С годами мир магии и волшебства перестал быть таким уж мистическим в глазах Эн. Её более не тревожило, что это жемчужное преломление, нафаршированное голубыми мечтами и серебряным дождем, в одно трагичное мгновение развеется тлетворным сквозняком пресной реальности, где она пленница темницы из собственной кожи. Андерсон больше не приходило в голову на утро бояться открывать глаза, где она с ужасом может обнаружить себя в своей роскошной комнате, от изящества которой выворачивало наизнанку при подавлении рвотных позывов. Какой бы красивой не была клетка, но она оставалась клеткой, пока кожа продолжала рваться, отслаиваться и даже не думала заживать, пока лейкоциты скрупулезно пытались сшить края ран, таких же красных, как накрашенный рот Доктора Шнайдер. Клетка была клеткой, пока Анн-Мари жила внутри неё вечным сгустком боли и немого смирения. Она почти не знала другого существования, так как с первым выплеском магической силы началась эта странная болезнь, являющаяся на деле аллергией на волшебство внутри Андерсон. И не дай бог хотя бы одному из приверженцев философии чистой крови узнать об этом сокрушающем факте. Анн-Мари - магглорожденная, которая страдала от аллергии на магию. Ее существование во вселенной стало бы само по себе доказательством гипотезы о том, что магия для чистой крови. Со временем эта ошибка переросла бы в аксиому, и люди бы стали считать, что Солнце вращается вокруг плоской Земли.
Девушка вздохнула, отрывая взгляд от плотных белых листов скетчбука, где черно-красным был выведен цветок мака, а в его центре лихорадочно вращалось глазное яблоко с небесно-голубой радужкой искрящиеся лазури. Рисовать "ожившие" работы было куда интереснее. Это такой простор для самовыражения. Словно бы все это время ты плавал в чаше, стоявшей посреди целого океана, не зная о том, что скрывается за этим горизонтом событий, не в силах его преодолеть. Маггловская сингулярность когда-то затягивала в воронку бессилия, но со временем некоторым частицам удалось преодолеть гравитацию.
Отложив скетчбук, Анн-Мари покрутила головой в поиске хорька. Когда он был рядом, то она не особо обращала внимание на его присутствие. А когда он назойливо лез под руку, громко ворча и ласкаясь к ладони, это раздражало (особенно, если рука в этот самый момент писала доклад о ядовитых тентакулах). Или если он в четыре утра начинал урчать на ухо и топтаться около головы, или носиться перед звоном будильником, со скоростью фотона, рассекая пространство и сбивая все, что его небольшое тельце сумеет. Все это раздражало, но одновременно и было любимо, ведь каждая мелочь составляла мозаику, образом которой стал Хьюги. И вот, в тот самый момент, когда хорек не будил, не разрушал, не грыз, не пищал и не мешал, Андерсон вдруг захотелось, чтобы он выкинул что-то из этого списка. За учебный день она успела соскучиться и теперь ей хотелось кончиками пальцев ощутить его глянцевую шерстку. Но хорька нигде не было.
Эн побродила по гостиной, которую уже давно заливала пурпурная диффузия охры, из-за чего казалось, что все объято всепоглощающим пламенем, которое в немой жажде поглощала гостиную Хаффлпаффа. Сквозь мраморный малахит антуриума золотыми струнами тянулось солнце, насыщаясь хлорофиллами. Таких солнечных вечеров вряд ли будет слишком много. И вряд ли можно с уверенностью утверждать, что это не последнее осенне солнце, которое вскоре скроется за перманентностью холодной стали низких облаков.
Эн искала на стеллажах, между книгами о древней истории магии и новейшей, после она приподняла листья разросшейся хмеля и за лето распушившегося розмарина. Никого.
Андерсон невольно утрировала масштаб трагедии, но все равно пыталась не поддаваться панике. Как-то раз, выходя из такси в незнакомом районе Лондона, ей показалось, что она оставила телефон в машине, которая быстро умчалась, получив расчёт. Номер парадной и квартиры покоился в записках на телефоне, а потому Эн не знала как действовать дальше. В итоге, купив дождевик и понервничав, она обнаружила, что в пальто испортился карман и телефон благополучно проскользнул в утробу верхней одежды.
Сейчас же ей казалось, что Хью украла школьная сова - филин! - и уже доедает потроха. И это в лучшем случае. Возможно, он выскользнул из гостиной, а дальше его раздавили какие-нибудь девицы с истошными воплями "крыса!". Анн-Мари прикусила ноготь на большом пальце, ощущая нарастающую тревогу в груди. Странно, что она не обратила внимание на необычное спокойствие в гостиной, где не носился хорек. Но теперь она видела это совершенно точно и от этого становилось дурно. Осталось только начать обвинять себя в его смерти и поседеть; а найдя тело, закопать в почву в цитрусовом дереве, чьи листья бросали тень на небольшую тумбочку около выхода. С одной стороны Мари знала, что Хью просто где-то свернулся тугим клубком и сопит (возможно в наволочке её подушки), но с другой - паника уже успела укорениться. Будучи сначала репортером в Гарпии, а теперь уважаемым редактором, Андерсон не могла закрывать глаза на происходящий произвол, а потому была готова принять соответствующие меры.
- Привет, Цып-Цып, - первой, кто попался на глаза, была Амелия. Если бы Эн не знала старосту факультета, то решила бы, что это  какой-то младшекурсник. Маленькая худощавая девочка в мешковатой одежде, которая больше напоминала мальчишку. Впрочем, это не мешало ей быть хорошей подругой. - Как дела? - из вежливой привычки спросила Андерсон, а после, не дождавшись ответа, задала новый вопрос, - не видела Хью?