Прочь из моей головы, где сферой становится плоскость,
Где то горит фейерверк, то тлеет свечка из воска,
Где музыка Баха смешалась с полотнами Босха,
И не дружат между собой полушария мозга.

Бревалаэр курил без повода очень редко, чаще - когда выпьет, вот только пил он почти постоянно, как считали некоторые, хоть и держал себя в руках абсолютно всегда. Только видимость, создание абсолютно честного образа, за которым... Всё ведь было почти в порядке. Подумаешь - вляпался, выдержит, плюнет, разотрет и пойдёт дальше. Он делал так всю свою жизнь, нет? Просто продолжал идти, и закончит лишь тогда, когда ноги перестанут держать. Вороны - оседлые птицы, не перелетные, но его дом давно сгорел, и даже зола от него втоптана глубоко в землю, как этот пепел, что он стряхивает на дно пепельницы. А все эти квартиры и домишки, где он время от времени обитал, даже каморка родная - не дом. Так, место, куда забросить уставшие, болящие к дождю кости, но на большее он рассчитывать не мог, потому что дом - это в первую очередь живущие в нём люди, а обе его кузины живут в своих домах в Британии, брат только недавно вернулся из Франции, а родители и вовсе очень давно её не покидали. Есть квартира в Лондоне, элегантная и уютная - в ней живёт...новоявленный сын. Каким же дураком надо быть, чтобы не ощутить родную кровь прям под боком. Или он ощущал? При мысли о Кае сердце терзало от почти восторга и жуткого стыда одновременно. У него был сын! Его продолжение, кровь крови его, единственное, о чём Бреваль столько лет мечтал, скупого на чувства почти старика разрывало от сентиментальности, и хоть он и пытался отчаянно держать в руках, сохраняя жесткий, такой приросший к коже образ - всё равно что-то проливалось на свет, хотя бы в полном гордости взгляде, который Брев бросал на Кайсана порою, думая, что тот не видит. Кайсан Стоун. О фамилии не говорить нечего, но подобрал бы он другое имя, глядя на голубоглазого юношу, в его глазах - ещё совсем мальчишку? Кай. Произнести имя - и льдинки стучат, ударяясь, но не причиняя вреда горячему сердцу. Брев знает, что такое же спрятано под мантией и толстой кожей у него самого, и он боится, что Кай знает об этом тоже, догадывается, достаточно долго знающий вредного ворона. Почти со своего детства... Поругаться бы матом на призрак давно почившей первой любви своей, что так жестоко обманула его, да простить - потому что может всё же понять и принять. Но лучше почему-то от этого всё равно не становится. И даже не в Кае дело - он относительно часто теперь рядом, Брев чувствует, как по нему словно разлетается свет, но что-то ещё его грызет, и можно закрыть глаза и не обращать внимания на эту боль, можно закрыть глаза и залить её алкоголем, но он держит их широко открытыми и стойко выдерживает то, как внутри него всё кровоточит, хотя от подобных мыслей самому становится смешно - чай, не маленький уже. Сердечные страдания - не по нему. Плавали, знаем. Пережил и желание волком выть, и подохнуть максимально извращенным образом, все они были детьми и максималистами. Так что подобные тяжбы любовные оставить бы Фэю... Но чужое "Нет", истеричное и почти испуганное, звучащее, как вдруг сам по себе лопнувший сосуд с вином, как брызнувшие в разные стороны осколки, снова и снова звучит в ушах и ранит так, будто все произошло взаправду, и один, из груди, вытащить Брев забыл. Самый большой, и он ноет там, и Дюбуа чешет грудь, пальцами пытаясь найти торчащий острый уголок - и не может. Можно плюнуть, растереть и переступить через это - через то, например, что будут обвинять за связь с юнцом. Да имел он эти стереотипы, у души нет возраста и срока годности, если существует сама душа, но проблема в том, что от себя самого ему бежать некуда, как бы ни пытался всю жизнь. И через любовь не переступишь.
Но он пытается снова и снова. Потушив сигарету мимо пепельницы, о край стола, смотрит на черное пятно на дешевом покрытом лаком дереве, резко вскакивает и хватается за метлу, чуть ли не из окна выпрыгивая на ней. На свободе легче дышится, дорогие ботинки придется, наверняка, сжечь после такой "поездки", но на них отпечатывается на ином уровне реальности чужой каблук, и поэтому Брев, наверное, будет рад для них такому исходу. Сжечь всё, к чему прикасался Фрэнсис, но это значит - сжечь и самого себя тоже, сжечь свои губы. Бревалаэр почти с наслаждением, пока тугой порыв ветра, как хлыстом, ударяет в лицо, представляет себе, как он будет гореть, хоть и понимает, что это случится очень нескоро. В двадцать лет тобою управляют страдания, собственное тело может казаться клеткой, но в сорок умирать просто так становится глупо - зря, что ли, столько раз это тело несчастное за волосы вытаскивал из болота?.. Поэтому Брев стискивает крепко зубы, скалясь непроизвольно, и летит почти вертикально вверх, крепко держась за слишком пафосную, но всё равно родную метлу, где выгравирован их семейный девиз, и девиз места, где он родился. Лучше смерть, чем позор, но позор наступит тогда, когда он распустится, скатится в зеленые вперемешку с розовыми сопли, и позволит чувствам взять верх над собой. Сейчас Бревалаэр берет верх над небом, он летит высоко-высоко, пересекая границы Хогвартса в сторону Запретного Леса, и кажется, будто он стал невыносимо легким, будто нет ничего, кроме ощущения полета, даже не остается последних капель недомогания, есть только он - или даже его нет. Есть только бескрайнее небо, как бальзам из облаков на душу. Дюбуа кажется, что он растворяется. Вот, почему его взяли преподавателем полетов - он попросту влюблен в то, чем занимается, и даже если от него отвернутся все, вообще все, пока есть верная метла - можно жить.
...Можно жить, вот только полет рано или поздно кончается, и ворон покрупнее обычных проскальзывает в собственное окно, почти суеверно предпочитая не ходить сейчас по коридорам. Хотя это почти смешно - зачем бояться встретить там Фрэнсиса, если Фрэн уже всё ему сказал. Сказала? В памяти - тот единственный момент близости, пусть образ был почти что комичный, женственный, и Дюбуа, отряхиваясь и смотря на полные пыли ботинки, хмыкает и заливает в себя бадью, что приобрел даже не в ближайшей таверне, а у кого-то шустрого семикурсника. Можно отвлечься от проблем разнообразием в выпивке, особенно в свой выходной. И Бреваль даже не ощущает запаха, пока не делает первый глоток, и вместе со спиртом ему не опаляет горло острый вишневый привкус. Настолько сильный, что Бреву кажется, что он задыхается, и он делает этот глоток с большим трудом, но его рука дергается, и часть оставшегося в бокале ликера неловко проливается на брюки. Аромат вьется вверх, и Бревалаэр задумывается - а семикурсник ли это был, и сколько томится в темной каморке эта бутылка с ликером, может, испортилась? Пока он думает, срываться ли и стирать брюки прямо сейчас, фактически на себе, или плюнуть на это, а затем наверняка их выбросить, ведь бурое пятно на черном хоть и незаметно, будет каждый раз давать о себе знать, задевая кожу, ход событий, который должен быть непоколебим не только до остатка дня, но и, может быть, до остатка его жизни, вдруг нарушает стук в дверь. Брев не спешит открывать, он замирает в кресле, продолжая сжимать бокал, и не знает, отливает у него сейчас кровь от лица, или наоборот, приливает к нему. Не нужно гадать, кто сейчас за дверью, но при этом от подобной уверенности хочется засмеяться в голос и остаться сидеть, хотя бы ополовинив бутылку. Но нет - он бряцает бокалом о стол и поднимается, подходя неслышно к двери, но очень тяжело, со скрипом, в котором слышится "Тебя здесь не ждали", раскрывая её. И несколько секунд, ощущая себя так, словно его ударили под дых, загораживая собою дверной проём, нависает мрачной махиной над Фрэнсисом Фэем, смотря на него так, словно с Дюбуа буквально секунду назад миловался дементор. Все краски уходят с его лица, которое по цвету сравнивается с расстегнутой на несколько верхних пуговиц белой рубашкой, в которую он одет, пока мантия черной тенью опрокинута на кровать, а глаза его абсолютно черны, непроницаемо, как у демона, и в них только поэтому не читается на грани отчаяния громкое "Зачем?!", ведь он только начал успокаиваться и забывать, только нашел эти способы выветрить Фрэнсиса из своей головы, как выветривают затхлый запах из давно опустевших комнат. Неловкая, и вместе с этим наполненная болью, как от случайных порезов, пауза длится лишь доли секунды, но Дюбуа кажется, что проходит вечность перед тем, как он первый открывает рот и сухо произносит:
- Уходи. - Но изнутри его комнаты несет вишневым ликером, от Фрэнсиса тоже исходит смутный вишневый аромат, и Дюбуа кажется, что он окружен, что ему не выбраться из этого растущего ощущения чего-то там, чему он не хочет придумывать названия, но от чего он почти готов сдаться и завыть раненным зверем, потому что черт возьми, как же он по Фрэну скучал! Избегая его, почти ненавидя - и любя так сильно, что ни внимание сына, ни работа, ни небо не способны оборвать это ощущение, только так, немножечко скомкать. Но сейчас оно цветет внутри, и Бревалаэр делает шаг назад, пока шипы словно впиваются внутрь прозаичной мышечной ткани, равнодушно качающей кровь, не думая о том, что этим самым дает Фрэнсису возможность пройти, ведь не закрывает за собой двери, только произносит голосом, непроизвольно сочащимся ядом:
- Прочь отсюда, Фрэнсис. И забудь, где находится это место, уроки полетов для тебя закончились шесть лет назад. Мы с тобой разговаривали, и я тебя услышал. А теперь будь добр, послушай меня - уходи. - Колко - и в это же время глухо, не зная, что еще сказать, чем заставить юнца, чей образ выгравирован у него на сердце, уйти. Бревалаэр было даже бросает взгляд на лежащую на столе палочку, и тут же дает себе ментальную пощечину - это глупо, но он готов, кажется, вышвыривать Фрэна магией, если тот не догадается и не уйдёт сейчас сам. Марать об него руки, прикасаться к нему, чтобы потом запомнить эти прикосновения, будет сейчас неприятно. Бревалаэр напряженно ждет, не зная, что ожидать, желая одновременно перескочить через этот болезненный момент своей жизни - и растянуть его на целую вечность, если только Фрэнсис решится и не уйдёт.

Отредактировано Brevalaer Dubois (2018-04-21 17:24:25)

Бревалаэр затаивает дыхание, потому что запах вишни плывет прямо в ноздри со всех сторон, и стараясь не смотреть на Фрэнсиса, будто если его игнорировать, болезненно-важный образ исчезнет, Дюбуа отчаянно пытается вспомнить, что пил или ел до этого злосчастного ликера. Кажется, он отравился, или заработал солнечный удар, иначе почему так ведёт, хотя какой солнечный удар, всё небо в белой дымке - зима. Её конец, правда, слабо отбивающийся от властных выпадов весны, предвкушающей своё возвращение на трон, и весною всё расцветет, весною нет места таким, как он, и Брев переводит какой-то тупой взгляд в угол, на бабочек, которым именно тогда будет самое время. "Подыми это и засунь себе глубоко в задницу", вот, что ему хочется сказать, Дюбуа чувствует себя даже не так, словно его усадили на бутылку, а будто он и есть бутылка, и внутри что-то дрянное и мутное плещется, и сдавливают горлышко чьи-то тонкие, почти девичьи пальцы. И хоть пробка заткнута крепко, просто так не вытащишь, его столько трясло за последнее время, что хочется послать всё нахер и выплеснуть её, пролившись Фэю под ноги. Он не станет. Говорит себе, что не станет, и ни один мускул не вздрагивает на суровом априори лице, которое меняет только улыбка, и то, лишь отчасти, когда Фрэнсис пользуется приглашением, которое не прозвучало, и проходит внутрь. Дверь за ним закрывается. Легко и без скрипа. Бреваль ненавидит эту дверь, ненавидит бабочек по углам, ненавидит деликатно стучащего по окну Корригана, его он узнает по манерам, окно ведь открыто, птичья ты башка, но видя, что его не принимают всерьёз, ворон улетает, сердито взмахивая крыльями. Это происходит за спиной Дюбуа, но он знает характеры своих недопитомцев, которые, к сожалению, не мрут, как эти бабочки, потому что зима, какого чёрта. Бревалаэр до сих пор не уверен, видит ли их, или это - галлюцинации, которые они ловят на двоих. Только он не уверен, что хочет иметь с Фрэнсисом что-то на двоих, никогда не задумывался об этом раньше, а сейчас уверенность хоть в чем-либо невесело упорхнула вместе с вороном. Злые, они иногда возвращаются втроем, агрессивно требуя семян и хлеба, как сам Брев иной раз требует от своих учеников послушания. Иногда, желая успокоиться, Дюбуа заваривает себе чай и подкидывает им в кормушку сушеные ромашки. Они не едят, и цветы остаются на дне, среди самых маленьких крошек.
И всё-таки до сих пор Бревалаэру почти смешно. Фрэн разыгрывает перед ним эту драму, но задумывался ли он хоть на секунду о том, что это не ему достаётся больше всего? Наверное, Брев смутно может понять, каково это - любить кого-то, кто старше. Перед глазами всегда пример чего-то сильного и уверенного, это может звучать весьма горделиво, но Бревалаэр себя сделал сам, он знает, что стоит дороже даже бочки самого лучшего вина, которое можно найти во всем мире - хотя бы потому, что ценит его вкус, пусть это и не относится к делу. Но задумывался ли Фэй о том, как это - видеть перед собой просто, блядь, детей, которых через него прошло - он задумывается, а дошло ли число до тысячи, и тихо мысленно улыбается, потому что скорее всего, - и вдруг выделить среди них двух. Вот просто двух, обоих - с родного вороньего факультета. Только сейчас вдруг всплывает в памяти, что и у Кая, и у Фрэна - голубые глаза. Преподаватель полета может похвастаться черными, внимательно изучающими, и выражающими неодобрение чаще, чем что-либо еще. Так вот, эти дети. Им кажется, должно быть, что всё происходит просто так, они не парятся о том, почему какой-то взрослый дядька вдруг начинает уделять им внимание, в то время как в свои годы Дюбуа задумался бы об этом с десяток раз, для профилактики пустив в такого дядю стрелу из арбалета, которым в младые годы еще умел пользоваться. Всё оказывается куда сложнее, чем им могло бы показаться, но, видимо, так и не показалось. Один из них, с именем обладателя ледяного сердца, взрослея, вызывал тогда еще какую-то противоестественную, но всё же заслуженную гордость. А второй, одной своей фамилией восславляющий Моргану - ту, древнюю, о которой помнят леса, где в детстве так любил гулять Бревалаэр, - с возрастом начал просто пугать тем, во что превращается. И помимо того, что это попросту умиляло - рядом постепенно распускается целый мирок, как цветок по весне, - оно начинало смущать его сердце и разум, потому что чем старше становился Фрэнсис, чем сильнее крало у него время детские черты, отдавая взамен неуклюжее отрочество, и чем острее и умнее становились его мысли - тем сильнее словно вырезался его портрет у преподавателя полётов и танцев на сердце. Были ли на памяти Брева люди с похожими взглядами? Может быть, да, он уже видел больше, чем Фрэнсис увидит за всю свою жизнь, сколько бы лет ни было отведено ему, но это не имеет значения, все люди похожи между собой в чем-то, но никто не совместит в себе именно этот набор внешних и внутренних качеств, которые составляют Фрэнсиса Фэя, мнущегося сейчас в его комнате. И каждое его новое действие было бы поводом любить его ещё больше, но дело в том, что стоит между тем, что он делал и делать будет, жирный чёрный пробел. И дело даже не в поцелуе с Уоллис, которой и не существует-то в полном смысле этого слова, это Бревалаэр уже давно переварил, хотя бы попытался осознать - и первый же пришёл к Фрэнсису со словами любви. Словами, которые говорил лишь один раз в своей жизни, очень давно, и тогда всё закончилось трагедией и несчастьем для целых минимум двух семей, чем не повод навсегда забыть подобное сочетание фраз. Но нет - он пришёл. Чтобы услышать чужое "Нет". Плюнуть, растереть и перешагнуть через это. Но дело в том, что нельзя перешагнуть через человека, который стоит здесь  сейчас, и раскрывает душу, переступая, должно быть, через самого себя. Хотя - в смысле, блядь, нельзя?! Он имеет полное право. До Дюбуа доходит каждое чужое слово, льётся ему в уши вместе с вишневым запахом, заливающим ноздри до того, что почти хочется кашлять и выпархивать из окна вместе с воронами, но  Бреваль облачается в свои чувства, как в броню, и остаётся. И вот именно от того, что он, к сожалению, всё слышит, оно и будит в нём эту столь сильную любовь, что она уже трижды обошла кругом ненависть. И именно поэтому он, не зная, на что Фрэнсис надеется, обходя стороной признание или попросту не осознавая того, что услышал его, наконец набирается концентрации из широкого спектра своих ощущений, подходя к Фрэну, и выражает их поначалу не словами, а так, как может - хлесткой пощечиной. Ударом, который, разбирайся Фрэнсис в этих аристократических мелочах, был бы более унизительным, чем на самом деле болезненным - о, Бреваль знает, куда и как надо бить, чтобы достичь нужного эффекта. И пока на щеке Фрэнсиса горит его отпечаток, Бревалаэр хватает его за плечи, заставляя полностью погрузиться в это всё - пусть пожинает свои плоды, раз уж пришёл. Дюбуа молчал до самого момента, но теперь, хоть и кривится рот в гримасе почти брезгливой и одновременно жалобной, он берёт своё слово.
- Ты - идиот, Фрэнсис Фэй. О, Мерлин, знай я это - я бы тысячу раз подумал, прежде чем... - Он осекается. Прежде чем что? Неожиданно становится легко себе признаться в том, что верни он время назад - поступил бы точно так же снова. - Ты - идиот, до которого не дошло, что мне не сдались твои оправдания, как и тот дурацкий стул в "Виверне" - но мне сдался ты. Я уже тысячу раз успел смириться с твоими причудами, прежде чем явился к тебе с признанием. Или ты всерьёз думаешь, что меня способны удивлять юноши в юбках? - Вскидывает издевательски брови и ухмыляется так, словно сомневается в чужом уме. Это всё - не правда, но в душе у него что-то трескает. - Я видел их много раз с моим сыном, которого, как ты заметил, я послушал. Потому что Кай не обманывал меня, прячась за что-то ещё. Хочешь сказать, платья - больше, чем забава, способ раскрыться? Мон ами, я придержу свои слова о том, что подобные способы самовыражения и защиты - моветон, потому что я не считаю так. Хоть и считал это несколько...необычным, но я не осуждал тебя. Не понимал, почему ты не признался сразу, но милостиво верил, что у тебя должны были оказаться свои важные причины. И зачем - чтобы услышать твоё "Нет"?.. - Он выпустил чужие плечи и отошел на шаг назад нетвердо, как пьяница, медленно мотнув головой. - Твои поступки лишены логики. К чему тебе чего-то бояться, если дважды опозорен тобою я? Если ты подарил мне всего поцелуй, а потом отнял - воспользуюсь словами романтиков - моё сердце? Перед этим даже не потрудившись догадаться о том, что оно у меня вообще есть. - Он подхватил со стола палочку, даже не глядя, но не стал произносить никаких заклинаний, просто держа её в руке для уверенности, как признак хоть чего-то неизменного в этом дурдоме. Магия, в конце концов, была его верным спутником даже в самые черные времена. - Ответь мне, потому что я всё равно ответа не услышал в твоих словах, уж прости, или призови для этого Уоллис, если тебе так удобнее и она честнее, я всё равно не отличу - какого чёрта ты, прежде чем со мной объясниться, просто мне отказал, не потрудившись пораскинуть мозгами?.. - Однако Дюбуа вдруг понимает, что он не этого хочет. Не выпуская палочки, ощущая, как всё внутри него жаждет реванша, он медленно садится на стул,  потому что ноги будто не держат, не сводя с Фрэнсиса взгляда. -  Впрочем, для начала сделай главное. Ты сейчас почему-то здесь, Фрэн. И если ты не лжешь мне, если тебе хотя бы вполовину так больно и страшно, как мне, если ты любишь меня... - На губах Дюбуа тлеет неверящая улыбка. Это было бы слишком просто, такого не бывает, не в его жизни. - ...то подойди и поцелуй меня. Прямо сейчас. И тогда мы со всем справимся, и я смогу тебя простить, а ты - принять свои чувства. Потому что, я готов повторить снова - я люблю тебя, Фрэнсис Фэй. И я люблю тебя, Фрэн Уоллис, и ситуацию лишь облегчит то, что всё это - ты. И я готов принять тебя любым, пусть нам обоим будет тяжело - попросту друг с другом, и из-за всеобщего осуждения. Но только поначалу, я верю, мы смогли бы со всем справиться. Но готов ли принять ты? Меня - и себя самого. Поэтому дай мне этот знак, именно такой, потому что увы, словам твоим я временно не верю, или я сейчас вышвырну тебя отсюда пинком под зад, и даже не проси о пощаде для себя или своего брата, потому что если ты откажешь мне сейчас - то это ВСЁ было ложью, и поцелуй от Уоллис, и все наши разговоры здесь, и то, что ты пытаешься донести сейчас, а я, старый дурак, слишком люблю тебя, чтобы заставить тебя расплатиться за подобное сполна - но простить уже не смогу. - Время натягивается арбалетной тетивой для стрелы, целящейся ему в шею. Всё замирает, в том числе и дыхание Дюбуа - ведь, скорее всего, Фрэнсису не хватит сил или храбрости. И Бревалаэр, пусть и жаждет сам ему поверить на слово, быстрее разобравшись в этой ситуации и облегченно вздохнуть, позволив не потушить в себе сигаретный уголёк надежды - уже не может, к сожалению. Между ними - жирный чёрный пробел, но его можно сделать линией пунктира, ведущей от одного к другому. Вопрос в том, захочет ли этого Фрэнсис. Бревалаэр только что предложил ему лазейку.