдать сестре то, что нельзя и в письме-то написать будничным таким тоном "Привет, сестричка, я вымотался и спился, в сорок лет мне будто бы все семьдесят, и я всем своим чёрствым сердцем ненавижу и презираю этот глупый людской мир"? Он держится превосходно, пряча любые гримасы под маской приличия - ну надо же, спустя столько лет грубоватой фривольности она всё ещё к лицу.

Когда-то давно, при их последней встрече, она была настоящей леди, в невероятно красивом платье, и была в нём ещё больше похожа на любую даму из принадлежащих к крови Дюбуа, только уменьшенная копия - похожая на мать Бревалаэра, на собственную мать, на их бабушку, на любую женщину с портретов, что родители Бреваля, как и прочую память о древнем французском роде, оставили себе. Со временем юная Дюбуа перестала ею быть, и такова женская судьба, отдавать свою принадлежность к корням, фактически, отдавать часть себя, переходя в чьи-то чужие руки, но ведь они - не вещи, Эвелин никогда не была похожа на куклу, равно как  никогда не была той женщиной с портретов. И - никогда уже и не станет, однажды с напускной холодностью и достоинством начнёт глядеть с картин уже в чьём-то чужом доме, может быть. Эвелин - Розье, а сколько уже лет?.. Он не помнит. Равно как и не помнит, как сам был не "Профессором Дюбуа", а просто Бревалем, забавным в своей упертости мальчишкой со страстным желанием усадить сестру на метлу, и ему тоже не красоваться на портретах в собственном доме - его изгнали. Лицо матери едва заметно кривится, уголки губ клонятся вниз, когда сын посещает её мельком на каникулах, только чтобы сухо поцеловать её  в висок и пожать руку младшему брату, и вот поэтому, наверное, со временем делать это Брев и вовсе перестал. И он ещё не осознаёт этого, но боится увидеть это же выражение на лице Эв - хотя в таком случае, если честно, не будет удивлен. Мать, как бы ни сопротивлялась этому, ждёт сына дома, но между ним и кузиной пропасть в десятки лет, это было бы естественно. Однако здесь и сейчас - у неё платье ещё красивее, чем тогда, и похожа она уже просто на саму себя, а он не просит её сесть на метлу, и постоянно окружен какими-то мелкими спиногрызами, которые очень хотят или очень боятся сами влезть на метлу, их просить не нужно - только следить за ними острым (орлиным? вороньим?) взором или заставлять, пользуясь сполна своей преподавательской властью. И то, что у них разные фамилии, и то, что у неё двое детей, а  он - алко/трудоголик, можно оставить за кадром. Просто родственники, относительно близкие, решившие провести вечер в компании друг друга под... Бревалаэр про себя отмечает секундную задержку, с которой отвечает кузина, замирая взглядом на ней, и подумав, что очень благоразумно с его стороны будет и дальше не раскрывать своих тайн, в том числе и касаемых выпивки. Однако Эвелин разряжает обстановку сама, заказывая вино, и раздумывая над её мотивами, мужчина осторожно заказывает себе бокал брюта. Пафосная кислятина, которая не позволит войти во вкус. Алкоголь должен развязывать язык, а его - словно бы связан бантом-цветком, не поможет, но не похоже, чтобы нынешняя госпожа Розье страдала чем-то подобным. Зачем она, фактически, идёт на сие подобие самоубийства? Бокала мало для того, чтобы наболтать лишнее...если не знать, с кем. Но Дюбуа не станет пользоваться положением, равно как и удваивать им обоим дозу, если только не поступит таковое желание со стороны.
Эвелин цепляется за его фразу о детях, это ведь не больше, чем стандартный комплимент, пусть за ним Бревалаэр и прячет горечь, и ответ кузины заставляет его брови словно бы против желания владельца вскинуться на миг - зачем Эв так говорит? Она выполнила своё женское предназначение, она продолжила саму себя в своих детях, и пусть фамилия несколько иная, как и сам род - это не беда, Бреву самому, если по-честному, стоило бы носить фамилию Блишвик, и лишь по стечению обстоятельств и слегка сумбурной воле матери, оставившей девичью фамилию, и на неё записавшую детей, от одних инициалов Ворона разит чем-то терпким, устрицами и игристым вином. В любом случае, боже, даже попадись такая своевольная супруга самому Дюбуа, желающая оставить детям свою фамилию - разве не стал бы он самым счастливым человеком на свете только от одной возможности дать кому-то жизнь? Великая магия, наравне с божественной, разве нет?.. А если честно - нет. Тысячу раз за добрые сорок лет была возможность взять силой то, что не идёт в руки само, найти молоденькую дуру и обрюхатить, а потом на свою беду нянчиться с каким-нибудь дитём, и найти работу поприличнее да поближе к дому. Вот только хотелось же по любви. Любви хотелось ещё больше, чем детей, если покопаться в себе. От этого становится тошно, и Бревалаэр отметает эти мысли. Ну, пОлно, ему нравится одиночество, он свыкся с ним и наслаждается, как всё тем же вином. Но сейчас бы не брют, а огневиски, двойную порцию сразу, и разбить табуретку о чью-нибудь голову, а затем, поправив пальто, гордо удалиться. Но напротив сидит его двоюродная сестра, как привет из прошлого, и всё-таки Брев соврёт, если скажет, что не рад ей. Поэтому свои возражения Дюбуа оставляет при себе, лишь мягко улыбаясь в ответ на несколько дерзкую, пусть и искреннюю (за это он благодарен ей) фразу кузины, и кивает головой:
- Понимаю. Есть поступки, о которых я сам жалею, и от которых был бы рад, если бы родители в своё время сберегли меня. - Он имеет в виду своё путешествие, как минимум, ведь можно было осесть во Франции, ах, а ещё можно было вообще больше никогда не возвращаться в Хогвартс, эта школа принесла ему чертовски мало радости. Бревалаэр понимает смутно, что они горюют о совершенно разных вещах, и, быть может, были бы рады оказаться друг на месте друга. Но в итоге судьбе виднее, и Брев давно смирился, пусть в глубине его и терзает изредка вопрос "А что, если?". Так что сейчас он просто наслаждается компанией сестры и возможностью не брюзжать по привычке - перед ней, помнящей мальчишку, а не мужчину, лучше бы помолодиться.
А затем им приносят вино, и беря свой бокал с брютом за изящную ножку, Бреваль подносит его к чужому.
- Давай-ка выпьем, дорогая кузина. За нашу встречу и за то, что кем бы мы ни стали, здесь и сейчас мы рядом. - Слова льются мягко и ровно, словно не было тяжких лет, когда приходилось с собою бороться, дабы выплюнуть хоть одно.
...в какой-то миг, пока они оба отпивают из своих бокалов, наступает пауза, и стремясь заполнить её, как тьма мгновенно заполняет пространство, стоит произнести "Нокс" и взмахнуть палочкой, Бревалаэр, пробуя "почву", вопрошает ровным тоном: - Останови меня, если вдруг будет неприятно, но твой муж - артефактолог, ведь так? До меня доходили о нём некие...слухи. - Улыбается спокойно. Конечно же, он знает, дань вежливости, но снова за нею - что-то искреннее, теперь - любопытство. Имя Кирана Розье периодически всплывало даже в жизни замурованного в Хогвартсе Брева, и не всегда в положительном свете. Пусть кузина сама расскажет, что захочет, а Бревалаэр неожиданно направляет её очередным вопросом: - А жалость свойственна всем нам, но в остальном - ты счастлива? Случившееся не изменить, никто не остановил нас, ты права. Но можно ли смириться? - А ведь не только ей задаёт, но и сам себе. Будь уверен в ответе до конца - не кололо бы никогда сердце.